– Если бы ему требовались мюопы, врач их прописал бы.
Я чувствовал, как морщусь от незнакомого слова. Из распахнутого мусорного ведра выглядывало что-то маленькое и белое.
– Джим, будь благоразумен! Сири замкнулся в себе, едва со мной разговаривает.
– Они предупреждали, что потребуется время.
– Два года! Ничего дурного в том, чтобы слегка помочь природе. Это ведь не черный рынок! Таблетки продают без рецепта, Господи ты мой!
– Дело не в этом.
Пустая склянка из-под таблеток. Вот, что выбросил один из них, прежде чем оставить распахнутой крышку. Я выудил ее из кухонных отбросов и про себя прочел этикетку:
Bondfast_TN Тип IV
Усилитель м-опиоидных рецепторов
Стимулирует зависимость от матери
«Мы укрепляем связь между матерью и ребенком с 2042 года»
– Значит, теперь мужику, который бывает дома всего три месяца в году, хватает, блин, наглости судить о моих родительских способностях? Если хочешь решать, как надо воспитывать сына, то для начала поучаствуй в процессе! А до тех пор – отвали.
– Ты больше не станешь пичкать моего сына этой дрянью, – отчеканил отец.
– Да? И как ты собираешься меня остановить, ботанишка? Ты даже не можешь выкроить время на то, чтобы выяснить, что творится в твоей семье, а теперь, значит, решил, что можешь мной крутить с орбиты? Думаешь…
Внезапно из гостиной перестали доноситься голоса, осталось только слабое бульканье. Я заглянул за угол: отец держал Хелен за горло.
– Думаю, – прорычал он, – я могу остановить тебя и защитить Сири, если придется. И думаю, ты это понимаешь.
Потом она увидела меня. Он тоже.
Отец убрал руки с шеи матери. Его лицо осталось непроницаемым. А на лице Хелен было трудно не заметить торжество.
Я слетел с дивана, стискивая в руке сетку. Челси смотрела на меня огромными глазами; бабочка на ее щеке застыла как мертвая.
Челси взяла меня за руку.
– Господи… Прости.
– Ты… это видела?
– Нет, конечно. Я не читаю мысли. Но это явно было невеселое воспоминание.
– Не так все страшно.
Где-то поблизости я ощутил острую, непонятную боль, как пятно чернил на белой скатерти. Миг спустя зафиксировал ее: оказывается, прикусил губу.
Челси погладила меня по плечу.
– Тебя здорово выбило из колеи. Ты в порядке?
– Да, ничего, – снова привкус соли. – Но мне кое-что интересно.
– Спрашивай.
– Зачем ты так со мной поступила?
– Потому что мы можем это убрать, Лебедь. В этом смысл. Что бы там ни было, что бы тебя не расстраивало, теперь мы знаем, где оно сидит, можем вернуться и пригасить его, раз – и все! А потом у нас будет несколько дней, и мы удалим это воспоминание навсегда. Если захочешь. Просто надень сетку, и…
Она обняла меня и привлекла к себе. От нее пахло песком и потом; мне нравился этот запах. На какой-то миг я почувствовал себя в безопасности. Сделал вид, что земля на месте и не может уйти из-под ног в любой момент. Когда я был с Челси, становился значимым.
Я хотел, чтобы она обнимала меня вечно.
– Не думаю, – ответил я.
– Нет? – она моргнула и уставилась на меня. – Почему?
Я пожал плечами.
– Знаешь, что говорят о людях, которые не помнят свое прошлое?
Хищник бежит за едой.
Жертва бежит от смерти.
Мы были беспомощны и слепы, втиснулись в хрупкий пузырек безопасности во вражеском тылу. Но шепоты, наконец, смолкли. Чудовища остались за пологом.
И Аманда Бейтс с ними.
– Вот хрень, – выдохнул Шпиндель.
Его взгляд за смотровым стеклом был ясен и внимателен.
– Видеть можешь? – спросил я.
Он кивнул.
– Что случилось с Бейтс? Скаф пробило?
– Не думаю.
– Тогда почему она сказала, что мертва?
– Она имела в виду – буквально, – пояснил я. – Не в смысле «мне конец» или «я умираю». Мертва сейчас, как говорящий труп.
– Откуда… – Ты знаешь? Дурацкий вопрос. Лицо Шпинделя подергивалось и кривилось за стеклом. – Это же безумие.
– Дай определение безумия.
Банда молча висела в воздухе, едва не прижимаясь в тесноте к спине биолога. Стоило нам задраить клапан, и Головолома отпустило. Или его просто оттеснили: мне показалось, что в спазмах пальцев, скованных перчатками, я вижу топологию мыслей Сьюзен.
Дыхание Шпинделя сдвоенным эхом отдавалось в динамиках.
– Если Бейтс мертва, нам конец.
– Может, и нет. Переждем всплеск и выберемся. Кроме того, – добавил я, – она не мертва, а лишь так сказала.
– Блин. – Протянув руку, биолог прижал перчатку к полотнищу палатки. Пощупал что-то за пленкой. – Кто-нибудь поставил приемник?
– На восемь часов, – подсказал я, – метром ниже.
Ладонь Шпинделя легла на стену напротив. Поток чисел с чужого плеча хлынул вверх по его руке, ринулся в наши скафы и затопил мой дисплей.
Снаружи было еще пять тесла, но напряжение поля спадало. Палатка то раздувалась вокруг нас, то опадала, будто дыша, когда мимо проходили волны низкого давления.
– Когда к тебе вернулось зрение? – поинтересовался я.
– Как только мы забрались внутрь.
– Раньше. Ты видел батарею.
– Но упустил, – он хмыкнул. – Хотя я и зрячий, еще тот паралитик, а? Бейтс! Ты там?
– Ты потянулся к ней и почти поймал. Это была не слепая случайность.
– Нет. Это была ложная слепота. Аманда? Отзовись, пожалуйста.
– Ложная слепота?
– С рецепторами все в порядке, – рассеянно проговорил он. – Мозг обрабатывает изображение, но не имеет к нему доступа. Управление перехватывает ствол мозга.
– То есть ствол видит, а кора нет?
– Что-то вроде того. Заткнись и дай мне… Аманда, ты меня слышишь?
– …Нет…
Голос не принадлежал никому в палатке. Едва слышный, он вместе с остальными данными пришел снаружи и скользнул по руке Шпинделя.
– Майор Мэнди! – воскликнул Шпиндель. – Живая!
– …Нет… – шепот, как белый шум.
– Ну, раз разговариваешь, точно не дохлая.
– …Нет…
Мы со Шпинделем переглянулись.
– В чем проблема, майор?
Молчание. Банда легонько прислонилась к стене за нами. Все ее грани были мутными.
– Майор Бейтс? Слышишь меня?
– Нет. – Мертвый голос – спокойный и безразличный, как после препаратов, пойманный в банку, переданный сквозь плоть и свинец на скорости в три бода. Но это определенно была Бейтс.
– Майор, тебе нужно забраться внутрь, – предложил Шпиндель. – Можешь залезть в палатку?
– …Нет…
– Ты ранена? Тебя что-то держит?
– …Н-нет…
Может, это не она, а только ее голосовые связки?
– Слушай, Аманда. Это опасно. Снаружи слишком жарко, понимаешь? Ты…
– Меня здесь нет, – ответил голос.
– Где ты?
– …Нигде.
Я взглянул на Шпинделя. Он посмотрел на меня. Все молчали.
Заговорила Джеймс – не сразу и очень тихо:
– Аманда, где ты?
Нет ответа.
– Ты – «Роршах»?
Здесь, во чреве зверя, в это было легко поверить.
– Нет…
– Тогда что?
– Н… ничто. – Голос ровный, механический. – Я ничто.
– Ты говоришь, что тебя не существует? – протянул Шпиндель.
– Да.
Палатка вокруг нас вздохнула.
– Тогда как ты можешь говорить? – спросила у голоса Сьюзен. – Если тебя не существует, с кем мы разговариваем?
– С кем-то еще, – дыхание. Шорох помех. – Не со мной.
– Черт, – пробормотал Шпиндель. Его графы вспыхнули решимостью и внезапным прозрением. Он отнял ладонь от стены, и мой дисплей тут же поблек. – У нее мозги варятся. Надо затащить ее внутрь.
Биолог потянулся к клапану. Я тоже.
– Всплеск…
– Уже проходит, комиссар. Худшее позади.
– Хочешь сказать, это безопасно?
– Это смертельно опасно. Там всегда смертельно, и она снаружи, может сильно пострадать в своем нынешнем со…
Что-то врезалось в палатку снаружи, ухватило внешний клапан и потянуло.
Наше убежище распахнулось как глаз: из открывшегося зрачка на нас смотрела Аманда Бейтс.
– У меня по датчикам уровень три и восемь десятых, – проговорила она. – Это же терпимо, да?
Никто не пошевелился.
– Давайте, ребята. Перекур окончен.
– Ама… – Шпиндель уставился на нее. – Ты в порядке?
– Здесь? Черта с два. Но нас работа ждет.
– Ты… существуешь? – спросил я.
– Что за дурацкие вопросы? Шпиндель, как насчет напряженности поля? Работать можно?
– Э… – Он отчетливо сглотнул. – Возможно, нам стоит прервать работу, майор. Этот пик…
– По моим данным, пик почти прошел. У нас меньше двух часов на то, чтобы разбить лагерь, установить наземный контроль и унести отсюда ноги. Справимся без галлюцинаций?
– Не думаю, – признался Шпиндель, – что мы до конца придем в себя. Но об… экстремальных проявлениях не стоит беспокоиться до новой волны.
– Хорошо.
– Которая может накатить в любой момент.
– Мы не галлюцинировали, – тихо заявила Джеймс.
– Обсудим позже, – перебила Бейтс. – Сейчас…
– Там была система, – настаивала Джеймс. – В магнитном поле. И в моей голове. «Роршах» разговаривал. Может, не с нами, но разговаривал.
– Хорошо, – Бейтс отплыла, пропуская нас. – Может, теперь мы научимся отвечать.
– Может, научимся слушать, – отозвалась Джеймс.
Мы бежали с «Роршаха», как испуганные дети, состроив храбрую мину. Бросили базовый лагерь: «чертика», чудесным образом до сих пор работающего на входе; тоннель в дом с привидениями; оставили на погибель одинокие магнитометры в смутной надежде, что им удастся ее избежать. Грубые актинометры и термографы, старомодные радиоустойчивые устройства, измерявшие мир через изгибы металлических трубок и высекавшие свои летописи на рулонах пленки. Лампы, водолазные колокола, связки направляющих канатов. Мы оставили все – и обещали вернуться через тридцать шесть часов, если выживем.
Внутри каждого из нас мельчайшие раны превращали ткани в кашу. Клеточные мембраны текли от бессчетных щелей. Замученные ремонтные ферменты в отчаянии цеплялись за рваные гены, едва оттягивая неизбежное. Оболочка кишечника отслаивалась клочьями, решив покинуть хозяина первой, пока остальные не выстроились в очередь, когда начнет умирать остальное тело.
К моменту стыковки с «Тезеем» меня и Мишель уже подташнивало. Остальную Банду, как ни странно, нет; понятия не имею, как такое возможно, но им предстояло испытать то же самое через несколько минут. Без медицинской помощи нас бы выворачивало наизнанку в течение двух следующих суток. Потом тело сделало бы вид, что поправляется; примерно неделю не чувствовало бы боли и не имело будущего. Мы бы ходили, разговаривали, двигались как живые и, вероятно, убедили бы себя, что бессмертны. А затем схлопнулись бы внутрь и сгнили бы изнутри. Истекли бы кровью из глаз, десен, задниц, и если хоть один Бог милосерден – умерли бы до того, как лопнуть, словно перезревшие плоды.
Но искупитель «Тезей» избавит нас от такой незавидной судьбы. Из челнока мы цепочкой проследовали в огромный надувной шар, который Сарасти установил для хранения личных вещей; сбросили там зараженные скафы, одежду и нагими вынырнули в хребет корабля. Чередой летающих мертвецов проследовали через вертушку. Вампир ждал в благоразумном отдалении, пока мы пройдем; затем подскочил и скрылся на корме – пошел скармливать наши радиоактивные обноски декомпилятору.
В склеп! Гробы стояли распахнутыми у кормовой переборки, и мы с облегчением опустились в их объятья. Когда крышка опускалась, Бейтс уже начала кашлять кровью.
Капитан запустил процесс, и мои кости тут же загудели. Я заснул мертвецким сном. Лишь теория да обещания наших братьев-механизмов убеждали в том, что впереди меня ждет возрождение.
Восстань, Китон.
Я очнулся от дикого голода. Из вертушки доносились слабые голоса. Несколько секунд я парил в своем стручке, закрыв глаза, наслаждаясь отсутствием боли и тошноты. Исчез подсознательный ужас от мысли, что тело постепенно превращается в кашу. Слабость и голод – всё остальное в порядке.
Я открыл глаза.
Надо мной нависло что-то вроде руки. Серое, блестящее и слишком тощее для человеческой конечности. Без кисти. С невероятным количеством сочленений: кость словно перебита в десяти местах. Тело, с которым соединялась рука, едва виднелось из-за края саркофага намеком на темную тушу, шевелились вывихнутые щупальца. Оно парило передо мной неподвижно, будто я застал его за каким-то непристойным занятием.
Я не успел набрать в грудь достаточно воздуха, чтобы закричать, как существо метнулось прочь.
Я выскочил из гроба, выпучив глаза. Вокруг никого: покинутый склеп с голым летописцем. В зеркальной переборке отражались пустые капсулы, стоявшие по сторонам. Я вызвал КонСенсус: все системы в норме.
Оно не отражалось, вспомнил я. Не отражалось в зеркале!
Я отправился на корму. Сердце колотилось. Передо мной отворилась вертушка. Шпиндель вполголоса беседовал о чем-то с Бандой. При виде меня он помахал дрожащей рукой.
– Меня надо проверить, – сказал я совсем не так уверенно, как хотел бы.
– Первый шаг – признать, что с тобой не все в порядке, – бросил Шпиндель в ответ. – Только не жди от меня чудес.
Он снова повернулся к Банде, сидевшей в диагностическом кресле; у руля стояла Джеймс, но тестовые таблицы, мерцавшие на кормовой переборке, они изучали вместе.
Я ухватился за верхнюю ступеньку и притянул себя к полу. Сила Кориолиса сдувала меня вбок, точно флаг на ветру.
– Или я брежу, или на борту что-то есть.
– Ты бредишь.
– Я серьезно.
– Я тоже. Бери номерок, становись в очередь.
Он не шутил. Я с трудом успокоился, прочитал его и понял, что мои слова Шпинделя не слишком удивили.
– Небось, изрядно проголодался, утомившись от лежания, а? – Шпиндель махнул рукой в сторону камбуза. – Перехвати что-нибудь. Я займусь тобой через пару минут.
Пока ел, я с немалым трудом, но все-таки поработал над очередным конспектом; правда, это заняло только одну половину мозга; вторая все еще дрожала, не вырвавшись из-под ига примитивных инстинктов, которые призывали то ли бежать, то ли драться. Я попытался развеяться, подключившись к потоку данных из медотсека.
– Оно было реальным, – волновалась Джеймс. – Мы все видели.
Не может быть!
Шпиндель прокашлялся.
– Эту попробуй.
В потоке было видно, что он ей показывал: черный треугольник на белом фоне. В следующий миг тот разбился на десяток идентичных копий, потом на сотню. Метастазирующий рой крутился в центре экрана, как на балу геометрических фигур – танцуя в строю, отращивая по углам крохотных собратьев, фрактализуясь, эволюционируя в бесконечный, причудливый узор…
Шпиндель держал в руках скетчпад, на котором интерактивная реконструкция увиденного, без пустой болтовни – программы распознавания образов в мозгу Сьюзен, реагировали на то, что она видит: нет, их было больше, и ориентация неправильная; да, так, но побольше – а машина Шпинделя выхватывала реакции прямо из ее мыслей и в реальном времени корректировала изображение. Большой шаг вперед, по сравнению с бестолковым эрзацем под названием «язык». Впечатлительные даже могли бы назвать это «чтением мыслей».
Ничего похожего, конечно. Просто обратная связь и корреляция. Чтобы преобразовать один набор структур в другой, телепат не нужен. К счастью.
– Вот оно! Вот! – воскликнула Сьюзен.
Треугольники видоизменились до самоуничтожения. Теперь дисплей наполняли переплетающиеся асимметричные пентаграммы – паутина из рыбьей чешуи.
– И не говори, что это случайные помехи, – триумфально произнесла она.
– Нет, – скучно ответил Шпиндель. – Это форма Клювера [49].
– К…
– Это была галлюцинация, Сюз.