И не успела супруга Колюни занять своё место за столом, – а повернуть назад она не успела, вдруг громко замеченная Колюней, в очередной раз потрясшего её основы стояния на ногах, выкрикнув на весь зал: «Чё встала лохудра, я здесь!», – как Колюня ввергает её в остолбенение очередным своим опусом. – А ты не знаешь, дорогая, где моя шляпа? – задаётся вопросом Колюня, уставившись мутным взглядом на шляпу своей супруги. А что в ответ может сказать дорогая Колюни, если она не знает и никогда этого не знала. При этом по интонации голоса Колюни она догадывается, что этот вопрос задан ей не просто так и он с глубоким подтекстом – Колюня преотлично знает, где его шляпа, но ему почему-то хочется, чтобы об этом знала и она.
– Я не знаю, Колюня. – Таким, до предательства жалобным голосом, совсем на себя не похожим, ответила дорогая Колюни, что ей самой стало жалко себя, так угнетённую, как оказывается, тираном и деспотом Колюней. А Колюню естественно такой её ответ не устраивает, и он до пробирания мурашками дорогую, так злобно на неё посмотрел, а затем ткнув в неё пальцем руки, и вовсе чуть не уронил её физически на пол (перед всеми вокруг сидящими гостями, он её уже давно уронил в их глазах). При этом дорогая Колюни и подумать не осмелится, сделать ему замечание: «Колюня, вы себя слишком вызывающе ведёте, так что не тычьте в меня своим пальцем», а что уж говорить о том, чтобы сказать ему что-то против. И дорогая Колюни замерла в страхе и ожидании того, что на её счёт решит Колюня.
А Колюня задумал вот чего. – Снимай шляпу. – Тоном не терпящим возражения, заявляет Колюня и его дорогая вынуждена подчиниться, снимая шляпу и вручая её в протянутую Колюней руку. После чего Колюня забывает о своей дорогой и полностью концентрирует своё внимание на её шляпе, которую он к очередному потрясению его дорогой, кладёт перед собой на тарелку, затем берёт в левую руку вилку, а в правую нож и начинает отрезать от неё кусочек за кусочком. – Да что ж это такое?! – округляя глаза и хватаясь руками за подбородок, чтобы в исступлении не закричать (а Колюня может в своём недовольстве этими шумами и кулаком это хлебало заткнуть – так он выражается в минуты своего бесконтрольного поведения), в голове дорогой Колюни всё мутится от этого представившегося ей фантасмагорического зрелища. Где Колюня, укрепив своё сознание полноценной рюмкой крепкого напитка, нанизав на вилку кусочек отрезанной шляпы, принялся ею закусывать.
– Чё смотришь, дура, присоединяйся, – вдруг заметив свою дорогую, обращается к ней Колюня. И его дорогая присоединяется, соскользнув с каблуков и с грохотом упав на пол.
– Да, этот вопрос не плох. – Сделал вывод я, прокрутив в своей голове этот видеоряд, сопроводивший озвученный ранее вопрос. Который между тем, был не самый последний и за ним следуют другие.
– Что-то ваше лицо мне кажется знакомым. Мы с вами ранее не встречались? – озвучивает свой вопрос следующий мозговитый слушатель, однозначно человек не публичный, но всеми фибрами души стремящийся к ней, параноик.
– Не кажется ли вам, что вы здесь подзадержались? И главное гад, совсем не намекает на выписку из палаты! – возмущается какой-то нервный тип, который после такого заявления своего лечащего врача, чуть в сердечном приступе не отъехал в другие области существования человека. И на этом доктор Бублик решил ограничить волеизъявление всех этих людей, так близко к сердцу принимающих всё сказанное врачами, которые быть может, ничего такого особенного на их счёт не имели, а их так неудачно интерпретировали. О чём, а именно о взаимопонимании между врачебным персоналом и пациентом, видимо и хотел сегодня поговорить доктор Бублик, и сам не раз из-за неверности своего понимания и не точной интерпретации им сказанного пациентом, становившийся участником разбирательств и скандалов.
Правда, сделал он это так неудачно, что своим призывным заявлением: «Может быть, на этом закончим?», непонятно к чему призывающим, смутил рассудки всех здесь присутствующих слушателей. А среди них люди всё больше знающие и не раз и не два в больницах лежащие, и они прекрасно понимают, что всё это значит. Они не раз становились свидетелями разведения в сторону рук доктора, которые сопровождались вот таким заявлением.
– Может быть, на этом закончим… (а дальше на усмотрение врача и потрясённого такой расчётливостью и цинизмом врачей больного: лечение, бесполезную трату моего и вашего времени, спать с моей дочерью) – многозначительно говорит врач, хитро поглядывая на пациента исподлобья. Так что вполне объяснимо, что это заявление доктора Бублика, вызвало такой переполох в головах его слушателей, кроме разве что меня.
А всё по причине того, что меня между тем и у самого в голове вспомнился, а может и созрел такого рода вопрос, который бы я не хотел услышать в устах моего лечащего врача. И который бы он озвучил не во весь голос, а на стульчике придвинувшись ко мне лежащему на кровати и наклонившись к самому моему уху. – Прости меня, но я не понимаю, что происходит. – И спрашивается, как мне после такого откровения жить, когда даже моему лечащему врачу не хватает всей его медицинской квалификации и разумения, чтобы ответить на этот, как выясняется, летальный для меня вопрос.
– Пока ещё есть время, нужно подумать о хорошем. – Как правило, в такого рода неизбежных случаях, к такому волевому решению прибегаю я, и немедленно погружаюсь в это хорошее. А сегодня это хорошее для меня предстало в виде Рыжей, еле ковыляющей по тротуару навстречу мне, спотыкаясь и не раз находясь на грани падения с этих своих туфлей на высоченных каблуках. Что, несомненно, меня повеселило, да так, что я и тогда, на назначенной мне ею встрече, не смог удержаться от улыбки на весь рот до самого её подхода ко мне.
Ну а Рыжая, всё это видя на моём лице, понимая, что злиться на это не имеет никакого смысла, виновато и немножко побито улыбается мне, отчего мне становится не совсем уютно находиться при своей радости, и говорит мне. – Да, да, я немного неловко и неуклюже выгляжу, – усмехается она, – но я рада, что смогла вызвать у вас улыбку. Но что поделаешь, если для нас такая обувь непривычна. Мы ведь привыкли носить удобную обувь, и наш подход к её выбору, руководствуется рациональностью.
– Тогда зачем было надевать эти туфли? – решил удивиться я, тогда как сам знал ответ на этот вопрос. Рыжая со своей стороны тоже догадывалась, что скрывается под этим моим вопросом, – моя крайняя насчёт себя и её самоуверенность, – ведь она, если кто-то не забыл, а я видимо запамятовал, умеет читать мысли. А это я ещё вчера за неё так догадался. Так что она в момент с ориентировалась и нашла для меня подходящий ответ.
– Всё имеет своё значение и цель. – Воодушевляще для меня начала говорить Рыжая. – И это только на первый взгляд, кажется, что эти туфли несут в себе только одну функцию, увеличивать объёмность и длину видов ног. – С чем я не мог не согласиться, и заодно удержаться от того, чтобы в живую не удостовериться в этом. На что и времени потрачено было самое мгновение, – я, моргнув, покосился вниз, – но к своему удивлению, как только я отморгнулся, то навстречу мне уже летит от Рыжей вопрос. – Ну как, убедились?
Но я сохраняю невозмутимость своего взгляда на неё и с бесстрастным выражением лица и таким же голосом говорю ей. – Я полностью поддерживаю ваше предположение насчёт туфлей. А что вы там ещё хотели о них сказать? – прищурив один глаз, спрашиваю я её. И Рыжая вынуждена вернуться к тому, с чего она начала. – Мастера по изготовлению туфлей, при изготовлении их высотных платформ, стремились достичь сразу нескольких целей, одну из которых я уже обозначила, подчеркнуть красоту носительницы туфлей. Также в них заложена возможность их применения, как смертельного оружия по отношению к посягателям на суверенность пребывания в них их носительницы, при необходимости они могут быть использованы в качестве сосуда для питья, и главная их функция заключается в том, что они придают рост даме. Но повышенный рост даме нужен совсем не для тех целей, о каких вы в первую очередь подумали. – Сделала оговорку Рыжая, в очередной раз подчеркнув для меня, как я отлично ею читаем. – Лучше уж помолчи в локоть, чем так меня разочаровывать. – Вот с таким посылом, Рыжая сдунула чёлку у себя, посмотрев на меня снисходительно.
– А всё дело в том, что во времена галантности, чего совершенно не наблюдается в современности, когда люди были все сплошь рыцари, они не боялись быть поднятыми на смех своими закостеневшими в разврате и одичании от холостяцкой жизни, товарищами по оружию в виде кубка вина, и преклоняли в почтении голову перед дамами своего сердца. И этот ритуал не просто есть выражение почтения перед дамой, а в нём есть глубочайший смысл: он приоткрывает избраннице сердца рыцаря врата к своему пониманию. Она по его затылку может многое для себя и для своего рыцаря прочитать и понять. – Рыжая перевела дух и продолжила. – Вот если посмотреть на свою или какую другую макушку головы, в центре схождения и одновременно разветвления волос, то создаётся такое ощущение, что перед нами предстаёт в фигуральном виде завихрённая в своё мироздание вселенная. А если перенести это вселенское завихрение ближе к человеку, то его можно обозначить, как вихрь мыслей человеческой вселенной, со своей бесконечной наполненностью и неизвестностью.
– И вот дамы, видя всё это, – Рыжая в этот момент так посмотрела на меня, как будто она действительно сейчас смотрела на представившийся на её усмотрение затылок (и я даже догадывался, на чью макушку она смотрела), – сами того не осознавая, попадают в орбиту притяжения этой вселенной, подспудно приходя к пониманию того, что включает в себя эта вселенная и что им ждать от неё. – Здесь Рыжая замолчала, с созерцательным видом смотря сквозь меня, в представившуюся ей вселенную. И я ей не мешал, ведь я догадывался о том, чья вселенная её затягивает, и шаг за шагом поглощает. А я человек открытый для людей ко мне внимательных, так что пусть сколько влезет смотрят на меня.
Правда, когда всё это дело стало затягиваться, а я вдруг подумал, что и сам себя ещё толком не знаю, а там во мне, как и во всякой вселенной, вполне возможно, что водятся чёрные дыры, – а они и затянуть в себя могут, и тогда как нам с Рыжей ужиться в одной вселенной, если мы ещё так мало друг о друге знаем; и что-то мне подсказывает, что она будет перетягивать на себя одеяло, а мне значит спать с открытыми ногами, – то я решил её потревожить и тем самым вывести из орбиты своего влияния.
– А хотите, я сам вам покажу свою макушку? – обращаюсь я к ней со своим вопросом, тем самым пробуждая Рыжую от своего углубления в свои мысли. Рыжая же, очнувшись, смотрит на меня и наконец, приходит к пониманию, где она находится, а затем уже до неё доходит смысл мною сказанного. – Нет, – отрицательно качает она головой, – тогда ничего не выйдет. Ведь ты будешь готов к этому, и твой мысленный вихрь соберётся в единую образность, и не будет представлять свободную волю.
– Тогда …– но на этом всё и Рыжая не даёт мне возможности договорить и опомниться, вдруг резко выкинув руку и, положив мне её на макушку головы. А я от такой неожиданности и немного от испуга, даже слегка подогнулся в коленях и, обмерев в одном, очень для меня неудобном положении, уставившись на Рыжую, теперь старался не дышать, ощущая тепло от её ладони. И в таком до удивления со стороны положении, мы стоим и каждый о своём думаем. Хотя она, судя по её, что-то там в уме считающему виду, скорей всего, ничего не думала, предоставив это занятие для того, кто до этого момента мало думал, а сейчас уже никуда не денется, а придётся о себе и своём будущем подумать, когда о тебе решили подумать, то есть мне.
И вот я, скрючившись в самое для себя неудобное и как мне это видится со стороны, до смешливости неловкое положение, стою в упор близко, напротив Рыжей, которая благодаря своим туфлям и каблукам на них, теперь вровень ростом со мной и мы к приятности моих ощущений, лишь слегка не касаемся своим носами (и только от меня зависит, потрёмся мы носами или нет, а это моё всевластие несколько сглаживает неудобство моего положения) и, ощущая лёгкую теплоту её руки на мой макушке, скорее пребываю в самом себе, чем о чём-то думаю, как того может быть хотела рыжая. И за всем этим я, пожалуй, мог бы и уснуть, несмотря даже на всё это моё неудобство стояния, но тут, с прежней неожиданностью, Рыжая убирает руку и говорит мне:
– Всё, можете расслабиться. – А как спрашивается, я могу расслабиться, если я до этого момента уже находился в этом состоянии. И само собой, я не расслабляюсь, а наоборот, напрягаюсь, хоть и вытягиваюсь в нормальное положение. Откуда смотрю на Рыжую, и даже не сомневаюсь, что она от меня что-то важное для меня скрывает.
– И что вы там, во мне, увидели? – спрашиваю я её. А она так многозначительно, да ещё иронично улыбается и с таким интригующим на любопытство посылом говорит мне: «Много чего», что у меня ещё больше разыгрывается интерес к себе и к тому, что она там во мне увидела. – А что конкретно? – спрашиваю я её уже настойчиво. А ей бы хоть бы хны на моё волнение и заинтригованность. – Много будешь знать, скоро облысеешь. – Рыжая прямо-таки срезает своей дальновидностью и знаниями моих слабых мест. Отчего я чуть было, невольно не потянулся руками к своим волосам, чтобы удостовериться, что там всё на месте и не осыпалось, оголив один из участков моей головы. А всё дело в том, что меня в последнее время беспокоит прореживание моей головы после расчёсывания массажной расчёской, на которой к моему потрясению остаются волосы, тогда как их прямое место на голове.
– Да таким макаром я все свои волосы вычешу. – Ахнул я и, решив отложить в дальний ящик массажную расчёску, этот инструмент подавления во мне анархического духа (вызывающая вопросы причёска, как один из элементов этого духа), взялся за голову руками, которым с этого момента, только и позволено прикасаться к моей голове в плане поглаживания и расчёсывания. О чём выходит, Рыжая узнала, приложив к моей макушке свою руку – волосы обогретые теплотой и мягкостью её руки, которая им с первого прикосновения к ним пришлась по душе, естественно подпали под её обаяние и всё, всё, в жалостливой манере, о себе и обо мне ей рассказали (это чтобы она их пожалела и погладила). А она взяла и использовала эти знания против меня.
И я ей бы сказал, что я на всё это думаю, с крайней жестокостью посмотрев на её волосы, которыми она явно гордилась и всегда хвасталась, но не успел, так как она, сместив акценты в своей тональности голоса, обратилась ко мне. – Я вот что подумала, – так серьёзно она сказала, что мне немножко в себе испугалось от того, что она могла у себя там надумать. – Надеюсь, не ту глупость, – в один момент во мне всё в мыслях восстало, запустив свою логическую цепочку предположений, – которую я себе сейчас надумал:
«Мы не можем больше встречаться. – Скажет она мне без всякой надежды голосом.
– Но почему? – еле сдерживая в себе эмоции, спрошу я.
– Я дала слово другому. – Почему-то ожидаемо мной именно вот это скажет она, блеснув в глазах слезой.
– Это ещё кому и что ещё за слово? – возмутившись на такую глупость, на которую вечно попадаются самые привлекательные героини рыцарских романов, сурово спрошу я её. – Ты его не знаешь, он из моего будущего. – Скажет печально Рыжая. Что меня ещё больше заводит: «Она что, решила его защитить, раз так о нём отзывается. Нет уж, мне нужно имя и адрес этого ловкача, да по подробней».
– Так что за слово? – спрашиваю я её для начала, чтобы так сказать, ослабить её контроль над именем того ловкача, а как только она забудется, то через неожиданный вопрос: «Не задумываясь, прямо сейчас говори, кого ты любишь?», выманить имя этого негодяя и похитителя её сердца. – А если она назовёт моё имя? – с потеплевшим сердцем вопросил я себя. – Тогда знать имя того негодяя не обязательно. – Успокою я себя. Но сейчас я жду от неё ответа на другой свой вопрос.
– Я ему обещала не влюбляться в человека из прошлого. Ведь это неразумно. – С такой печалью это сказала она, что у меня в сердце затеплилась надежда, а в горле почему-то пересохло (наверное, тепло в сердце просушило горло). И я, прокашлявшись для смазки горла, исподлобья глядя на неё, спрашиваю её. – Так вы нарушили слово?