— Я так думала.
Кейт опускает голову, как будто рассматривает браслеты. Пряди волос падают ей на лицо и на ключицы, которые видны в глубоком вырезе майки.
— Я испугалась за тебя. За стаю, что с ней будет, случись что с вожаком и с тобой. Испугалась и вчера, когда увидела тебя. Хорошо, если Джек смог помочь.
— Вы с ним похожи.
Кейт поднимает голову и смотрит с удивлением. Она вряд ли видит что-то общее между собой и Джеком.
— Вы оба дикие, — охотно поясняет Ричард. — Мой брат жил бы в лесу и спал в траве. Ему и с людьми общаться… не удобно, проще по-волчьи. Ты тоже дикая. Бежишь вперед, как будто хочешь найти свое место. Больше волчица, нежели человек.
Кейт нервно усмехается:
— Зато у меня ничего общего с духами.
— Но ты многое видела, можешь рассказать об этом. Многое знаешь. Куда больше, чем сама думаешь.
— Моя прежняя стая так не считала.
— Почему ты ушла от них?
Ричард надеется, его голос звучит достаточно мягко. Он не хочет быть навязчивым, но сейчас должен понимать всё до конца. Отец не зря говорил, что они совсем не знают Кейт, а сейчас это может быть важно.
Кейт криво улыбается:
— У меня нет каких-то тайн или особых историй, если ты об этом. Просто не сложились отношения со стаей, они все были теми еще занудами, которые предпочитали быть больше людьми, а не оборотнями. Высшие баллы в колледжах, бизнес к двадцати и трое детей к двадцати пяти. Я была не такой и ушла.
— Но осталась здесь.
Кейт пожимает плечами:
— Мне нравится ваша стая. Нравишься ты. И план… твой отец будет не в восторге.
— Зато поймет, что можно идти моим путем, когда всё получится.
— Какой самоуверенный юный вожак!
— Временный. Но я не собираюсь просто ждать.
Кейт кивает и придвигается ближе. Сморит вопросительно, будто не знает, что сам Ричард этого хочет и позволит. Он кивает, не выпускает телефон, но другой рукой обнимает Кейт, притягивает к себе. От ее волос пахнет горьковатыми травами.
Ричарду это нравится. Он верит Кейт и надеется, что хотя бы пока она останется рядом. Его дикая волчица. Пальцы Кейт тихонько гладят его ладонь, она сама говорит:
— Может, ты прав, и в чем-то мы с Джеком точно похожи. Может, для меня, как и для него, на самом деле дом — это ты.
— Раздевайся.
Ричард удивленно смотрит на Джека, но тот раздражается от непонимания братом элементарных вещей.
— Кофту свою снимай. Или так и будешь на встречах кривиться от боли?
Джек уже достает из рюкзака знакомую баночку с мазью, и Ричард стаскивает кофту, хотя на заднем сидении машины делать это не очень удобно. Джек просил дождаться его, прежде чем ехать на встречу, и теперь Ричард хорошо понимает, зачем.
— Заехал домой и забрал, — говорит Джек.
Салон наполняет запах ягод и зелени. Джек берет немного мази и аккуратно втирает в пересекающий грудь Ричарда след от ремня безопасности. Пальцы прохладные, движения быстрые и привычные, а лицо у Джека сосредоточенное.
В такие моменты он не столько брат, сколько шаман. Готовый шептать заговоры и призывать духов — или просто заживлять раны.
В таком качестве он идет с Ричардом и на следующие встречи. Как напоминание о том, что их стая сильна, что в ней за спиной вожака стоит настоящий шаман. Что их связывают не контракты, они волки одной стаи и братья.
Когда-то Мортоны посадили Ричарда на цепь.
Когда-то в его шею впивались шипы, ему не давали спать, хотя бы садиться удобно. Ему причиняли боль, заставляя оставаться оборотнем. Еще бы немного, и Ричард сошел с ума от пыток. И он отомстил. Жестоко, спуская колдовство, которое чуть не убило его самого.
Джек не одобрял и не порицал его действий, понимая, что руководит братом. Но в этот раз именно Джек первым и получил рикошет мести от Мортонов. Напомнил Ричарду, что есть не только он один, к которому может вернуться откат. И действия Ричарда теперь затрагивают всех.
И отец… Мортоны ни перед чем не остановятся, они пойдут до конца — как и когда-то. Но теперь Ричард не мстительный колдун, который хочет воздать должное надевшим ошейник. Теперь он молодой волк, который пока должен побыть вождем. Он ответственен не только за себя, но и за стаю, за брата и Кейт, которые тоже часть этой стаи.
Ричард хочет действовать не колдовством.
Всю вторую половину дня он встречается с другими стаями города. Где-то с ним говорят чопорные волчицы, которые кривят губы, где-то матерые волки, изрезанные шрамами. Один соглашается встретиться только на сто двадцатом этаже небоскрёба, в его офисе из стекла и трелей телефонных звонков. Другой — на лавочке парка.
Всем Ричард говорит одно и то же. Твердо рассказывает о том, как ведут себя Мортоны. Предлагает поддержать.
Волки издавна грызутся за территорию, это нормально. Но сажать на цепь и пытать — ненормально. Убивать вожака колдовством, не в открытом бою — ненормально.
Поддержите нас, говорит Ричард. Поддержите, иначе можете стать следующими на пути Мортонов. Иначе покажете, что считаете это нормальным. Вы готовы, что на ваших детей наденут ошейники? Готовы хоронить отцов только из-за того, что кто-то ударил их колдовством из-за спины.
Волки предпочитают открытые бои, силу и ум. Они поджимают губы на решительные слова Ричарда. Они косятся на молчаливого Джека рядом с ним: эта стая сильная, они бы не стали просить поддержки только чтобы прикрыть свои спины.
Ричард хочет не просто уничтожить Мортонов. Он хочет, чтобы сам их подход осуждался остальными волками. Чтобы это развалило стаю, и волки бросили Скайлер Мортон.
И это — самая изощренная месть, какая только может быть для вожака.
Хотя Ричард прекрасно понимает, что и с самой Скайлер придется что-то делать. С ее личными счетами.
Они заканчивают глубоко за полночь, но все волки соглашаются с позицией Ричарда. Нельзя позволять пытать других волков и убивать из-за спины. Только одна старая волчица говорит, усмехаясь:
— Ты же сам делал то же самое. Убивал колдовством.
— И жалею, что ответил тогда именно так. Это не выход, это хождение по кругу. Я хочу, чтобы было иначе.
Только в такси, которое везет их домой, наконец-то домой в маленькую квартирку с выходом на пожарную лестницу, Ричард позволяет себе выдохнуть и съехать на сиденье пониже.
— Как же я устал! — он прикрывает рот ладонью, отчаянно зевая. Ушибы снова начинают побаливать, и он думает, надо попросить Джека на ночь снова намазать.
Тот ухмыляется рядом:
— Отец будет недоволен.
Когда-то именно из-за этого они поссорились: Ричард считал, порядки надо менять, отец полагал, что стаи в большом городе редко пересекаются друг с другом, и это нормально. Никто не мешает друг другу.
Но никто и не помогает.
Поэтому никого особо не волновало, когда Ричарда пытали. Личные разборки стай, пусть даже переходят рамки — но эти дела ведь не касаются других. Никого не волновало, когда Ричард убил колдовством. Он же ответил, так же жестоко.
Не волновало бы и сейчас, но Ричард полагает, настало время изменений. И теперь каждое действие волнует всех.
— Я разбужу тебя, как приедем, — негромко говорит Джек, и это снова голос больше шамана, нежели брата.
Хотя Ричард не привык их различать. Он прикрывает глаза.
========== 10. ==========
Генри жалеет, что когда-то уехал.
Теперь он осмеливается признаться в этом сам себе. Став старше, мудрее, он на многое посмотрел иначе. Став отцом, в конце концов. Ему тоже сложно смотреть на то, как Коди совершает ошибки, о которых потом обязательно пожалеет. С ужасом думает, что все подростковые прелести переходного возраста его сыну еще предстоят.
Генри тоже когда-то был в возрасте непокорности, огрызался, не принимал полутонов и считал каждую новую любовь последней. И ради любви, как настоящий романтический герой, был готов на всё.
Он влюбился в светлые локоны Лизет, в ее смех и в то, как восхитительно она пахла полевыми цветами. Они встречались два года — целая вечность, когда тебе нет и двадцати. Он рассказал ей об оборотнях.
Она пришла в ужас. Воспитанная в строгой католической семье, Лизет не была яро верующей, ее хватало только носить простой крестик на шее да пореже ругаться. Но она заявила, что эта часть Генри — порождение дьявола. Ему стоит отказаться от этого, чтобы спасти свою бессмертную душу. И остаться с Лизет.
Именно она поставила условие: либо она, либо оборотни. Генри был влюблен. Генри был готов на всё.
И теперь понимает отца, который пришел в ужас, когда сын заявил о своем решении, гордо задирая нос и показывая уверенность, которой он не ощущал.
Они тогда страшно поругались. Настолько, что отец заявил, если сейчас Генри уйдет и откажется от своей сущности оборотня, он ему больше не сын. Он будет мертв как сын и может больше не возвращаться.
Генри громко хлопнул дверью, уходя.
Сначала всё шло неплохо. Они с Лизет переехали в другой город, быстро нашли работу, чтобы оплачивать счета. Они любили друг друга, и Генри не жалел. По правде говоря, он всегда ощущал себя больше человеком, нежели оборотнем. И не считал такой трагедией отказаться от шерсти и дурацкого беганья по лесу. Не понимал, с чего отец так ужасался, причем искренне.
Первым начало исчезать обоняние. В какой-то момент Генри понял, что оно стало менее острым, видимо, таким же обычным, как у всех людей. Лизет больше не пахла полевыми цветами, только дешевым мылом из супермаркета.
Потом не таким острым стало зрение. Постепенно исчезло и ощущение чего-то, чему Генри толком не мог подобрать названия. Связь с первозданной землей, которая была здесь задолго до бетонных коробок. Песнь леса, которую он еще слышал иногда в грохочущих по улице машинах.
Генри работал, и дела шли в гору. Появился Коди, ребенок долгожданный и любимый, с такой же мягкой линией рта, как у Лизет, и темным взглядом, как у Генри. Они переехали в квартиру побольше, и теперь Лизет снова пахла луговыми травами — на полочке в ванной стоял ее дорогой парфюмированный гель для душа.
Только это были не те травы. Слишком химический запах, вовсе не похожий на тот, что чуял Генри раньше. И порой долгими ночами Генри не мог уснуть. Он оставлял жену в постели, проверял подросшего сына, а потом долго сидел у окна, смотря в ночь. Когда зажигались первые огни в окнах домов, когда город начинал жить, а его сердце отчетливо биться… Генри больше не слышал этот ритм. Он угадывал его кончиками пальцев.
Он жмурился и признавал, что отчаянно тоскует. По упругой подстилке из листьев под лапами, по запахам ночного леса. По родителям и маленьким братьям, которые вряд ли его помнят. Ричард родился, когда Генри уже начал бунтовать, а позже новорожденным третьим братом больше интересовался Ричард. Он с трудом складывал слова в предложения, но с любопытством заглядывал в кроватку и заявлял, что будет помогать «маленькому братику».
Между ними была разница всего в несколько лет. Между ними и Генри — пропасть. Он знал, что мать давно хотела еще детей, но никак не получалось. Он полагал, что теперь у них есть два прекрасных сына, а не «дефективный» Генри.
Много лет спустя он понял, что в нем говорил подростковый максимализм. Родители любили его. У них не было его контактов, а отец всегда оставался упрям… но, наверное, если бы Генри вернулся, они бы его приняли.
Он не стал проверять. Он считал, что принял решение давным-давно. Так что под утро сбрасывал наваждение, шел в душ и возвращался к семье.
Пока Коди не стал болеть. Жаловаться на слабость и боль во всем теле. Лизет перепугалась, водила его по врачам, но всё без толку. Пока Генри сам не понял, в чем дело.
Он знал, что от союза двух оборотней всегда рождаются оборотни. Но от союза с человеком — далеко не всегда. В детстве Коди он наблюдал за сыном, но никаких признаков не видел.
Генри объяснил всё Коди. Научил, как мог. И на всю жизнь запомнит восторг в глазах сына, когда тот обратился в волчонка и прыгал по квартире, а потом вернулся в человеческий облик.
— Папа! Папа! Это был… ууух!
Тем хуже потом было замечать пустоту в его взгляде. Ту самую тоску, которая мучила и самого Генри. О да, конечно, он ездил с сыном в лес, пытался услышать, как хрустят ветки под его лапами. Но отмахивался от зова леса, потому что считал, что для него самого так будет хуже.
Коди тоже тосковал. Волки — социальные существа. Им нужна стая.
Генри говорил об этом с Лизет, но с возрастом она стала только религиознее, сжимала губы и говорила, что она попробует ради сына, но оборотни — бесовские создания. И Генри всё отчетливее понимал: если она не позволит сыну влиться в стаю, Генри просто заберет его и уедет.
Он любил жену, не меньше, чем раньше. Но не готов был жертвовать сыном ради этой любви.
Сначала он попробовал осторожно навести справки в их городе. Узнал об оборотнях. Но войти в стаю было сложно, а местные не хотели новичков. Он разузнал о своей семье, о тех, кто когда-то ею был.
Это оказалось просто, их стая была довольно известна: отец-бизнесмен, слепая мать, молодой волк, которого пророчат в будущие лидеры, и его брат-шаман, который теперь звался Джеком.
О нем и вспомнил Генри, когда сначала у него из носа хлынула кровь прямо на важном собрании, потом он упал в обморок в ванной. С утра едва мог подняться с постели и пошел к знакомому местному шаману. Тот покачал головой и шепеляво сообщил, что это проклятье. Он может облегчить, но не снять, его сил не хватит.
Генри всё равно собирался набраться храбрости и вернуться в родной дом. Теперь у него был повод, хотя бы для него самого. А местный старик знал адрес того «мощного молодого шамана».
Теперь Генри жалеет, что не приехал раньше. Жалеет, что у него храбрости и решительности гораздо меньше, чем у его выросших братьев.
Генри сидит на неудобном пластиковом стульчике и сквозь распахнутую дверь палаты смотрит за братьями и матерью у кровати отца. Тот еще не пришел в себя, но врачи говорят, что уже сегодня. Мать слепо смотрит прямо перед собой, как будто точно на Генри. Ее хрупкие ладони сжимают руку мужа.
Как Генри мог забыть, что эта мягкая линия рта не только у Лизет, но и у его матери? Она же перешла к Джеку. Он стоит рядом с матерью, в неизменной красной клетчатой рубашке поверх футболки, его темные волосы чуть вьются, и Джек неуловимо напоминает мать.
Ричард сидит спиной, Генри не может его видеть. Но и так знает, что тот пошел в отца — куда больше, чем наверняка когда-либо признает сам. Куда больше, чем когда-либо походил Генри.
Сейчас он отчетливо понимает, что если Ричард — будущий вожак, Джек — шаман, то сам Генри будто бы фигура за мутным стеклом, даже не оборотень толком. Тот, кто не обращался вот уже семнадцать лет. Кто забыл, как это делается, но не мог позволить сыну жить с такой же тоской.
Ричард поднимается порывистым движением и выходит из палаты. Его губы плотно сжаты, мыслями он явно далеко отсюда. На его пальцах поблескивают перстни, взгляд твердый, на темной одежде ремешки и неровные края.
Он кидает один короткий взгляд на Генри:
— Идем с нами.
Это не предложение, это приказ вожака. Генри семнадцать лет не слышал подобных интонаций, но ни с чем их не спутает. Джек следует за братом, и Генри кидает последний взгляд на мать, она явно собирается остаться.
Они едут за город. Туда, где дорога сворачивает к лесу, где уже собралась вся стая. Генри выбирается из машины и с удивлением оглядывает собравшихся. Он помнит, как Джек оставил его рассказывать, кто он, и надеется, что сейчас не придется проделывать что-то в том же духе.
Ричард молча снимает перстни с рук, поворачивается к Генри:
— Мы идем говорить с Мортонами. На поляне в лесу. Я хочу, чтобы ты пошел с нами.
Генри кивает и только после этого понимает, что именно сказал Ричард. На поляне в лесу… они побегут туда оборотнями.