В два часа пополудни повозка с полицаями из Лозы въехала в село Ясино.
– Заезжать к нашим будем? – спросил Шмаров.
– А что у них делать? У всех свои дела.
– А в селе, смотри, народ работает.
– Тут людей много, да и главную усадьбу колхоза немцы не тронули. Оставили все, как было, только расстреляли председателя да парторга. Виктор Вешин, агроном прежний, в партизаны, говорят, подался.
– Черт бы побрал этих партизан. И чего мужикам в селах и в деревнях не сиделось. Работали бы как прежде, жили нормально. Немцы только партийцев, активистов, евреев да цыган стреляют, остальных не трогают. Нет, надо в лес, чтобы гадить новой власти.
– Немцы им разгуляться не дадут. Отловят всех и перевешают.
– Угу, только как бы эти партизаны к нам в деревню не заявились. Тогда, Евдоким Нилыч, болтаться на виселице нам придется.
– Сплюнь, идиот! Еще накличешь беду. Но у нас-то им вроде делать нечего. Из деревни в партизаны немногие подались, шесть человек. Мы их всех знаем.
– Они наверняка заходят к родным. Жрать-то надо.
– Пусть заходят. Они нас не трогают, мы их не замечаем. В нашем положении надо вести себя аккуратно.
За селом Шмаров повернулся к Буганову и спросил:
– А как тряханем еврея-дантиста, немцы не придут разбираться с нами?
– Кто их знает.
– Слушай, Евдоким Нилыч, а может, нам с добром евреев свалить из района?
– Куда?
– Да в тот же Минск. У Фомы наверняка есть там дружки. Новые документы справим, устроимся в артель какую-нибудь. Потом свою откроем. Туда уж точно партизаны не сунутся.
– Партизаны не сунутся, а немцы найдут.
– Но и на деревне оставаться опасно.
– Ты правь лошадью, а то налетим на валун, отлетит колесо. Что делать-то будем?
– Я правлю.
– И помолчи. Сначала дело сделать надо, потом посмотрим.
– Лады.
В деревне Шмаров передал повозку пацаненку, крутившемуся у управы. Это было здание бывшего сельсовета, где ранее размещались управляющий отделением колхоза и парторг, имелся кабинет участкового милиционера. Теперь тут сидели староста с помощником, писарь и полицаи. Из помещения участкового они сделали небольшую тюрьму на две камеры.
– Ступай за Фомой. Я буду в кабинете, – сказал Буганов Шмарову.
Тот усмехнулся и заявил:
– Нашел тоже кабинет. Так, каморка.
– Какой ни есть, а кабинет. Зубы мне не заговаривай, ступай за Фомой, но до того пройди к соседу Кузьмича, проведай, все ли у Тимофеева в прядке. Я имею в виду евреев. Не приведи бог они уехали. Тогда с нас Калач головы вмиг поснимает.
– Нет, не уехали. Не дали бы Фома и Иваныч, который глядит за подворьем Кузьмича. Да и куда им ехать?
– В лес. Но ладно брехать, пошел!
– Ты бы повежливей, Евдоким Нилыч. Я же тебе не батрак. Тоже на должности.
– Ладно, извини.
Шмаров ушел.
Буганов отправился в контору.
Дверь, ведущая в кабинет старосты, была открыта. Василий Акимович Косарев сидел за столом, морщил лоб, что-то писал и постоянно протирал перо ручки.
Старший полицай зашел к нему.
– Приветствую, Василь!
– Это ты, Евдоким. Как съездил в район?
– Как обычно. Ничего хорошего, когда вызывает начальство, ожидать не приходится.
– Это да, особенно если начальник такой, как Мирон Калач, редкой жестокости человек. А ведь раньше порядочным был, другим.
– Все мы раньше другими были. Вот ты кем числился? Агентом по снабжению, мотался по району по указу Кузьмича, а сейчас? Староста. Самый большой начальник в деревне. У тебя и помощник, и писарь. Кстати, где он?
– Отправился в город к родне.
– То-то гляжу, сам чего-то пишешь. Докладную, что ли?
– Отчет, черт бы его побрал. Немцы строгий порядок ввели, вот и отчитывайся, куда ведро с пожарного щита делось. Спер его кто-то. Обычное дело, а целую бумагу писать надо. Что ухмыляешься? Тебе тоже придется отчитываться. Ведро само собой исчезнуть не могло, значит, стащили его, а это уже по твоей должности дело. Кража, понимаешь?
– Да ну ее к черту, эту кражу. Я свое ведро лучше повешу на этот никому не нужный пожарный щит.
Косарев отложил ручку.
– Свое, говоришь? Тогда другое дело. Ведро на месте, чего писать-то? Только ты повесь уж его, Евдоким.
– Сказал, сделаю.
– Чего в Гороше делается?
– Живет новой жизнью районный центр. Ресторан «Парус» переименовали в «Мюнхен». Есть такой город в Германии. При нем бордель организован и игровой зал.
Косарев вздохнул и заявил:
– Немцы для себя и не то сделают!
– Не только для себя. Ресторан могут посещать работники администрации, управы, полицейского управления. Так что можешь съездить, развлечься, если захочешь.
– Ага! И половину зарплаты там за вечер оставить.
Буганов рассмеялся и заявил:
– Ты на деньгу всегда жадный был. Конечно, проще самогону выпить, жене в морду дать да на сеновал с толстозадой Дунькой завалиться. При этом никаких трат.
– Дунька мне племянница. Приютил сироту, потому как бросить не мог.
– Ага, особенно когда увидел ее задницу. Ты мне-то не бреши. Я все же начальник полиции здесь, знаю, как ты опекаешь бедную сиротку, которая спит и видит себя на месте Галины, жены твоей.
– Слушай, Евдоким, я в твою личную жизнь не лезу, вот и ты в мою не лезь.
– Ладно, Василь, проехали. Мы же теперь как близнецы. Друг без друга никуда. И править на деревне вместе будем, и отвечать за дела свои.
– Это перед кем же?
– Да перед всеми. И перед немцами, и перед партизанами.
– Тьфу на тебя, Евдоким. Какие партизаны? В районной газете новой пишут, что скоро немцы уничтожат всех лесных бандитов. А перед ними ответим, если в чем провинимся. Перед немцами не страшно.
– Ну а как насчет Калача?
– А что Калач? Над ним бургомистр. А с ним у меня отношения хорошие, приятельские.
– Да Роденко боится Калача больше чем гестапо.
– Хватит! Тебе заняться нечем? Неси ведро и вешай на щит.
– Ты не волнуйся, все, что надо, сделаю.
Пришли Шмаров с Болотовым.
– Что тебе надо, Евдоким? – спросил бывший зэк.
– Узнаешь. Посиди пока в кабинете. А ты, Николай, иди за мной на улицу.
Полицаи вышли.
Там Буганов убедился в том, что никто их не слышит, и спросил:
– Что по Тимофееву и евреям?
– Нормально все. На месте. Во двор выходят только по нужде. Иваныч сказал, долго так евреи не просидят. Они наверняка задумали куда-то дальше свалить.
– Главное, чтобы до утра не свалили.
– А чего утром будет?
– О том я и хотел поговорить с тобой, но после Фомы. Идем.
Буганов со Шмаровым вернулись в контору.
Из коридора старший полицейский позвал бывшего зэка:
– Фома, поди сюда.
– Чего еще?
– Поди, надо.
Болотов вразвалку вышел в коридор.
– И что?
– Иди за мной!
Они прошли в торец коридора. Двери камер тюрьмы держались открытыми, когда в них не было сидельцев за мелкие нарушения.
Одну из них и открыл старший полицейский.
– Заходи, тут поговорим. Так безопасней будет.
Болотов зашел в камеру, услышал, как за ним захлопнулась дверь и заскрипел замок, повернулся и закричал:
– Ты чего, Евдоким? Охренел? Какого черта?
– Ты, Фома, извиняй, – ответил Буганов. – Я не по своей воле тебя закрыл. Таков приказ начальника районной полиции. А уж что за претензии у него к тебе, с ним и выяснишь. И не кричи, а то воду с хлоркой в камеру пущу. – Буганов повернулся к Шмарову, остолбеневшему от неожиданности. – А теперь пойдем поговорим. Ты все поймешь.
Полицаи направились на улицу.
Глава вторая
За полчаса до начала совещания к коменданту явился начальник районной полиции Мирон Калач. Секретарша пропустила его без вопросов. Калач зашел в кабинет и доложил о прибытии.
Комендант указал ему на стул.
– Садись, Мирон, у нас не так много времени на разговор. В восемнадцать тридцать здесь соберутся бургомистр, командиры рот охраны и СС.
Я не хочу обозначать задачу полиции в предстоящей операции «Листопад» при них, поставлю тебе ее сейчас. Ты внимательно выслушай и не перебивай. Все вопросы потом. Завтра с рассветом, в шесть пятнадцать, ты со своими полицейскими на грузовой машине выдвигаешься в деревню Лоза.
Калач кивнул, а штурмбанфюрер продолжил:
– Двинешься следом за взводом роты СС, который зайдет в село Ясино. Дальше с тобой поедет бронетранспортер командира роты. Возможно, он возьмет и мотоцикл с экипажем. Первое и главное, что тебе и ротному с твоими подчиненными следует сделать, ты знаешь. Это еврейский вопрос. И не смотри на меня так. Бонке в курсе нашего общего дела. Ну теперь второе. – Штурмбанфюрер поднялся, прошелся по кабинету и продолжил постановку задачи.
Калач услышал нечто такое, от чего даже у него, совершенно безжалостного палача, приоткрылся рот.
– Да, Мирон, именно это, – заявил комендант. – Не спрашивай меня ни о чем. Ты доставишь евреев сюда, поселишь в доме на улице Береговой, под охраной верных людей. Надеюсь, ты уже обзавелся такими?
Калач быстро пришел в себя и ответил:
– Так точно, герр штурмбанфюрер! У меня в штате десять человек. Все они ненавидят Советы, их власть. У них к ней счеты. Они намерены устроить свою жизнь в новой России, освобожденной от большевиков. – Калач зловеще усмехнулся и продолжил: – К тому же все они повязаны кровью и если попадут в руки НКВД, то их ждет страшная смерть. Посему они будут убивать сами, чтобы не стать жертвой.
– Ты долго говорил, Мирон, но сказал хорошо. Значит, евреев поселишь в этом доме. С дантистом будешь работать лично и сам разберешься со всей семьей, когда они будут больше не нужны. Это понятно?
– Понятно, герр штурмбанфюрер.
– Тебе требуется время для подготовки акции в Лозе?
Обычно на подобные вопросы каратель отвечал «нет», но сейчас подумал и сказал:
– Пожалуй, да. Мне надо переговорить с подчиненными.
– Хорошо. Говори после совещания. Вопросы ко мне есть?
– Да, господин штурмбанфюрер.
– Спрашивай. – Комендант присел в кресло, взял в руки остро заточенный карандаш.
– У меня два вопроса, герр комендант.
– Пожалуйста, слушаю.
– Вы сказали, что с моей командой в деревню Лоза поедет командир роты СС.
– Да, и что?
– Извините, зачем?
– Во‐первых, гауптштурмфюрер Бонке поедет на бронетранспортере, на котором установлен пулемет «МГ‐34». Во‐вторых, с ним будут четыре солдата роты с автоматами. Твои же полицейские вооружены винтовками. Согласись, поддержка пулемета и автоматов лишней при решении поставленной задачи не будет. К тому же, что скрывать, гауптштурмфюрер проконтролирует работу твоей команды. Что еще?
– Недалеко от того дома на Береговой проживает мой осведомитель Рогоза. Можно его привлечь к охране.
– Спятил? Твои охранники станут лишними, а ты еще осведомителя хочешь посвятить в наши дела! Никакого Рогозы, понял?
– Так точно!
– Гут. Тогда перекури у комендатуры. В восемнадцать тридцать быть на совещании!
– Слушаюсь!
В половине седьмого 19 сентября 1941 года в кабинете Фишера собрались бургомистр района, глава управы Роденко, командиры рот гауптштурмфюрер Вилли Бонке и обер-лейтенант Ганс Херман и начальник районной полиции Мирон Калач. Помощник коменданта в звании шарфюрера вывесил на стенд карту района, прицепил на крюк указку, принес стулья.
Участники совещания разместились в кабинете, и штурмбанфюрер Фишер начал постановку задачи по операции «Листопад»:
– Командиру роты СС гауптштурмфюреру Бонке завтра с рассветом отправить один взвод в село Ясино, два других – в деревни Карчеха и Павлинка. Порядок движения гауптштурмфюрер определит сам. – После этого штурмбанфюрер довел до Бонке задачи взводов.
Тот выслушал его и спросил:
– А где мое место, герр штурмбанфюрер?
– Я скажу об этом позже. Как и о действиях в деревне Лоза.
Определив задачу роте СС, Фишер повернулся к командиру охранной роты и проговорил:
– Вам, обер-лейтенант, завтра с утра усилить посты на всех важных объектах и выделить патруль не менее взвода на железнодорожную станцию. Последующую задачу получите после завершения операции в районе. У вас вопросы есть?
– Нет, господин штурмбанфюрер.
Фишер взглянул на бургомистра.
– Вам, господин Роденко, обеспечить обычный режим работы управы, но быть в готовности привлечь сотрудников для охраны здания.
– Но ее охраняет подразделение господина Хермана.
– Вы плохо поняли меня?
– Я понял вас.
– Сейчас всем готовиться. Командиру роты СС и начальнику полиции остаться, остальные свободны.
Бургомистр и командир охранной роты вышли из кабинета.
– И зачем меня вызывали? – проговорил Роденко. – Обеспечивать работу управы – моя прямая обязанность. Как думаете, герр обер-лейтенант?
Херман прикурил сигарету и спросил:
– Это вы у меня желаете узнать? Мне своих дел хватает.
Он сразу же за выходом из штаба повернул к казарме своей роты.
Роденко пошел в управу, так и не поняв, для чего, собственно, его вызывали на совещание. Он настолько задумался, что пришел в себя только у дверей управы, возле которых стоял солдат из роты охраны.
– Черт, все уже разошлись.
Он кивнул солдату и направился к себе, благо жил в доме напротив. До войны его занимала семья директора школы, еврея. Она была расстреляна в первый же день оккупации.
Фишер вызвал в кабинет секретаршу.
– Хелен, принеси то, что я заказывал.
– Да, герр комендант.
Елена Скорик внесла на подносе бутылку коньяка, три стопки, тарелку с порезанным лимоном в сахаре, выставила все на стол и удалилась.
Комендант поднял бутылку.
– Хороший коньяк, французский. У нас сегодня есть серьезный повод выпить, господа. В ночь на девятнадцатое сентября потрепанные советские войска без боя оставили Киев. Советская Украина теперь наша. Еще немного, и наша армия пройдет парадом победы по Красной площади. Интересно, что прикажет сделать с мавзолеем Ленина фюрер?
– Он велит снести его к чертовой матери и сбить звезды с башен, – сказал Калач.
Бонке усмехнулся и проговорил:
– Делить шкуру неубитого медведя – плохая привычка. – Он повернулся к начальнику полиции и осведомился: – Я правильно сказал?
– Насчет поговорки? Да. Но медведь уже смертельно ранен. По его кровавым следам идут охотники. Он еще представляет большую опасность, но в любом случае обречен.
– Выпьем, господа. – Фишер разлил по пятьдесят граммов коньяка.
Калач покачал головой.
Это не осталось без внимания командира роты СС.
– Что, господин Калач, не привыкли еще пить как цивилизованные люди? Вам подавай стакан, а то и кружку спирта или крепкого самогона?
Начальник полиции не остался в долгу.
– Я, герр гауптштурмфюрер, могу и кружечку сивухи выпить, и наперсток коньяка, и рюмочку шнапса. Попробуйте это сделать. Сумеете одолеть стакан самогона? Получится у вас?
– Фу, Мирон, не говорите об этой гадости.
«Не знаю, что является гадостью по сравнению с нашим самогоном – старый французский коньяк, отдающий клопами, или дерьмовый шнапс, от которого ни в голове, ни в душе», – подумал Калач, но, естественно, промолчал.
Все выпили, поговорили о силе германского оружия и личных перспективах.
Потом штурмбанфюрера понесло.
– Вот, господа, очистим район от партизан и пойдем на повышение, – заявил он и похлопал Калача по плечу. – Тебя, Мирон, я возьму с собой. Ты уже заслужил честь стать офицером элитных войск СС. Я добьюсь твоего назначения в зондеркоманду оберштурмбанфюрера Винтера. Зачем тебе должность бургомистра этого района? Здесь можно навсегда остаться, а в СС большие возможности.
Калач не спорил. В зондеркоманду, так в зондеркоманду, но на время, а потом в район. Кто такой офицер СС? Отправят служить в войска и будешь бегать, как молодой. Быть унтерштурмфюрером – это звание соответствует армейскому лейтенанту – в сорок семь лет не только не солидно, но и позорно. Другое дело – бургомистр, а лучше заодно и начальник полиции. Это Роденко не понимает, кем стал, а Калач знает, чего хочет. После третьей рюмки комендант вдруг сказал: