Наши взгляды встречаются, но знание о прошлом невыносимо и я поспешно отворачиваюсь. Она не видит: по щекам моим текут призрачные слезы, как дар безвозвратно ушедшим мгновениям. Я скорблю о себе и о ней, о мире, наслаждающимся маской порочности, о том, что утрачено безвозвратно – печальные мыслители, наверное, еще существуют в темных недрах библиотек, но, Дискордия, как их мало! Век поэтов канул в небытие, захлестнутый волнами времени.
Ветер шумит в осенней листве, тихой поступью колеблет иссохшую траву могил, где-то вдали резко и горько кричит птица, одинокая, как старинное предание. Могу ли я чем-нибудь ей помочь? Нет. Также, как ничем не могу помочь Татьяне – я не желаю, не желаю, чтобы она…
– Lord help my poor soul!
Ладонь тянется к ладони, глаза пьянеющей на могилах вспыхивают страхом и изумлением.
– Что..? Что ты сказа…
Моя призрачная ладонь проходит насквозь – не соприкасаясь с ее бледной, подобной лилиям, кожей. И она это видит, начиная осознавать весь ужас своего положения.
Прости, моя бедная девочка. Твое время пришло.
…Мелодия нарастает и прорастает барабанной дробью. Кто одинок, тот одинок навеки. Среди умерших мертвых нет, среди умерших мертвых нет… мироздание открывается, втягивает в себя последнее дыхание – и успокаивается, как море после отлива…
Наступает утро. Бледные лучи освещают зеленоватый мох оград, высвечивают застывшие последним предостережением даты, наделяя их болезненной улыбкой.
Кленовый лист, желтый по краям и алый в центре, касается неподвижного лица.
Девушка, одетая в костюм вампирши, лежит холодно и умиротворенно. Ее навек открытые глаза пронзают серость туч взглядом, который ЗНАЕТ.
Губы, приоткрытые в последнем усилии, напоминают о недолговечности человеческого существования.
Кулон золотой цепочкой обвивает шею. Портрет Эдгара По, американского писателя, умершего в девятнадцатом веке, еще сохраняет тепло медленно остывающего тела. Глаза писателя полны скорби; словно бы сама вечность смотрит на нас из бездонных глубин человеческого духа: мятежного и непокорного.
…а где-то в другом мире одухотворенный и быстрый, как мечта, писатель выводит горящие строки на ослепительно-белой бумаге:
«The Read Death had long devastated the country. No pestilence had ever been so fatal, or so hideous. Blood was its Avatar and its seal – the redness and the horror of blood…»
В глазах вечности бусинки-смешинки разбиваются друг о друга, рождая вероятности.
Потому что смерти нет.
Совсем.
Майский король
Иван Полковников
Я шёл по мокрой после недавнего весеннего дождя траве. Смеркалось. Я не знал, насколько далеко ушёл от знакомой деревни, да меня это не очень-то и волновало. Мои босые ноги давно продрогли, но упрямо несли меня вперёд. Давно протоптанные кем-то тропинки – не для меня, так что я брёл по диким полянам, только начинающими обрастать зеленью и благоухать майскими первоцветами. Я пересекал невесело журчащие в сгущающихся сумерках ручьи, о которых не знал никто, кроме разве что парочки диких животных, случайно заблудших сюда, преодолевал крутые и не очень холмы, которыми изобиловала местность, несколько раз пригубил чистейшую родниковую воду из источников, до которых, я надеюсь, люди не доберутся никогда, ибо если это случится, мир лишится нескольких капель из скудеющих остатков волшебства, коего в былые времена было, пожалуй, даже чересчур много, а ныне почти не осталось совсем. Коронида, последняя оставшаяся в живых нимфа, которой и принадлежали здешние священные источники, как-то сказала мне, что чувствует, как мир стареет, и умирают пронизывающие его магические связи, благодаря которым и существует привычный всем порядок вещей.
Волшебство, та движущая сила, которая заставляет цветок тянуться вверх, к Солнцу, та энергия, которая вливается в хищного зверя и заставляет его охотиться, а преследуемого – убегать во весь дух, тот чудесный нектар, что даёт мужскому семени способность зачинать новую жизнь, а женскому началу плодородие, та тяга к жизни, что именуется инстинктами самосохранения и размножения, тот могучий двигатель, что заставляет Землю крутится вокруг великого ослепительного солнца и вокруг своей оси заодно, исчезает, беспощадно вытесняемое человеком. В гордыне своей люди отделили себя от прочего животного мира. Перестали доверяться инстинктам. Придумали социальные нормы, призванные подавлять в себе Жизнь. Их новые религии – религии мертвецов. Скованные ложным чувством вины за несовершённые грехи, стыдящееся самих себя в своей природной истинности и естестве, зажатые в узкие рамки обыденности своего серого существования, но надеющиеся заполучить радость и покой после смерти – они не видят Жизнь даже когда она бьётся в их собственных сердцах, заставляя кровь закипать, а дыхание учащаться. В смерти можно найди лишь конец цикла, движимого вперёд волшебством, не более. Но цикл всегда повторяется вновь. Так земля перестаёт приносить плоды на зиму, а с наступлением весны опять начинает плодородить, так засыхают осенью деревья, а затем вновь одеваются в буйную зелень. Но чтобы совсем не существовать недостаточно умереть. Чтобы не существовать, нужно не существовать никогда. Ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Не рождаться и не умирать. Иными словами, не существовать – лишиться волшебства.
Уничтожив волшебство под корень, люди, как и весь мир, перестанут существовать, а не просто умрут. Жизнь и смерть лишь разные стороны одной и той же медали, находящейся в вечном движении. Уйдёт волшебство – и медаль перестанет крутиться, и всё, что было на ней, на обеих её сторонах, рухнет в бездну Небытия, в которой нет времени и пространства, а затем и сама монета сорвётся в эту бездонную пропасть, и вся Вселенная не просто прекратит своё существование, но даже его не начнёт.
Людей нужно остановить. Ночь Белтейн. Семь тысяч пятьсот тридцатый год от Рождения Вселенной. Праздник Огня. Праздник конца зимы и начала лета. Как говорит Коронида, самое подходящее время для завершения жизненного цикла человечества. У неё довольно своеобразное чувство юмора.
Корониду выбрали Майской королевой, меня – Майским королём. «Какая парочка! – сказал тогда Мэл, один из мудрейших друидов нашего круга и по совместительству Хранитель Лабиринта, ибо был он одним из немногих оставшихся на свете минотавров, – Циничная нимфа с садистскими наклонностями и лесной божок, выдающий себя за человека вот уже как триста лет, и даже не удосужившийся хоть раз сменить обличье. Вот уж поистине странные настали времена…». Он как всегда прав. Времена настали такие странные, что более медлить никак нельзя. Мы последние представители своих племён. Последние существа, имеющие связь с волшебством. Последние защитники Вселенной от людского племени, которое, само о том не подозревая, своими принципами устройства общества грозит полным искоренением волшебства из мира, а с ним – и исчезновением в Небытие самого мира в целом.
Я иду по мокрой после недавнего весеннего дождя траве. Смеркается. Для человечества это последний шанс насладиться красотой весенних сумерек. Я не знаю, насколько далеко ушёл от знакомой деревни, да меня это не очень-то и волнует. Через несколько часов от неё всё равно не останется ничего, что можно было бы опознать. Как и от всех прочих людских деревень, сёл, городов и мегаполисов. Майский король лично проследит за этим.
Размышления вывели меня на знакомую тропинку, и вскоре я оказался перед Праздничным Древом. Оно ещё не было украшено, но всё равно производило неизгладимое впечатление, ибо то был могучий дуб, затмевавший всю поляну своей необъятной кроной, а макушка его была настолько высока, что не хватало даже моих орлиных глаз, чтобы разглядеть её в темнеющем беззвёздном небе. В полночь чрез него заговорит сама Гера, наша истинная богиня и покровительница. Она наделит нас утерянной волшебной силой, даст необходимые указания, и мы с благовенной радостью ринемся их исполнять, сея смерть, хаос и ужас по всему миру людскому.
Это уже скоро начнётся. Кто-то из людей назовёт это Апокалипсис. Его дух витает в свежем весеннем воздухе, такой же лёгкий и свободный, как сама Жизнь. Конец жизненного цикла человечества станет началом Новой эры, эры невиданных доселе существ.
Сперва будет ритуальное жертвоприношение, возложенное мудрецами из Круга на меня. Готов ли я пролить кровь невинного человека? Ответ в голове сложился сам собою, непреклонный в своей пламенной решительности, неумолимый, беспощадный, холодный – но вместе с тем обжигающий свирепым огнём. Резкий, рубящий звук его пронзил золотым остриём все прочие мои мысли точно лезвие гильотины, и впился в мозг, заставляя безмолвно вскрикнуть.
Да!
Да. Во имя спасения Вселенной. И моя цель уж точно оправдает средство, тем более, что других средств просто нет.
Между тем, поляна постепенно заполнялась самыми разными фигурами. Оторвавшись наконец от размышлений, я оглядел собравшихся. Маленькая, хрупкая и тщедушная Коронида, чей облик так контрастировал с взрывным и высокомерным характером, молча наблюдала за остальными присутствующими, держась чуть в стороне ото всех. Её длинные светлые волосы свободно ниспадали на иссохшую обнажённую грудь, обычно чуть зеленоватый оттенок кожи приобрёл сейчас резкие изумрудные нотки, придавая ей хищный чешуйчатый рельеф, а в огромных небесно-голубых глазах, я уверен, плясали сейчас опасные огоньки грядущего неумолимого пожара. Символическая корона, выполненная из амалигна, чудесного «сплава» металла и дерева, секрет которого людям так и не открылся, венчала её маленькую головку, придавая и без того правильному, по-человечески аристократичному лицу, особое властное выражение. Точно такая же корона красовалась сейчас и на моей голове.
Мэл особенно выделялся на фоне других друидов – огромный, мохнатый, он не нуждался в одежде в принципе. Бычья голова его была отмечена печатью мудрости, недоступной человеческой природе, а тело, казалось, было сшито из железных мускулов и стальных жил. Он сидел на большом, под стать ему, валуне на самом краю поляны, скрестив ноги, и постукивал копытом в такт своим мыслям, ритмично движущимся в его голове под аккомпанемент неизменной старинной мелодии, которую минотавр всегда чуть слышно напевал, пребывая в задумчивости. Однако на этот раз мелодия звучала громче, я различал её диссонансный, не привычный уху, но странным образом ласкающий слух мотив издали, стоя в самом центре огромной поляны. Другие друиды уже заняли предназначенные им места, образуя тем самым тайную замысловатую фигуру, своего рода защитную пентаграмму, и причудливо задвигали руками, вычерчивая в воздухе витиеватые священные символы, исполняя старинный обряд групповой медитации. Они должны настроить свои ауры на нужный лад, похоронным звоном колокола знаменующий Начало Конца, Армагеддон, Апокалипсис, Конец Света или как вам угодно.
Уже совсем скоро.
Жертвоприношение. Это слово всё звучало в моей почти что человечьей голове, раскатистым громогласным эхом отдаваясь в груди, и, не смотря на все попытки противостоять этому, настойчиво вызывало в памяти долгие годы, если не счастливо, то уж точно мирно и благополучно проведённые вместе с обычными людьми. Честно говоря, некоторые из них мне даже нравились. Взять хоть старика Хэлдона, пивовара, а вместе с тем забияку и грубияна – но всё же славного парня. В сравнении со мной он действительно был совсем юным парнишкой (да и вёл он себя, надо сказать, соответствующе), хотя ему уже давно перевалило за пятьдесят. Весельчак, охотник до всяческих приключений, заядлый выпивоха и травокур, он являл собой почти полную противоположенность мне, однако мы быстро нашли общий язык. Он любил рассказывать всяческие небылицы, которые сам прямо на ходу и придумывал, да и был охоч послушать подобные байки от других. Чем нелепее и несуразнее была очередная услышанная им история, тем громогласнее был басистый смех этого двухметрового, похожего на медведя, человека, тем ярче пылали сполохи по-детски игривого пламени серых глаз, тем сильнее сотрясалась в приступе веселья его пышная, раскрашенная в цвета радуги борода, обычно убранная в одну большую косу, создавая причудливую мешанину красок. Он был единственным человеком, которому я мог свободно излить свою душу и поведать о нелёгкой жизни мелкого лесного божка. Разумеется, он считал все мои истории выдумками, но очень качественными, любопытными и безусловно стоящими его внимания. «Охо-хо, нееет, однажды я точно собрамся и продам душу дьяволу за твою напрочь повёрнутую фантазию», – повторял он мне по выходным за кружкой сваренного им самим пива в таверне, выбрав редкий перерыв между приступами неистового смеха. Мне тоже нравилось слушать его весёлые бредни. Они отвлекали от тяжкого груза воспоминаний и мрачных размышлений о действительности, отгоняли мою вечную непрошенную спутницу-хандру и почему-то благоприятно сказывались на божественной ауре.
А ещё старина Хэлдон отдал за меня жизнь.
В ранние годы я немало колесил по свету, и не очень-то, должен признаться, заботился о своей тайне. Небольшие, но всё же приметные козлиные рожки привлекли к себе внимание группы фанатиков из одной религиозной организации. У них появились определённого рода вопросы, о чём мне любезно сообщила бедняжка-ласточка, чьё гнездо над домом, где собирались эти полоумные фанатики, было немилосердно разорено ими накануне. Да, будучи каким-никаким, но всё же богом, у меня имеется парочка волшебных трюков, и разговоры со зверьём для меня – обычное дело. Правда, далеко не со всеми удаётся наладить конструктивный диалог, но в нашем Круге я единственный, кто владеет этим талантом, а о других Кругах (если они вообще существуют) нам ничего не известно.
Я бежал из города той же ночью. Никакой погони не было, и я благополучно забыл о сумасшедших фанатиках и о том жутком страхе перед ними, что прочитал в глазах бедной ласточки. Не вспоминал об этом долгие (по человеческим меркам) восемь лет. А потом они меня всё-таки нашли.
Бешеная, жуткая, неистовая ненависть в сумасшедшем взгляде единственного кроваво-красного глаза их вожака, размахивающего огромным топором прямо у меня перед лицом, и без конца выкрикивающим, брызгая во все стороны отвратительно тошнотворной, явно свидетельствующей о какой-то ужасной болезни, слюной, фразы «сатана!», «убить диавола!» и «смерть адским подонкам!», походила на огромный паровоз, вознамерившийся разнести планету ко всем чертям, а пассажиров своих доставить прямиком на тринадцатый круг Ада, пробурив его в безумном экстазе разрушения прямо посреди Преисподней, на глазах у ошалевших, оробевших и не смеющих даже шевельнуться чертей, бесов и демонов. Соратники одноглазого скрутили меня и что есть мочи держали во время длинной бессвязной тирады своего безумца-вожака, и даже своей волшебной аурой я не мог избавиться от их цепких рук. Наконец одноглазый отбросил топор в сторону, наклонился к стоящему на земле ящичку и открыл крышку. Ярость тут же уступила место на его лице какому-то вкрадчивому выражению, плохо вязавшегося со всё ещё стекающей по подбородку пеной. Нехорошо ухмыльнувшись, явно предвкушая предстоящее веселье, он вытащил из ящичка ножовку.
Не буду подробно описывать, какие мучения испытывает тот, кому отпиливают его любимые рога, знак божественности и хранилище волшебной силы, ибо не думаю, что кто-то испытает это на собственной шкуре. Достаточно сказать, что после этой болезненной процедуры меня отпустили, пообещав вернуться и докончить дело в случае чего. В случае чего именно, я, признаться, тогда не понял, как и того, зачем им вообще понадобилось выслеживать меня добрых восемь лет, если их целью была даже не моя смерть, а всего лишь моральная кастрация, если позволите так выразиться. Однако через пару лет мне повстречалась одна ласточка, оказавшаяся внучкой моей старой знакомой, и вот она-то и поведала мне немного об их вере, пролив свет на некоторые вопросы. По легенде, описанной в их священной книге, пришествие человека с рогами является знамением скорого Апокалипсиса, но его можно предотвратить, избавившись или от демонических рогов, или от их носителя. Однако в первом случае возможен рецидив прорастания демонических признаков у того же субъекта, а второй возможен только при наличии у убийцы лишь одного глаза, да и к тому же влечёт за собой риск передачи «чёртовой болезни», как её окрестили сами фанатики. Вера их показалась мне крайне сумбурной, если не идиотской, но и ведь в других религиях есть к чему придраться, не так ли? В итоге, эти люди всего лишь хотели предотвратить Апокалипсис, просто ошибались насчёт того, с какой стороны он придёт.