Мами
– Сделай лицо попроще. Мы на празднике, а не на похоронах.
Сморгнув, я повернула голову в сторону, откуда донесся голос, и закатила глаза. Отлично! Он, снова, там. На её коленях. И – когда же это закончится? У него, что, своей матери нет?! Хотя – о чем это я? Для него, здесь, каждая женщина «за тридцать» – мать. Без разницы – кто, даже – чужая тётка выступит ей, лишь бы, ему было тепло «под крылышком». Гр*банный птенец! Когда же тебя пнут из гнезда навстречу самостоятельной жизни?
– Правда? А, по-моему, разницы – нет. И там, и там: тоска смертная. Не находишь?
– Не ёрничай. Пошла бы лучше – поиграла с детьми. Нечего уши греть.
Действительно. А почему бы мне не променять компанию взрослых тёток на мелких и орущих ид*отов? Как это я сразу не догадалась? И – зачем, только, час сидела? Спасибо за помощь. Я обрела смысл своей жизни.
– Насчёт первого – ни за что, а насчёт второго… Больно нужно слушать вашу трескотню о: родах, плохих школах и мамашках, что не оплачивают детям конфеты на ДР. Я слушаю музыку.
Я, правда, не слушала их разговоры. Только – улавливала суть. Иногда. Между перерывами. Когда одна песня – сменяла другую. Остальное было мне неинтересно.
– Вот – и послушай рядом с детьми, – нахмурилась она, покачивая на руках мальчика.
– Преступила к правилу «трех повторений»? Не сработает! Можешь, хоть, сто три раза сказать мне это – я не сдвинусь с места. Мне, здесь, нормально! – процедила я и потеплее укуталась в свою куртку, пряча руки во внутренние карманы. Вечер в лесу обещал быть: длинным и холодным. Осень. От неё никуда не денешься. И – зачем я, только, попёрлась на это День Рождения? Могла, ведь, и дома отсидеться, прикинувшись, что готовлюсь к завтрашним парам… Сэкономила бы: время и нервы.
– Девчонки, не ругайтесь. Ну, не хочет она идти к детям, пусть – не ходит.
Это что, сейчас, «мамашка-кукушка» этого пацана вякнула? Точнее – пробурлила. Последняя стопка была нокаутирующей. Куда же смотрит её муж? Осматриваю окружающих. Ему – и дела нет. Пьёт с другом в сторонке. Раньше я представляла себе Ад в виде комнаты, где всё сугубо выполнено в розовом цвете. И люди – тоже. Но, сейчас, вновь и вновь осматривая эту компанию, понимаю, что, отныне, моим личным Адом будет компания «алкоголиков-проповедов-философов».
– Я не хочу, чтобы она слушала то, что мы, здесь, обсуждаем.
Какие мы принципиальные. А ж бесит! Не, так, сказала… Бесит, что мы с ней в этом, так, похожи. Уж, если вцепимся – хрен отпустим. Хоть, где-то – проявилось «родство».
– Аннет права, Лиси. Вдруг, потом, наслушавшись всего этого, она – и рожать не захочет.
– А я и, так, не захочу, – слова нокаутировали похлещи стопки «белой». Даже, мужья этих подруг обернулись – и воззрились в непонимании на меня.
– Что, прости? – и голос, кажись, пропал. Эффекта добилась. Пора расшифровать попроще для сугубо «понимающих», сейчас.
– Я как-то неправильно выразилась? Не по-русски? Я не собираюсь рожать, по крайней мере – не сейчас. Может, через лет двадцать-двадцать пять. А, вообще, я хочу ребёнка из детдома. Где-то лет пяти. Не хочу подобного отродья, – указала я на мальчика в руках Аннет.
Забавно! Я, даже, в мыслях её по имени называю. Когда же она стала для меня – не матерью, а Аннет? Уже – и не припомнишь.
Компания пребывала в шоке от моих слов. Я же была спокойна, как удав. Впервые. Помнится, мне мать говорила о том, что я: «слишком много стала говорить». Но, разве, это – плохо? Даже, если я и отхвачу, что – скорее всего (взгляд Аннет не предвещал ничего хорошего!). Я буду, точно, знать, что получила за дело – и свою позицию отстояла, а не убежала, поджав хвост. Да, мамочка, я, теперь, не буду прятать глаза в пол от проступка или грязного слова, сказанного при тебе. Я, теперь – другая. Пора бы, уже, привыкнуть.
Каким-то образом ощутив, что говорят о нём, ребёнок зашевелился – и как-то тихо завыл. Надеюсь, во сне тебя волки загрызли. Будешь знать, как семейное счастье воровать.
Я – плохая. Да – не спорю. Эгоистичная и лицемерная, но, лишь, потому, что не хочу делить Аннет с кем попало. Какого чёрта он, вообще, к ней спать улёгся? Есть, ещё, как минимум – три «тёплых места». Пусть – к ним идёт. На их счёт – претензий нет.
Их, правда, так – удивляют мои слова? Неужели, они считают, что недели, перетекающие в месяцы, проведённые с детьми, смогут настроить меня на беременность? Да – чёрта с два! Я их ненавижу. Что будет – когда у меня появятся свои? Я же их убью. Тут же.
– Тихо, тихо, спи… – зашептала Аннет, нежно укачивая это отродье, а меня взяла измена.
Отлично. Давай забудем обо мне. Будем успокаивать его. Любить его. Лелеять его.
– Может, ты его, ещё, и к себе домой возьмёшь?!
– Дарина! – рычит она, и поворачивается, опять, ко мне, стараясь как можно меньше двигаться. Естественно – чтобы не разбудить его. Для меня она этого никогда не делала. Да – и, когда, она, вообще, что-либо делала для меня? До десяти лет я была на попечении бабушки, пока – она работала, а затем… Затем – на самостоятельном. Я принадлежала, лишь, себе. Только – сугубо на материальном попечении я была у неё, что касалось отношений – было не к ней. И, что я вижу – теперь? Теперь – я вижу, что, оказывается, в ней есть душа. Чёртова душа, кою она, сейчас, дарит этому отродью. Почему же тебе, так, везет-то, а?
– Да пошла ты! – выкрикнула я и, подорвавшись со своего места, пошла в сторону шоссе. Кое-как накинув на плечи куртку, и застегнув на пуговицы через одну, я побрела по дороге сквозь: деревья и кусты. По темноте. Не разбирая дороги. Класть! Я больше не останусь в этом окружении. Не останусь рядом с этими людьми, чёртовыми детьми – и матерью, что забивает на своего ребёнка, чтобы уделить внимание чужому.
Пусть, я: спотыкнусь, упаду, разобью нос, голову. Или меня изнасилуют, а, может, даже – и убьют. Пусть. Я готова к этому, лишь бы – не терпеть ту ноющую и снедающую боль, что, сейчас, рвёт душу на части. Не хочу чувствовать её. Не хочу. Нужно уйти. Куда? Не важно. Лишь бы – далеко. К кому? Не имеет значения. Лишь бы – не домой. И лишь бы – не обратно. Не вернусь. Не попрошу прощения. Хватит. Напросилась за свою жизнь.
Кто знал, что официальная капитальная ссора произойдёт, именно, сейчас? Если бы мне сказали, что я пошлю родного человека и уйду ночью из леса в никуда – я бы не поверила. Но сейчас… Сейчас это случилось – и как-то стало, даже, легче. Будто – камень с души упал. Хоть она – и болит. Акклиматизация всегда проходила тяжело для неё. Но…болит, уже, не так – сильно, не так – тянуще. Эту боль можно терпеть. И я потерплю. Как обычно.
Плевать на неё. На её друзей и детей, что были свидетелями, тоже – плевать! Надоело держать авторитет: тихой и примерной девочки, кою ставят в пример и боготворят. Надоело нести этот хомут. Пусть: ненавидят, презирают. Я не против. Рано или поздно: они должны были увидеть моё истинное лицо без этих чёртовых масок. И – они его увидели.
В кармане разрывается телефон, повторяя: снова и снова мелодию звонка, а я продолжаю идти, как в сказке – не знаю куда. Спотыкаюсь о: корни деревьев, камни, бутылки и прочую мерзость. Практически падаю, но в последний момент удерживаю равновесие – и иду ещё быстрее. Знаю, что оторвалась и меня уже никто не догонит, но ощущение чьего-то присутствия не покидает. Неужели – догнала? Хотя – о ком я говорю? Эта женщина не переступит через себя, даже – ради меня. Или…
Слышу хруст веток за спиной, ускоряюсь, но в последний момент оказываюсь пойманной. Чья-то рука хватает меня за плечо, разворачивает и… Оглушительный шлепок. Вторую руку-то я – и не заметила. Пощечина вышла смачная. Голова отклонилась назад. Пришлось, даже, согнуться, чтобы не упасть, и приложить ладонь к покрасневшей щеке. Ситуация напоминала сцену из «Паразита». Вот, только, у меня кожа толще, чем у Павлуши. И, навряд ли, из-под неё просочится жидкость. Останется синяк. И, похоже, крупный. А завтра в колледж. Зачем, только, она: снова и снова подвергает сомнениям свою родительскую пригодность? Ещё немного и её могут лишить родительских прав. Не то, чтобы я волновалась за неё, на самом деле мне – всё равно. Просто, оказаться в интернате – не очень-то и хочется, особенно, когда остался год до совершеннолетия.
Поднимаю глаза. Всего на мгновение, чтобы с готовностью принять второй удар и последующие, но вижу, лишь, её ступор и…испуг? На секунду, на какое-то ничтожное мгновение, показалось, что она хочет: попросить прощения, извиниться за всё это. И – я бы простила. Сама бы извинилась за всё сказанное вслух: ранее и сейчас. Извинилась бы, обняла и, глотая слёзы, шептала бы слова любви и тоски по ней. Извинилась бы…раньше. Но не сейчас. Губы кривятся в нахальном оскале, и её опаска сходит, как с белых яблонь дым. Тут же. Сменяясь злобой.
– Тв*рь! – шипит она, а меня, вдруг, прорывает. Прорывает на смех. Я смеюсь в голос. Смеюсь сквозь проступившие, невзначай, слёзы, свернувшись в три погибели. Оседаю на землю. Меня трясёт, а она, так, и стоит, сверля меня взглядом – и выбирая, что же делать дальше: бить или уйти. Выбирает что-то среднее. Хватает за руку – и тянет в обратную сторону, к своим друзьям.
Продолжаю извиваться в приступах смеха и, чуть ли, не задыхаюсь. Кашляю, сплевываю мокроту и, вновь, смеюсь. Это – истерика. Просто – очередная истерика. А ей кажется, что я над ней издеваюсь. Рыхлю землю кедами, практически – тащусь за ней следом на коленях. И, возможно, даже, рву джинсы, как в принципе – и обувь. Но, сейчас, это трогает – меньше всего.
Она поднимает меня за плечи – и ставит перед своими друзьями.
Чуть поодаль я замечаю блеск. Средних размеров предмет, буквально, загорелся от света костра, заостряя внимание на нём. И – как же я его раньше не замечала? Неужели – знак свыше? Решил помочь своей грешной дочери? Не нужны мне твои подарочки! И – помощь твоя не нужна!
Снова – сама себе противоречу. Говорю: «нет», а внутри себя ору троекратное: «да». Как же я себя бешу в этот момент. Этой своей: неопределённостью и уступчивостью. Ладно. Будь – по-твоему. Но это – в последний раз.
Застыв, я смотрю на предмет и тяжело сглатываю.
Даже, не слыша просьбы, я, уже, знаю – что она попросит. И знаю – каким образом это воплотить. Это – будет больно. Больно, но зрелищно. Они запомнят это. Надолго запомнят. Запомнит – и она. Та, что предала.
– Попроси прощения. Сейчас же! С улыбкой попроси. Широкой. Чтобы я поверила!
Поверишь. Все поверят.
Мгновение – и в моих руках тот самый предмет. В их глазах: страх и ужас, в моих – непоколебимость. Сейчас или никогда. Нужно потерпеть. Снова. Потерпеть, но исполнить.
Тяжело выдыхаю. Сглатываю комок в горле и, надавив, черкаю две параллельные линии. Резко. Не раздумывая. По кистям рук струится тёплая, солоноватая жидкость, но я не замечаю её. Не замечаю её и на предмете; подношу его к лицу – и провожу одну линию.
От уха до уха. Напоминает параболу. С точкой пересечения осей «x» и «y» (нулём) между сомкнутыми губами.
Уголки губ тянутся вверх, челюсти размыкаются, и я буквально вижу, как: адреналин и страх бушуют внутри гостей и её. Дети плачут за спинами родителей, пока, сами взрослые отходят от шока и стараются сгруппировать хаотичные мысли в одно целое. Маленький убл*док просится домой, давясь слезами, на что я отвечаю раскатистым смехом и схаркиваю кровь, вперемешку с: кожей и мясом.
– Так, достаточно – широко, мами? – улыбаюсь я Аннет и, отбросив нож в сторону, иду на выход из леса. Ухожу от них. От неё. На этот раз – окончательно. На этот раз – навсегда.
Помнится, ты говорила, что тебе: «будет легко расстаться со мной». Думаю, пора – проверить это.
Исповедь обречённого счастливца
Новый скандал. Новая рана. Новый порез. И пуля навылет в сердце…
И, вроде бы, родные люди, а ведут себя, как свора собак разных пород. Каждая готова вгрызться тебе или кому-то другому в глотку. И рвать. До крови, до вырванных кусков мяса. И им это – нравится. Они чувствуют кайф от боли, принесенной тому или иному человеку. Но сильнее всего их цепляет боль близкого. Вот, ни с чем несравнимое удовольствие – видеть, как захлебывается собственной кровью родной и любимый…наверное, человек.
Кровь, как вино, хлещет через глотку. Вот, только, приторный напиток попадает в желудок, а артериальная и капиллярная: жидкости выходят из него. Слышно харканье. По телу фонтаны крови и, пора бы, уже, приехать скорой, но…её нет. Да – и как она приедет, если её не вызывают? Не видят смысла.
На завтра они, вновь, будут «нормальными». Будут: улыбаться, приветствовать и расставаться; задаваться вопросами о: здоровье и работе. Их мир, снова, вернётся на свою орбиту и продолжит путь. Никто не заподозрит, что что-то вчера или позавчера пошло не так. Улыбки не дадут пробиться к душе, и, только, они сами. Охотники и жертвы. Только, они будут знать, каково это – мухлевать и натягивать улыбки.
Как же жалко это выглядит. Они строят из себя здоровых, так же – «правдиво», как и алкоголик, признающийся в том, что он: «не пьёт». Противно. Ужасно противно. Противно – и больно.
Им нравится приносить боль, не замечая ущерба. Для них это – очередная игра, а для меня…лишь – новый рубеж и борьба со слезами. Как сейчас. Ветер бьёт в лицо, а я усиленно заставляю влагу вернуться обратно. Прохожие смотрят на меня как на неуравновешенную. Пускай. Они не умеют любить, не умеют понимать. Общество умеет, только, порицать. Они не знают меня, не знают происходящего со мной, но всё равно смотрят в глаза, как ястребы в глаза добычи. Они ищут любую возможность. Небольшую вероятность того, что они живут лучше, чем я. И – они её находят. Они видят: красные глаза, опущенную голову и отмечают галочкой, что их жизнь, на самом-то деле – не так плоха. Они, ведь, не плачут, а, значит – всё хорошо. Ещё один день – прожить можно. А, затем, ещё один – и ещё… Глупые судьи.
Новый скандал. Новая рана. Сердце скоро станет похоже на бисквитный торт, искромсанный словами на повышенных тонах и нелицеприятными сравнениями. На нём уже есть шов, продолжающий кровоточить: от случая к случаю, но мало ли кто о нём знает. Только – близкие. И друзья. Как пафосно. Да – какие друзья?! Друг. Подруга. Вот – и все мои друзья. Мы стараемся наполнить свой вымышленный, сказочный мирок, построенный из: песка, мечтаний и стремлений, людьми. Людьми из песочного теста. Этакий пирог из пряничных человечков, которые идут к тебе, когда им это нужно, но сбегают, как, только, они нужны тебе. Мы никогда не придаём снам значения, а зря.
Если бы я придавала значения им, то бы, уже, давно сбежала из этого захолустья к чертям собачьим. Змеи. Кошки. Они снятся мне каждую ночь. Первые – сжимают горло, так, что я практически молю об остановке кислорода к лёгким, чтобы прекратить эту пытку поскорее, вторые же – царапают и режут мою кожу на лоскуты. Я мечтала о тату в виде порезов от когтей, а на деле – получила настоящие порезы от любимых людей.
Сердце все реже в такты. Всё чаще я слышу пустоту внутри, всё чаще задерживаю дыхание, чтоб, хоть, так, услышать его сокращение. Оно кровоточит. Мелкие трещины, что каждый раз обхватывают, всё, больше места на нём, продолжают свой путь. Ещё несколько увечий и они сомкнуться… Главный орган жизнедеятельности разорвётся от потуги.
Пока, этого не произошло, и я могу ещё немного поиграть в театр одного актёра, где буду натягивать улыбку на искусанные и кровоточащие губы. Буду говорить, что всё хорошо и ловить снисходительные взгляды. Они будут счастливы, что поучаствовали в этом д*рьме, под названием: «Моя жизнь» и пойдут дальше. А я, так, и останусь на своём месте, думая: «а, всё ли, так?». «Так ли, хорошо, на самом деле?».
Если я когда-нибудь и найду себе достойного парня, то при встрече с ним меня обязательно будет сопровождать врач. И при каждом удобном случае будет напоминать ему (парню), что для него в сердце, уже, нет места. Потому что – и сердца, как такового, нет. Для него же это – очередная игра, где призом будет ещё один завоеванный доверчивый орган, а для меня – билет в один конец. Мы уйдём вместе, вот, только, он – от меня, а я – из этого мира. Смешно и страшно.
Я мечтала быть донором. Хотела повзрослеть – и пойти сдавать кровь, чтобы помочь больным людям. Даже – хотела быть донором органов. Почка, лёгкое… Я, вполне, могла прожить – и с одним экземпляром: того и другого. Недолго, правда, зато – счастливо. Ведь, ничто, так, не радует, как подаренная кому-то жизнь. Я бы, даже, сердце отдала, не думая. Понимая, что ребёнку оно нужнее. Простилась бы со всеми и подарила. Но не теперь.