– Альфред, – воскликнул кайзер, взмахнув здоровой рукой так, словно в ней была зажата сабля, – мы обязательно построим эскадру линкоров, о которых пишет адмирал Ларионов. Если мы ТОГДА сумели их построить, то это значит, что мы сделаем то же самое и сейчас раз. И тогда – горе тебе, проклятый и коварный Альбион! Альфред, я прошу вас, обязательно попросите у русского адмирала из будущего всё, что у него есть об этих, как он называет их, линейных кораблях.
– Ваше величество, – сказал я, – для того чтобы ввести британцев в заблуждение, я предлагаю объявить публике, что мы будем строить новые корабли по самому слабому из предложенных проектов. Даже линкор типа «Nassau» превосходит любой имеющийся на сегодня броненосец. Но на самом деле мы будем строить только корабли типа «Bayern». И когда они начнут вступать в строй, то англичанам будет поздно что-то менять. Русский император собирается построить флот мощных быстроходных крейсеров – разрушителей торговли, которые в клочья разорвут британские коммуникации. Мы же, немцы, построим мощнейшие линкоры, которые сокрушат британский королевский флот могучим ударом в лоб, для того чтобы наши гренадеры смогли наконец высадиться на берегах Туманного Альбиона и навести на нем немецкий орднунг.
– Это замечательно, Альфред, – немного подумав, сказал мне кайзер, – так мы и поступим! Сегодня вечером я выступаю с речью в Рейхстаге по поводу нашей победы над британцами у Формозы. Я знаю, что вы не любите все эти парламентские извращения, но я попрошу вас быть сегодня в Рейхстаге, и если нужно будет, выступите вслед за мной.
Мне пришлось пойти навстречу предложению моего императора, о чем я, кстати, ничуть не пожалел.
26 (13) апреля 1904 года, вечер. Берлин, Рейхстаг.
Адмирал Альфред фон Тирпиц
Выступление нашего кайзера перед этими болванами из Рейхстага прошло с оглушительным успехом. Даже вечно недовольные всем социал-демократы в этот раз сидели тихо, словно их не было в зале совсем. В Германии бушевал патриотический подъем, и стоило бы хоть кому-то из этих господ открыть рот и сказать хоть слово против, как он тут же подвергся бы остракизму. Благоразумие – важнейшая черта нашей ручной парламентской оппозиции.
Первым делом кайзер поздравил немцев со славной победой, как он выразился, «над наглыми британцами, которые покусились на имущество Германской империи, за которое было честно заплачено полновесными немецкими марками». Император поблагодарил российского императора, чей флот вместе с германским сражался с захватчиками. При этом он сделал полупоклон в сторону сидевшего в ложе для гостей российского посла в Германии графа Николая Остен-Сакена.
– Мы недавно заключили союз с Российской империи, – сказал кайзер, – и теперь имеем приятную возможность убедиться, что это было сделано вовремя. С нашим верным союзником мы теперь не боимся никого в этом мире.
Кайзер воодушевился и продолжал обрушивать громы и молнии на головы британцев, посмевших напасть на корабли германского флота и попытавшихся завладеть собственностью империи.
– Мы не позволим этим потомкам пиратов, которые построили свою колониальную державу путем грабежа и захвата, – заявил кайзер, – безнаказанно отбирать земли, на которые ступила нога германского солдата и купца. Пусть они и не рассчитывают на то, что под угрозой использования своего огромного флота им удастся запугать нас. Если надо, на германских заводах и верфях будут построены новые могучие военные корабли, которые сотрут в порошок дутое величие Британии. К тому же недавнее сражение у берегов Формозы показало, что «непобедимый флот Англии» не такой уж непобедимый. Потопленные корабли и захваченные в плен военнослужащие этой страны – лучшее тому подтверждение. Если Британия и дальше будет проявлять неуважение к Фатерлянду, то вполне возможно, что нашим бравым гренадерам придется отправиться на берега Темзы и показать зарвавшимся правителям Англии – на кого они дерзнули поднять меч.
– Господа, – сказа кайзер, – для строительства могучего флота Германии будут нужны дополнительные расходы. Но миллионы марок, ассигнованных на новую судостроительную программу, не уйдут в никуда. Они вернутся в нашу экономику в виде заказов немецким заводам и фабрикам. Они пойдут на развитие наших заводов и верфей, на расширение нашей промышленности и на зарплату немецким инженерам и рабочим. Это позволит уменьшить безработицу и увеличит зарплату тем, кто будет работать на постройке новых кораблей для Германии. Сейчас я прошу присутствующего здесь адмирала фон Тирпица коротко, не раскрывая военных секретов, рассказать о наших новых планах по развитию флота. Большому германскому флоту быть. Хох!
Сказав это, кайзер Вильгельм отступил в сторону, освобождая мне место. Я вздохнул и направился к трибуне…
27 (14) апреля 1904 года, вечер.
Санкт-Петербург, «Новая Голландия». Главное Управление государственной безопасности
Присутствуют:
император Всероссийский Михаил II;
генерал-губернатор Финляндии Бобриков Николай Иванович;
глава ГУГБ капитан Тамбовцев Александр Васильевич;
полковник СВР Антонова Нина Викторовна
За большим круглым столом сидели четверо. Одним из них был владыка одной шестой части мира, человек, отчаянно не желавший трона, но после смерти брата поклявшийся, что будет исполнять обязанности императора в самом лучшем виде. Еще один был 65-летним генералом от инфантерии, старым служакой, честно выполнявшим приказ покойного императора – привести законодательство Великого княжества Финляндского в соответствие с законами Российской империи, частью которой Финляндия была вот уже почти сто лет. Двое других хоть и были уроженцами города на Неве, но пришли сюда издалека. Не из других земель, но из других времен.
– Вечер добрый, господа, – император поприветствовал своих гостей. – Александр Васильевич, Нина Викторовна, позвольте представить вам генерал-губернатора Финляндского Бобрикова Николая Ивановича.
– Добрый вечер, ваше императорское величество, – ответил Тамбовцев, – рад познакомиться с уважаемым Николаем Ивановичем.
– Добрый вечер, ваше императорское величество, – как эхо повторила полковник Антонова, – судя по всему, речь пойдет о Финляндии?
– Вы совершенно правы, уважаемая Нина Викторовна, – сказал Михаил, проходя на свое место, – разговор действительно пойдет о Великом княжестве Финляндском, а также о том – что нам дальше делать с этим инородным телом в составе Российской империи. У Николая Ивановича есть свои мысли на этот счет, я же, как самодержец, понимаю, что дальнейшее сохранение нынешнего положения в Финляндии просто недопустимо.
– Именно так, ваше императорское величество! – воскликнул Бобриков. – Положение Великого княжества Финляндского как государства в государстве абсолютно нетерпимо и подрывает саму основу российской государственности. Финляндия стала рассадником всякого рода либерализма и революционного нигилизма, с которыми совершенно невозможно бороться, из-за мягкости финских законов и недоступности территории Великого княжества Финляндского для российской полиции. Необходимо с этим что-то делать, и немедленно.
Император присел на стул и жестом предложил садиться генерал-губернатору Финляндии.
– Присаживайтесь, Николай Иванович, не стесняйтесь. Тут все СВОИ, а потому, для облегчения разговора, разрешаю беседу вести без чинов. Многое на первых порах вам может показаться странным и непонятным, но знайте, что нет более верных патриотов России, чем капитан Тамбовцев, полковник Антонова. Так что… – император посмотрел на Тамбовцева. – Александр Васильевич, как такие вопросы решались у вас?
– Гм, – задумался капитан, – государь, я считаю, что следует решительно и методично устранять противоречия между российским и местным законодательством. Вот послушайте, что писал Николай Иванович в памятной записке вашему брату шесть лет назад, – тут Тамбовцев достал из кармана свой неразлучный блокнот, раскрыл его и начал читать: – «Полное отсутствие русских людей в сенате, статс-секретариате, канцелярии генерал-губернатора, университете, кадетском корпусе и в составе земских чинов сейма дало весьма неблагоприятные результаты: финляндская окраина остается настолько же чуждой нам в настоящее время, насколько была во дни ее завоевания…
Законодательствуя на сейме, финляндцы, где только возможно было, загородили доступ русским людям в местные учреждения. Ободренные первыми своими успехами, финляндцы стали действовать смелее и доходили до публичных антирусских манифестаций, до призыва к неисполнению неугодных им постановлений правительства, до свободного осуждения действий высшей русской власти. Русские воззрения и русские чувства в крае в расчёт не принимаются, а, стремясь к обособлению, финляндцы тщательно обходят всё то, что внешним образом должно свидетельствовать о принадлежности их края к России.
Таким образом, они установили у себя свой особый национальный гимн, особые национальные цвета для флагов; на монетах бумажных, денежных знаках, памятниках, общественных зданиях и т. п. заметно преобладают финляндские гербы и шведские надписи. Ни в университете, ни в других учебных заведениях края не возбуждается ни малейшего интереса к России, к ее населению, истории и литературе. Русский язык преподается формально, для вида, а в учебниках истории и географии даются о России несоответствующие понятия».
Все время, пока Тамбовцев читал, генерал Бобриков с каким-то изумлением и испугом смотрел на главу российской «Тайной канцелярии». А когда капитан закончил читать, он воскликнул:
– Ваше величество, откуда господин капитан знает то, что было написано мною в конфиденциальной записке на имя покойного государя?
– Александр Васильевич много чего еще знает, – с усмешкой произнес император. – Но давайте вернемся к теме нашего сегодняшнего разговора.
– Николай Иванович, как видите, вы еще шесть лет назад уже поняли опасность происходящего в Финляндии. Теперь нам надо не мешкая решить – как исправить ошибку, которую допустили мои предшественники? Может быть, как вы уже сказали, Александр Васильевич, надо просто «привести финские законы в соответствие с общероссийскими»? И лишь потом…
– Ни в коем случае! – дружно, в один голос воскликнули Тамбовцев и Антонова, да так, что генерал Бобриков только покачал головой.
– А почему? – спросил император. – Поясните мне – с чем вы не согласны?
– Легко отменить старые законы и принять новые, – сказала Антонова. – Трудно изменить психологию финской интеллигенции, которая, как и любая другая интеллигенция, по меткому выражению одного нашего общего знакомого, «мнит, что она мозг нации. На деле это не мозг, а говно». И, к сожалению, именно она задает тон всему тому русофобству, которое царит сегодня в Финляндии.
Взять, к примеру, написанную неким Захарием Топелиусом и выдержавшую к началу двадцатого века семнадцать многотысячных изданий детскую «Книгу о нашей стране». В ней полным-полно описаний зверств русских в Финляндии, а «богоизбранный финский народ», напротив, восхваляется и превозносится до небес. «Часто, – пишет Топелиус, – они сражались один против десяти». Финны представлены со всеми наилучшими качествами. Финский язык «легчайший для изучения и звучнейший из языков на земле» и в этом отношении «подобен языку итальянскому… В нем нет ни тех отвратительных шипящих звуков, ни тех твердых, которые имеются в славянских и лапландском языках». А установка памятников в честь побед финнов над русскими войсками и празднование годовщин этих побед. Как с этим бороться? К тому же сам факт существования этого «государства в государстве» используют темные силы, которые довели Россию до позора цареубийства…
– Кстати, о законах, – вступил в разговор Тамбовцев. – Николай Иванович знает, а вам, государь, я хочу рассказать о «чудесах» финского законодательства, – капитан снова открыл свой блокнот. – Вот цитата из записки, которую подготовил известный юрист профессор Таганцев по поводу Уголовного уложения Великого княжества Финляндского.
Итак: «Россия по отношению к Финляндии фактически рассматривалась как иностранное государство. Разумеется, сказать об этом прямо его авторы не посмели. Однако подобный вывод естественным образом вытекал из статей уголовного уложения, в которых говорилось лишь о Финляндии и “иностранных государствах”. К примеру, Уложение не предусматривало ответственности за порчу публично выставленных российского флага или герба. Согласно § 1 главы I, финляндец, учинивший за границею преступление против Финляндии или финляндского гражданина, подлежал наказанию без всяких ограничительных условий, а учинивший такие же преступления против России и русских граждан наказывался только в том случае, если последует особое Высочайшее повеление о судебном преследовании виновного. Согласно § 2 той же главы не финляндский гражданин, совершивший за границею преступление против России или русских граждан, вовсе не подлежал наказанию. Таким образом, получалось, что иностранец, убивший в Берлине русского и бежавший в Финляндию, оказывался в более выгодном положении, чем такой же преступник, бежавший в Данию, так как он не мог бы за такое деяние судиться в Финляндии и не мог бы быть передан для суда из Финляндии в империю.
Мало того, согласно Уложению, финляндские граждане, совершившие преступления на территории империи, должны были судиться в Финляндии. Профессор Таганцев иллюстрирует это следующим примером: «Таким образом, финляндец, приехавший на лайбе с дровами в Петербург и обругавший, положим, своего покупателя, подравшийся в пьяном виде с соотечественником или пырнувший его со злости ножом по тексту финляндского уложения мог быть изъят из-под действия наших законов и наказан в Финляндии по финляндским законам».
Подобные правовые нормы ставили бы Россию в унизительно-подчиненное положение: «Признать за такими лицами право ответственности по финляндским законам значит поставить империю в такое же отношение к Финляндии, в каком стоят Турция или Персия к европейским государствам».
– Да… – только и мог сказать император, – дальше ехать некуда. Вы правы, господа, надо принимать меры, иначе будет поздно…
– Ваше императорское величество, – воскликнул генерал-губернатор, – госпожа Антонова и господин Тамбовцев сейчас сказали чистую правду. Я могу только удивляться тому, откуда они знают о всех наших финляндских безобразиях. Положение в Великом княжестве сложилось просто нетерпимое, чем пользуются всякого рода нигилисты и смутьяны, многие из которых сейчас содержатся в подвалах этого здания.
– Ну, скажем, – хмыкнул Тамбовцев, – содержатся те, кто уже пойманы и ждут суда, находясь под следствием. А сколько еще не поймано? Впрочем, я согласен с вами в том, что финский Акт соединения и безопасности, сейм, сенат, статс-секретаря и его статс-секретариат, русско-финскую границу и прочие благоглупости давно пора уничтожить.
– Я понял, – кивнул император, – что мнение у вас, Николай Иванович, и у вас, Александр Васильевич и Нина Викторовна, совпали. А по поводу того, что ситуация стала критической… Так что даровано одним императором, может быть отменено другим. Дело лишь в тактике. Ведь для преобразования Великого княжества в одну обычную губернию или, что будет лучше, несколько мелких, нужен повод, и достаточно весомый. Хотя бы внешне мы должны соблюсти приличия. Мы не должны выглядеть кровавыми тиранами, душащими бедную и несчастную Финляндию. Нам этого совсем не нужно.
– Повод будет, – кивнула Антонова, взглянув на императора, – в нашем прошлом, всего через пятьдесят дней, уважаемый Николай Иванович, – тут Нина Викторовна выразительно посмотрела на генерала Бобрикова, – был смертельно ранен в Гельсингфорсе в здании сената неким Эйгеном Шауманом чиновником министерства просвещения, сыном отставного финского сенатора. История уже стала меняться, но деятельность Николая Ивановича на своем посту вызвали звериную злобу финских националистов. И они пренепременно совершат покушение на генерал-губернатора Финляндии. Но до летального исхода дело доводить не стоит. Мы полагаем, что надо принять все необходимые меры для обеспечения личной безопасности Николая Ивановича. Но сам факт покушения на генерал-губернатора даст законный повод государю приступить к ликвидации финского нарыва.