– Я чуть не обделался, – сообщил Клочков и рассмеялся.
– Ты чего ржешь? – взвилась Люда. – У него же зубы, как сабли!
– Да ладно, – фыркнул Клочков, – мы бы отметелили тупую макаку втроем. Верно я говорю, Ванно?
Ваня проигнорировал вопрос. Прильнул к стеклу, бормоча:
– Где же он?
– Ну и что теперь? – спросила Люда, пряча бесполезный телефон.
– Ни одной черточки.
– Классика, – осклабился Клочков, направляясь к столу. Он плеснул себе водки в рюмку и вооружился бутербродом. – Эй, Антибиотик, ты не передумал по поводу беленькой?
– Козел, – ответила за Ваню девушка.
– Да чего вы, ей-богу. Ильин на полпути к полицейскому участку. И соседи наверняка видели что-то и позвонили…
– Куда? – не унималась Люда.
– А куда звонят, если медведь в город забредет или рысь? Есть службы…
– Это не рысь была и не медведь! А мутант какой-то… Сне… – Люда взвизгнула и прижала ладони к щекам.
– Мать твою, – сказал Клочков.
Существо смотрело на них снаружи. Его огромная голова занимала треть зарешеченного окна.
Дед рассказывал Ване про такрикасиутов – людей из параллельного мира. Сами по себе они не представляют угрозы, но услышать их означало бы, что ты вплотную подошел к черте, что стенки реальности истончились и ты покидаешь известные тебе пределы. Ване, замершему в метре от чучуна, казалось, что предупреждающий гомон такрикасиутов взорвет ушные перепонки.
Великан зарычал, трогая прутья решетки. Покатый лоб, приплюснутый нос, массивная челюсть. Он походил на первобытного человека из учебников, которому нерадивый школьник пририсовал ужасающие клыки и заштриховал морду коричневым фломастером.
Шерсть на торсе существа слиплась, красный сироп стекал по подбородку. Пасма болтались дредами.
«Ты же понимаешь, что дедушкиных монстров не бывает взаправду?» – спросила как-то мать.
– Чучун, – произнес Ваня, отступая в зал.
– Знакомый? – осведомился Клочков.
«Их еще мюленами зовут, – говорил дед, – или „абаасы кыыла“, зверями абасов. А тунгусы – хучанами. Юкагиры зовут „шегужуй шоромэ“, убегающими людьми. А русские старожилы – худыми чукчами».
– Чучун, – повторил Ваня. – Так якуты называют йети.
Йети и чучун – смешные, дурацкие клички, никак не подходили хищной твари, что застила собой окно.
– В старомодном ветхом чучуне, – сказал Клочков и залпом осушил рюмку.
Люда заныла.
– Почему оно на меня пялится?
Глубоко посаженные глазки вперились в девушку поверх Вани. Алчные, налитые кровью. Толстые губы искривились, вытянулись трубочкой. Затрепетали ноздри.
Люда переместилась к прилавкам. Глазки проводили ее.
– А ты ему понравилась, – сказал Клочков, обновляя рюмку. – Красавица и чудовище.
– Очень забавно, – огрызнулась девушка.
Великан перешел к дверям «Северянки». Поглядел сквозь стеклопакет. На оконце в пластиковом полотне не было решеток, но для существа оно было маленьким.
– Заберет тебя, Людочка, в тайгу, – глумился Клочков. – Или в гараж. Или откуда оно там выползло.
– Из нижнего мира, – сказал Ваня, и под потолком мигнули лампы.
Люда поежилась.
– В легендах говорится, что они блуждают между мирами.
– Миры, Людочка. Ты же хотела из нашей глухомани смотаться.
Высоко в горах, в ледяной пещере обитает Улу Тойон, бог смерти. Черным туманом спускается он в долины, чтобы разрушать леса, истреблять деревни. Ураганы – это Улу Тойон. Болезнь скота – это Улу Тойон. Одержимые демонами медведи – его рук дело.
Будь проклят древний бог, с чьего позволения разгуливают по пограничью гиганты-чучуны.
Ваня проскочил мимо Клочкова в холод складского помещения. Боковая дверь выходила на тупиковый переулок среди домов. Фактически, он зигзагом вел в пасть чудовища. Покачивались мерзлые оленьи туши на крюках, их тени плясали по кафелю. Шуршал полиэтилен. Парень ощупал лежащие на полках инструменты. Электрический нож, незаменимый при распиливании замороженного мяса. Топорики, молоток.
– Эй, Иван! Чучундра слиняла!
Ваня разодрал карман куртки так, чтобы носить электрический нож. Зачехленное лезвие высовывалось из дыры. Отобрал два тесака покрупнее.
В зале Клочков уминал салат и тихонько посмеивался. Угрюмая, напуганная Люда курила, примостившись в уголке.
– Вот, – Ваня положил тесаки на столик.
Клочков презрительно ухмыльнулся.
– Кем ты себя возомнил, Чаком Норрисом? Да этот здоровяк нам рыпнуться не даст.
Люда вздрогнула.
– Но ты же сказал…
– Что я сказал?! – гаркнул мясник. – Сиди молча и жди спасателей. Или…
Клочков уставился на дверь. Лицо его побелело. Люда заверещала. Пальцы Вани оплели рукоять тесака.
Из оконца на них смотрел Ильин. Не весь Ильин, только его голова. Оторванная, буквально выкорчеванная. Чучун держал голову за волосы. Из ошметков шеи свиным хвостиком торчал позвоночник.
Клочкова стошнило прямо на стол.
Существо, скалясь, ткнуло в оконце страшной ношей. Нос мертвого Ильина хрустнул. От второго удара лопнули его губы и резцы заскрипели о стекло. Третий удар разукрасил стеклопакет трещинами.
– Назад! – скомандовал Ваня. Он сгреб Люду в охапку. Существо уронило голову бедного Ильина, и когтями выковыривало стекло. Рвало дверное полотно, как картон.
Не разбирая дороги, люди кинулись на склад. Пока Ваня закрывал складскую дверь, Люда вопила на мясника:
– Чтоб ты сдох! Это ты виноват! Это из-за тебя!
– Не сейчас, – остановил ее Ваня. – Демид!
Клочков будто остолбенел. Ваня потормошил его. Изо рта Клочкова со свистом вышел воздух. Он заморгал изумленно.
– Да, да, я здесь…
– Выбегаем в боковую дверь. Ильин далеко не уехал. Машина где-то возле магазина. Люда?
– Я готова, – сказала девушка, вытирая слезы.
Они выскочили из «Северянки», по тесной улочке к полоске ночного неба. Люда споткнулась, ойкнув, упала на четвереньки. Ваня подхватил ее. Она всхлипнула благодарно. Клочков махал им, стоя в конце проулка.
«Надо же, – успел подумать Ваня. – Не ушел без нас».
Великан вырос за спиной мясника, будто сформировался из мрака. Темечко человека едва доходило до его ребер. Могучие лапы взмыли и опустились на ничего не подозревающего Клочкова. Смяли, ломая кости, круша грудную клетку, запечатывая предсмертный вопль. Кровь обагрила снег.
Ваня втащил девушку обратно на склад. Чудище уже громыхало по переулку. Тесак звякнул о плитку. Ключи, где ключи?
– К черту! – Ваня толкнул Люду к холодильным установкам.
– Залезай!
Девушка покорно втиснулась между стеной и холодильником. Он нырнул следом, и секунды спустя вонь из пасти чучуна опалила их. Боком, царапая плоть железными деталями, они попятились вглубь. В щели маячила свирепая морда существа. Чуя самку, оно рычало нетерпеливо. Когда мохнатая лапа просунулась за холодильники, Люда зарыдала.
– Слушай внимательно, – сказал Ваня.
Она повернула к нему заплаканное лицо. Косы растрепались, щеки выпачканы. Объемный бюст нелепо расплющился о конденсатор.
– Вылезай с другой стороны и беги на улицу.
– А ты?
– Я тебя догоню.
Молясь богам верхнего мира, Ваня схватил обеими руками протянутую лапу чудовища.
– Давай! – закричал он.
Существо заревело, когти располосовали куртку парня. Но он держал тварь изо всех сил, используя холодильник как опору. Он бы самого Улу Тойона держал, Уйван-богатырь.
Глаз Иститок парит над тайгой. Он не видит за Ваней Григорьевым грехов.
Чучун тряс человека, левой лапой отпихивая холодильник. Тяжеленая установка рухнула, освобождая путь. Ваня разжал пальцы, не раздумывая, шмыгнул под локоть великана. Разница в росте отсрочила гибель. Снова переулок, смоляные косы Люды впереди, улица. Автомобиль Ильина ближе, чем он предполагал. Врылся капотом в сугроб, и снег вокруг протаял от горячей крови.
– На помощь! – заорала Люда. – Пожар!
В двух окнах зажегся свет.
Ваня поймал запястье сотрудницы. Двадцать метров до «мерседеса», десять метров.
Рык возвестил о появлении чучуна.
Водительские дверцы валялись рядом с обезглавленным телом Ильина. Беглецы юркнули на мокрые липкие сидения.
Внуку Ильина недавно исполнился год. Клочков женился летом.
– Пристегнись! – велел Ваня, заводя мотор, косясь в зеркало.
Существо настигало.
Авто тронулось, и Ваня издал ликующий крик.
– Получилось!
Крыша «мерседеса» прогнулась от веса твари, машина вильнула. Ваня припал к рулю. Ветер вторгался в салон через отсутствующую дверь, туда же вторглась лапа чучуна. Одной рукой Ваня пристегнул ремень.
Люда запричитала отчаянно.
Автомобиль кружил, оглашал улицу призывными сигналами, оседлавшее его чудовище терзало сталь, скрежетало клыками, тянулось к глоткам, к запаху самки.
Пропасть качнулась в лобовом стекле, Ваня отпустил руль и обнял Люду. Зажмурился.
«Мерседес» прошил дорожное ограждение и ухнул в пятиметровую глубину за ним. Грохот, плеск… тишина.
– Люда, Людочка!
Девушка разлепила искусанные губы:
– Где он? Мертв?
Существо скулило из мглы.
– Почти, – сказал Ваня, отщелкивая ремень, вызволяя Люду.
Машина угодила в мелкий быстрый ручеек на дне ущелья. Бугристые склоны поросли соснами, чьи корни частично торчали наружу, как одеревеневшие спруты. По ущелью струился сизый туман.
Чучун отползал от ручья, цепляясь лапами за мох. Его задние конечности были перебиты.
Ваня достал из кармана электрический нож, снял чехол. Надавил на кнопку и нож зажужжал приятно. Парень вспомнил вдруг, как лунной ночью они с дедом эксгумировали могилу матери, как он ножовкой отпиливал мамину голову, чтобы мамочка не стала деретником. Как закопали ее, перевернутую на живот, с головой, уложенной меж колен.
Он наступил ботинком на поясницу чучуна. Существо не сопротивлялось. Застыло смиренно. Ваня наклонился и вонзил нож в затылок чудовища. Зазубренное лезвие намотало на себя грязные патлы и легко прошло в мозг. Существо дернулось и обмякло. Туман саваном окутал труп.
Ваня сел на прогнивший сосновый ствол около Люды. Лента дорожной ограды свисала в ущелье, но саму дорогу он не видел, как и трубу котельной.
– Скоро приедет полиция, – сказал он.
Люда погладила его по плечу.
– Спасибо.
Ваня кивнул. Он думал о том, почему он не видит трубу котельной, куда делась труба?
Туман окуривал искореженный «мерседес», плыл над журчащей водой, над каменистой почвой. Чирк-чирк-чирк, – раздалось из тайги, словно там точили ножи.
Ваня сильнее стиснул Людину ладонь.
Похороны старых вещей
Александр Матюхин
– Пап, пап, смотри! – Юлька взволнованно тычет пальцем куда-то вглубь вагона. – Ты видел это? Там дядя сидел, такой, в шляпе и очках! В самом деле! Настоящий! А потом – бац! – и пропал куда-то!
Ей пять лет и она очень любит «перевозбуждаться». Этот термин Ася вычитала на каком-то женском форуме и взяла в оборот. Это решало многие проблемы с ребенком.
Юлька дерется в садике? Перевозбуждается.
Юлька закатывает истерику, когда не хочет есть кашу? Точно. Перевозбудилась.
Не хочет идти к врачу и плачет? Отличный, стало быть, диагноз. Подходит.
Я отношусь к этому проще. Юлька всего лишь маленькая девочка у которой слишком много фантазий в голове. Иногда они вырываются наружу и бывают… скажем, слегка шумными.
– Какой дядя? – спрашиваю, отрываясь от газеты.
– Вон там! Вон там! – Щеки ее краснеют от волнения. Юлька отчаянно хочет, чтобы ей поверили. – Он недавно зашел! А теперь пропал! Представляешь?
Я смотрю, куда указывает Юлька. В вагоне электрички немноголюдно. Середина недели, обед, кто в такое время вообще выезжает за город? Два человека спят. Несколько старушек сгрудились ближе к дверям. Кто-то читает книгу.
– Не понимаю, – говорю.
Юлька, не в силах объяснить, хватает меня за руку и тащит по проходу.
– Смотри! Смотри! Я же говорила! – Она захлебывается воздухом от радости и кашляет.
На лавочке лежат очки и шляпа. Старые такие очки, в толстой оправе. А у шляпы потрепанные края.
Пытаюсь вспомнить, ходила ли Юлька по вагону с начала поездки. Вроде бы нет. Сидела рядышком, сначала играла во что-то в телефоне, потом листала книжку, затем доставала из розового своего рюкзачка то детскую косметичку, то зеркальце, то резинки для волос (как истинная маленькая женщина к пяти годам успела замусорить рюкзачок огромным количеством разнообразного хлама).
– Ты как это увидела?
– Тут дядя сидел! – настаивает Юлька. – Потом мы в тоннель заехали, и он пропал. Я прямо на него смотрела, и все прекрасно видела!
Фантазерка со стажем. Вечно находит какие-то старые и никому не нужные вещи и тащит их в дом. Недавно приволокла грязную расческу с тремя уцелевшими зубчиками. Хвалилась, что наткнулась на нее совершенно случайно и тут же выдумала историю о какой-то потерявшейся девочке, призрак которой блуждает в подвалах недостроенной многоэтажки через два квартала от нашего дома. Асю от таких историй натурально передергивает. Пару раз она пыталась запретить дочери тащить в квартиру разную гадость, но в итоге Юлька тихонько прятала вещи под кроватью, никому ничего не говоря. Мы решили, лучше уж какие-нибудь старые кроссовки и помятые листья из блокнота с рисунками лежат у нее в коробке находок (у школьного стола), чем по разным углам.
Хорошо хоть вещи пропадают из дома так же быстро, как и исчезают. Юлька не сильно заботится о сохранности коллекции.
Между тем Юлька берет очки, вертит их с любопытством.
– Можно, я их себе заберу?
– Зачем?
– Вдруг этот дядя правда исчез? – Она уже сомневается в своих словах. Потом добавляет. – Вдруг он умер, когда стало темно? Темнота его съела! Тогда его вещи надо похоронить!
Я вздрагиваю от неожиданных слов. Неосознанно, на рефлексах, треплю Юльку по золотистым кудрям.
– Ну что ты такое говоришь, глупая. Несерьезно как-то.
– Я похоронила дедушкин пиджак и галстуки, – добавляет Юлька серьезным тоном. – И тогда он перестал мне сниться.
Как считает Ася, одной из причин появившихся «перевозбуждений» стала смерть дедушки год назад. Юлька видела, как он умер. Дедушка повел Юльку к холодильнику, чтобы достать мороженное, и у него остановилось сердце. Падая, дедушка задел головой край стола. Когда мы услышали Юлькины крики и вбежали на кухню, то увидели следующую картину: в темноте кухни горит яркий квадрат света от холодильника, а в этом свете особенно четко видно перекошенное от испуга лицо дочери. Дедушка же, весь в крови, лежал у ее ног.
Я помню, как Ася подхватила Юльку на руки. Свободной рукой захлопнула дверцу морозилки. Это была короткая секунда черноты. Потом я включил свет.
– Он мне долго снился, – говорит Юлька, выдергивая из воспоминаний. – Пришлось взять его вещи и похоронить их. Так положено!
Меня удивляет серьезность ее тона. Удивляет и обескураживает.
– Если хочешь, – говорю, – возьми очки со шляпой, и пойдем уже сядем. Надеюсь, какой-нибудь старикашка не вернется за ними.
– Ты мне не веришь, а так и есть. На похоронах могут находиться только дети. Если взрослого пригласят, то он больше никогда оттуда не вернется. Уйдет вместе с мертвым. Взрослый слишком тяжелый. Груз жизни не даст ему выкарабкаться. А детям можно. Мы легкие и светлые. Как светлячки. Освещаем путь мертвым.
– Пора переставать смотреть телевизор, – бормочу. Хотя, наверное, дело не только в телевизоре. Сейчас на детей отовсюду выливается столько информации, что они просто не успевают ее переварить. Вот и выдумывают всякое.
Электричка начинает притормаживать на какой-то очередной безымянной станции. За окном мелькают покрытые зеленой мякотью деревья.
Юлька подхватывает вещи и бежит к нашему месту. Запихивает в рюкзачок сначала очки, потом шляпу. Улыбается, довольная.
Я говорю:
– Ты мне никогда не рассказывала про похороны… вещей.
– Ты же не спрашивал. Мама тоже не спрашивала.