– Метеориты, – Шпиндель ухмыльнулся. – Я же говорил.
Похоже, что он был прав. От приближения булавочные искорки размазались в яркие эфемерные дефисы, расчертившие атмосферу. Ближе к полюсам в облачных слоях изредка тускло вспыхивали электрические разряды.
Слабое радиоизлучение, пики на волнах 31 и 400 метров. Экзосфера из метана и аммиака; в изобилии литий, вода, угарный газ. В рваных тучах с ними смешиваются сульфид аммония и галиды щелочных металлов. В верхних слоях атмосферы – атомарные щелочные металлы. К этому времени такие детали улавливал даже «Тезей», но зонд подобрался так близко, что можно было различить подробности: бурыми пластами туч под ним клубился уже не диск, а темная выпуклая стена, в толще которой просвечивали слабые линии антрацена и пирена.
Мириады огненных следов от метеоров опалили лик Большого Бена прямо на наших глазах. На миг показалось, что в центре огонька я вижу крошечную черную пылинку, но изображение внезапно исполосовали помехи. Бейтс вполголоса выругалась. Картинка размазалась, но, когда зонд перешел на другие частоты, стала отчетливее: не в силах перекричать длинноволновой гам, система переключилась на лазерную связь.
И все равно сигнал заикался. По идее держать его на одной линии было очень просто: «Тезей» и зонд двигались по одинаковым параболическим траекториям, а их взаимное положение можно было точно предсказать в любой момент времени. Однако инверсионный след метеора плясал и скользил по экрану, будто прицел лазерного луча постоянно сбивали крошечные толчки. Раскаленный газ размывал детали. Сомневаюсь, что даже на совершенно неподвижной картинке человеческий глаз мог бы заметить тут какие-то четкие контуры. И все же… Было что-то неправильное в этой крошечной черной точке в сердце гаснущего огонька. Почему-то примитивный отдел моего мозга отказывался признать ее естественной.
Изображение снова дернулось, захлебнулось темнотой и не вернулось.
– Зонд сдох, – сообщила Бейтс. – Поджарило последним пиком. Похоже, натолкнулся на спираль Паркера [23], еще и на сильном ветру.
Мне даже подсказки не понадобилось вызывать. По выражению ее лица и внезапно прорезавшим переносицу складкам было ясно: речь идет о магнитных полях.
– Это… – начала она и осеклась, когда в КонСенсусе выскочили цифры: 11,2 тесла [24].
– Твою мать, – прошептал Шпиндель. – Точно, что ли?
Сарасти издал несколько щелчков – из глубины глотки и корабельных недр. Спустя мгновение, он передал нам повтор последних секунд телеметрии: увеличенных, приглаженных, с усиленной контрастностью во всех диапазонах, от видимого света до инфракрасной области. Вот тот же темный осколок, окутанный огнем, а вот полыхающий за ним инверсионный след. Пламя угасало по мере того, как объект отскочил от плотных слоев атмосферы внизу и стал снова набирать высоту. За несколько секунд тепловой след полностью погас. Горевший в центре него предмет тлеющим угольком поднимался обратно на орбиту. На его носу, точно пасть, зияла гигантская воронка. Распухшее брюхо уродовали куцые плавники.
Бен колыхнулся, и все повторилось.
– Метеориты? – сухо съязвила Бейтс.
Никакого понятия о масштабе происходящего картинка не давала.
Эта штука могла быть величиной с муху, а могла – с астероид.
– Размер? – прошептал я за полсекунды до того, как ответ появился перед глазами: четыреста метров по большой оси.
Мы снова смотрели на Большой Бен с безопасного расстояния – темный, мутный диск в носовом видоискателе «Тезея». Но я помнил крупный план: шар, искрящийся черно-серыми огнями; исполосованное шрамами, рябое лицо, бесконечно истерзанное и постоянно исцеляющееся.
Этих штуковин там были тысячи.
«Тезей» содрогнулся по всей длине. То был всего лишь тормозной импульс, но на секунду мне показалось, что я понимаю, каково ему.
Мы с огромной осторожностью двигались вперед.
С помощью импульса, длящегося девяносто восемь секунд, «Тезей» оторвался от сосца и вышел на широкую дугу, которая при незначительном усилии могла превратиться в замкнутую орбиту или в спешный облет по гиперболе – если местность окажется слишком недружелюбной. Незримый луч «Икара» уплывал прочь по левому борту, расточая неистощимый поток энергии в пустоту. Наш зонтик толщиной с молекулу и размером с город свернулся и сам себя упаковал – до поры, когда корабль снова проголодается. Запасы антиматерии тут же начали таять, и в этот раз мы были живы, пришлось наблюдать за процессом. Пусть потери оказались незначительными, но убывающие цифры на экране все равно тревожили.
Мы могли остаться на помочах и подвесить буек в телепортационном луче, чтобы тот ретранслировал энергию прямо на корабль.
Сьюзен Джеймс поинтересовалась, почему мы так не сделали.
– Слишком рискованно, – ответил Сарасти, но уточнять не стал.
Шпиндель наклонился к Джеймс.
– Ну, зачем подставлять им лишнюю мишень, а?
Но мы отправляли вперед зонд за зондом, быстро, с силой сплевывали их, не давая горючего ни на что, кроме торопливого пролета и самоуничтожения. Разведчики не сводили глаз с круживших над Большим Беном аппаратов. «Тезей» издалека рассматривал их собственными немигающими и острыми очами. Если ныряльщики, которых мы засекли, и ведали о нашем присутствии, то напрочь его игнорировали: мы следили за ними с дистанции подлета; наблюдали, как они петляют и пикируют по миллиону парабол, под миллионом разных углов. Они никогда не сталкивались – ни друг с другом, ни с каменной лавиной, рокочущей по экватору Бена. На каждом перигее окунались в атмосферу, там вспыхивали, сбрасывали скорость и на ракетной тяге вылетали обратно в космос, сияя остаточным жаром на воздухозаборниках.
Бейтс выхватила кадр из КонСенсуса, отчеркнула главное на переднем конце объекта и вынесла приговор:
– Скрэмджет [25].
Меньше чем за два дня мы насчитали больше четырехсот тысяч аппаратов и, судя по всему, засекли почти всех, так как потом частота появления новых объектов сошла на нет, а их общее количество приблизилось к некой асимптоте. Большинство вращались на короткопериодических орбитах, но Сарасти спроектировал модель частотности распределения, согласно которой дальние объекты добирались чуть ли не до Плутона. Даже если бы мы болтались в окрестностях годы, то все равно временами сталкивались бы со свежими брюхоглотами, вернувшимися из затяжной командировки в бездну.
– Самые быстрые на крутом повороте держат за полсотни «же», – обратил внимание Шпиндель. – Мясу такое не сдюжить. Беспилотники.
– Мясо можно укрепить, – заметил Сарасти.
– Если в органике будет столько арматуры, то можно не заниматься казуистикой и честно назвать это техникой.
Морфометрические показатели оказались абсолютно идентичны. Четыреста тысяч совершенно одинаковых ныряльщиков. Если в этом стаде и заправлял свой альфа-самец, на вид его было не отличить.
Однажды ночью – в том смысле, в каком на борту могла быть ночь, – я вышел к наблюдательному блистеру на слабый вой терзаемой электроники. Там парил Шпиндель, наблюдал за скиммерами [26], так мы их прозвали. Он затворил броневые створки, скрыв звезды, и на их месте построил маленькую аналитическую берлогу: по внутренней поверхности свода рассыпались графики и окошки, будто не вмещаясь в виртуальное пространство под черепом Шпинделя.
Тактические диаграммы освещали биолога со всех сторон, превращая тело в яркий витраж из мерцающих татуировок. Человек в картинках.
– Заглянуть можно? – спросил я.
Он хмыкнул: мол, да, но особо не настаивай. В пузыре как будто шуршал проливной дождь помех, заглушаемый привлекшим меня визгом.
– Что это?
– Магнитосфера Бена, – он не оглянулся. – Здо́рово, а?
Синтеты на работе своего мнения не имеют; это сводит к минимуму влияние наблюдателя. В тот раз я позволил себе маленькую слабость.
– Помехи хорошо шумят. А без скрипа можно обойтись?
– Шутишь? Это же музыка сфер, комиссар. Она прекрасна как старый джаз!
– Джаз я тоже никогда не понимал.
Шпиндель пожал плечами и убил верхние частоты, оставив только шорох дождя. Подергивающийся от тика глаз Исаака задержался на замысловатой диаграмме.
– Хочешь ударную тему для своих заметок?
– Конечно.
– Лови.
Он ткнул пальцем, и свет радугой блеснул на сенсорной перчатке, словно на крыле стрекозы: спектр поглощения, раз за разом выводимый на дисплей. Яркие пики взмывали и опадали с пятнадцатисекундным интервалом.
Подсказки не дали ничего, кроме длин волн в ангстремах.
– Что это?
– Скиммеры, когда ныряют, пускают газы. Эти сволочи сбрасывают в атмосферу сложную органику.
– Насколько сложную?
– Пока трудно сказать. Следы слабые, рассеиваются в два счета. Но, как минимум, сахара и аминокислоты. Может, белки. Или еще что посложнее.
– Может, жизнь? Микробы? Инопланетный проект терраформирования…
– Смотря как определять жизнь, – заметил Шпиндель. – Там даже дейнококк [27] долго не продержится. Но атмосфера большая. Если ребята решили переработать ее с помощью прямых прививок, то, надеюсь, они не очень торопятся.
А если торопятся, работа шла бы намного быстрее с использованием саморазмножающейся затравки.
– На мой взгляд, смахивает на жизнь.
– Больше похоже на распыление удобрений. Засранцы превращают всю планету в рисовое поле размером с Юпитер, – он жутковато ухмыльнулся. – У кого-то ба-а-а-альшой аппетит, а? Невольно начинаешь думать, может, нас уже взяли числом.
На следующем собрании обсуждали только информацию Шпинделя. Итог подвел вампир.
– Самореплицирующиеся фон-нейманы, r-селекция[28], – наглядные пособия плясали на столе. – Семена всплывают и прорастают скиммерами, те, в свою очередь, собирают сырье в аккреционном поясе. Орбиты плывут немного, пояс еще не устоялся.
– А где первоисточник? – заметил Шпиндель. – Никаких следов фабрики по их производству?
Сарасти покачал головой:
– Может, она разбирается. Идет на материалы. Или стадо прекращает размножение, достигнув определенной численности.
– Это всего лишь бульдозеры, – напомнила Бейтс. – Будут и жильцы.
– И, похоже, немало, – добавил Шпиндель. – Мы тут, если чего, и пикнуть не успеем.
– Да они могут еще лет через сто прилететь, – вставила ноту скепсиса Джеймс.
Сарасти пощелкал языком.
– По-вашему, именно эти устройства строят светлячков? Объект Бернса-Колфилда?
Вопрос был риторический, но Шпиндель все равно ответил:
– Не представляю как.
– Значит, этим занимается кто-то другой. И он уже здесь.
Все замолчали. Графы Джеймс плыли и тасовались в тишине; когда она снова открыла рот, на поверхность сознания загадочным образом всплыла ее более молодая ипостась:
– Если они решили устроиться в таком месте, их среда обитания совершенно не похожа на нашу. Это обнадеживает.
Синестет по имени Мишель.
– Белки, – глаза Сарасти скрывались за черным визором. – Биохимическая совместимость. Они могут нами питаться.
– Кем бы ни были эти существа, они даже не нуждаются в солнечном свете. Нет соперничества за территории и ресурсы, а значит, и основы для конфликта. Нет никакой причины, по которой мы не смогли бы договориться!
– С другой стороны, – заметил Шпиндель, – технология предполагает агрессию.
Мишель тихо фыркнула:
– Если верить хунте историков-теоретиков, которые никогда в жизни не встречали инопланетян, то да. Может, сейчас нам удастся посадить их в лужу.
В следующий миг она исчезла, проявление смело, как листья на ветру, и его место заняла Сьюзен Джеймс со словами:
– Почему бы нам просто не спросить у них?
– Спросить? – повторила за ней Бейтс.
– Внизу четыреста тысяч роботов. Откуда мы знаем, что они не умеют разговаривать?
– Мы бы услышали, – объяснил Шпиндель. – Это беспилотники.
– Пингануть можно. Особого вреда от этого не будет. Уверенности ради.
– Даже если они разумны, нет ни малейшего повода ждать, что они ответят. Язык и интеллект не так четко коррелируют даже на Зе…
Джеймс закатила глаза.
– Ну, почему хотя бы не попробовать?! Мы же явились сюда ради этого. Во всяком случае, я. Дать этот чертов сигнал, и все!
После недолгой паузы эстафету подхватила Бейтс:
– Сюз, с точки зрения теории игр, затея скверная.
– С точки зрения теории игр! – в устах Джеймс это прозвучало как ругательство.
– Лучшая стратегия – зуб за зуб. Они пингуют нас – мы пингуем в ответ. Сейчас мяч на их стороне поля, и если мы отправим еще один сигнал, то можем слишком много выдать.
– Я знаю правила, Аманда. По ним выходит, что если другая сторона не возьмет инициативу на себя, мы будем игнорировать друг друга до конца миссии, потому что теория игр запрещает унижаться.
– Это правило работает, только когда имеешь дело с неизвестным игроком, – объяснила майор. – Чем больше мы узнаем, тем больше у нас появится вариантов.
Джеймс вздохнула.
– Просто… вы все почему-то предполагаете, что они враждебны. Словно нам достаточно что-нибудь передать им по радио, и они на нас набросятся.
Бейтс пожала плечами:
– Осторожность вполне уместна. Пускай я вояка, но не хочу сердить ребят, которые скачут от звезды к звезде и терраформируют коричневые карлики. Никому здесь не надо напоминать, что «Тезей» – не боевой корабль.
Она сказала «никому», а имела в виду Сарасти. Тот, сосредоточившись на своих целях, не ответил. По крайней мере вслух. Его профили изъяснялись другим, неслышным, языком и говорили: «Пока нет».
Бейтс, кстати, была права. Официально «Тезей» проектировался для разведки, не для боя. Несомненно, наши хозяева предпочли бы нагрузить его не только научным оборудованием, но и ионными пушками да ядерными бомбами, но даже теленигилянионный топливопровод не мог нарушить третий закон Ньютона. Вооруженный прототип пришлось бы разрабатывать очень долго; из-за тяжелой артиллерии, более массивный, он бы разгонялся намного дольше. «Время важнее оружия!» – решили наши господа. Если будет время, то фабрикаторы при необходимости могут построить почти все, что нам нужно. Правда, с нуля воссоздать ионное орудие быстро не получится, и сырье, возможно, придется добывать на астероиде поблизости. Но мы справились бы. Если наши противники согласятся обождать – ради честной игры.
Однако каковы шансы, что наше лучшее оружие окажется эффективным против интеллекта, сотворившего Огнепад? Если неведомые создатели светлячков враждебны, нам конец, как ни старайся. Пришельцы технологически развиты, и были те, кто заверял, что это по определению делает их враждебными. Технология подразумевает агрессию.
Здесь, пожалуй, требуется пояснение, хотя сейчас оно к делу не относится. После стольких лет не мудрено и забыть, с чего все началось…
Жили-были три племени. Оптимисты, чьими святыми покровителями были Саган и Дрейк, верили во Вселенную, кишащую благодушными аборигенами; в духовное братство, которое выше и просвещеннее нас; в великое Галактическое содружество, куда когда-нибудь войдем и мы. «Без сомнения, – говорили Оптимисты, – космические перелеты предполагают миролюбие, ибо требуют контроля над разрушительными силами. Любая раса, не способная подняться над собственными скотскими инстинктами, самоуничтожится задолго до того, как ей будет под силу преодолеть межзвездные бездны».
Напротив Оптимистов жили Пессимисты, преклонявшие колена пред идолищем святого Ферми и сворою его малых присных. Им виделась безлюдная Вселенная, полная мертвых скал и прокариотической слизи. «Шансы очень малы, – настаивали они. – Слишком много блудных планет, слишком высока радиация, а эксцентриситет огромного количества орбит слишком велик. Сам факт существования Земли – это исключительное чудо. Надеяться на их множество – значит оставить рассудок и предаться шаманскому безумию». В конце концов, Вселенной четырнадцать миллиардов лет: если бы в Галактике зародился не один разум, разве его представители не были бы уже рядом с нами?