Всем вам, наверное, знакома жизнь среднестатистического подростка. Кризисы, непонимание, самобичевание, боль, потери, признание и, снова, непонимание. Лестницу «вверх-вниз» все прекрасно представляют и, вероятно, много раз, уже, проходили её. Её прошла – и я. Не единожды. Причём, шла долго и, достаточно, тяжело. Если сравнить, то у нормального подростка – пропорция «роста» и «спада» где-то 50/50, а у меня эта пропорция была немного другой, т.е. 80/20. «Падала» больше, чем «поднималась». Да, на мне Жизнь хорошо оторвалась. Судьбу, вообще, в расчёт не беру, потому, что в неё не верю.
Ежедневные падения заставляют поменять мировоззрение. Я мало, во что верю, на самом деле. По мне, так, то – что невидимо, априори, не существует. Это: не доказано, не проверено. А, значит – не существенно. Я нормально принимаю любое верование – и не ерепенюсь от одного упоминания о Боге. Его: сыне, ангелах, архангелах. На меня нормально действует святая вода – и крест не жжёт мне кожу. Я – нормальная, просто, гордость не позволяет мне креститься и молиться каждый день. Если я – атеист, значит – такова моя Судьба и Веру не поменяю. Глупо, когда ты полжизни не верил, а, потом, резко спохватился и побежал молиться. На мой взгляд, это – неправильно. Я презираю это. Если ты верующий – верь: от начала и до конца. Почему мы обращаемся к Богу, только, тогда – когда нам плохо; и не обращаемся – когда хорошо? Почему мы вспоминаем о нём – когда нашей жизни угрожает опасность; и не вспоминаем – когда живём спокойно? Мы по природе: самолюбивы и лицемерны. Просто, кто-то – это скрывает, а кто-то, даже – не пытается.
В детстве мне часто говорили, что ежедневно, между Раем и Адом, ведётся борьба за души. За мою душу, уже, давно не ведётся борьба, про неё: забыли и забили. Небольшая потеря. Мне от этого: ни тепло, ни холодно. Просто, потому, что: ни в то, ни в другое я не верю и, тем более, не верю – в переселение душ. Если, уж, душа куда-то и попадает (во что верится с трудом), то, уж, точно – не на небо и не под землю. Она в свободном полёте – и полностью принадлежит себе. Зачем ей, ещё, одно такое же бренное тело или мир с кучей: правил и наставлений?
Никто не мог меня переубедить или перетянуть на свою сторону в пользу определенной точки зрения. Я всегда стояла на своём и выходила из спора с высоко поднятой головой. Но, как ни странно, одного дня, а, точнее – момента, хватило, чтобы перевернуть мой мир с ног на голову. Он заставил взглянуть на мир другими глазами. Заставил поверить. Это история о ситуации, когда неожиданно всё идёт наперекосяк.
Стоял обычный, ничем не примечательный летний день. Как помню – понедельник. Начало недели всегда раздражало, даже – не из-за учебы, а из-за того – что впереди было, ещё, как минимум, 5-6 дней, в которые ты полностью себе не принадлежишь. Но, сейчас, не об этом. Летом меня это не терзало. Я частенько путалась в числах и днях недели – на каникулах перестаёшь следить за этими мелочами, но этот день я запомнила хорошо. Как обычно, позавтракав, я собиралась, ещё, немного понежиться в кровати, но подруга моей мамы решила сделать мой день и пригласила к себе, забрать какие-то склянки. Припомнив её: дом, подъезд, этаж и квартиру, с говорящим номером – триста тридцать три, я направилась к ней. Про себя, снова, подметив, что будь её четырнадцатиэтажный дом чуть больше, вполне бы уместил и квартиру – шестьсот шестьдесят шесть. Тихо рассмеялась. Глупость какая! Код апокалипсиса. Набираешь в домофон число – и дом разносит к чертям собачьим. Спорю, все бы, тогда, начали винить: мистику и Демонов, нежели – таджиков, что строили этот бетонный саркофаг!
В сотый раз, сказав «спасибо» и отказавшись от чая за неимением времени, я поменяла пакеты между руками и направилась к лифту. Благо, он приехал быстрее, чем, когда я ждала его на первом этаже, видать, кто-то, уже, вызывал до меня, и он доехал с шестого без помех, что радовало. Уж, кто-кто, а я стремилась поскорее зайти в эту кабину и покинуть её с той же скоростью.
Так, уж, вышло, что без видимой причины, я стала участником клуба клаустрофобов. Просто, потому, что я боюсь лифтов. Панически. Особенно старых: с прожжёнными кнопками и мигающей лампой. Я, просто, боюсь застрять в этом гробу, без малейшего доступа кислорода. Но, наравне с этим, я боюсь – и рухнуть, из-за плохо закреплённых канатов; особенно – с одиннадцатого этажа! Каждый раз подобная вылазка к подруге мамы знаменуются для меня походом на эшафот. Я, просто, боюсь в один из дней не вернуться домой. Стоит дверям сомкнуться, и я становлюсь учеником Будды: «надеясь на лучшее и готовясь к худшему».
Делая глубокий вдох, я смыкаю веки и готовлюсь к худшему, мысленно отсчитывая этажи. Уверена, что не попадаю в ритм и, скорее всего – спешу или наоборот – медлю, но в какой-то момент лифт останавливается и двери открываются. Так, хорошо, что, даже – не верится. Я выдыхаю и поправляю пакеты с мыслью о скором освобождении и улице, но стоит мне открыть глаза, как меня охватывает паника.
Этаж полностью погружен во тьму, и, только, лампа на тонком проводке раскачивается из стороны в сторону, позволяя узреть, хоть, какие-то детали обстановки. Даже, в таком положении, я смогла точно определить, что это не первый этаж – это, уж, точно. Не знаю, как с остальными этажами, но первый был всегда освещён не одним, так – двумя источниками света: обычным и реагирующим на движение. Здесь же – был только один, но и он не внушал: уверенности, безопасности. А, наоборот, даже – пугал, вызывая самые ужасные ассоциации из ужастиков. В этот момент больше боишься какой-нибудь твари из преисподней, нежели какого-нибудь маньяка-насильника. Разум пугает куда сильнее обстоятельств – и это мой бич. Бывают моменты, когда и неверующий начинает сомневаться в отсутствии чего-то мистического. Так – произошло и со мной. Причина была довольно существенная – лифт в этом доме не останавливался на ходу!
Поставив пакеты на пол, я сделала попытку дотянуться рукой до кнопки с номером один. Поломки в наше время, уже, давно – не редкость; и такая оплошность, как остановка на середине пути – не пугала. Не пугала ровно до того момента, как одновременно с нажатием кнопки, я уловила в свете лампы тёмный силуэт. Двери почти сомкнулись, но, даже, небольшой щели хватило, чтобы впустить гостя. А точнее – гостью.
Это – была девушка. Ровесница мне, на первый взгляд. Её волосы были спрятаны под капюшоном чёрного балахона, только чёлка, закрывающая брови, выдавала истинный цвет – чёрный, угольный. Из-за тени капюшона, спадающей на лицо, я не могла разглядеть глаза, но достаточно хорошо видела её утончённый и по-детски курносый нос с пирсингом на правой ноздре. Насколько я могла судить, она была без косметики – лицо было чистое, губы без помады, хотя, глаза могли быть подведены. Она, будто специально, не поднимала голову, словно боясь столкнуться со мной взглядом, но губы, растянутые в улыбке, говорили об обратном – она знала, что я, здесь и, видимо, мне и был адресован этот жутковатый оскал. Верхние и нижние клыки были подточены, создавая образ какого-то зверя. Грудная клетка, вместе с шеей, были открыты. Балахон обводил их и покрывал руки, переходя в рукава. Грудь и талия были стянуты чёрным атласным корсетом, покрывающим ремень обтягивающих чёрных джинс.
Двери лифта захлопнулись, и он начал опускаться вниз. Девушку же это не коробило. Она, лишь, опёрлась спиной на двери, и, скрестив руки на груди, чуть выставила правую ногу вперёд, заведя левую назад. Она была обута в чёрные кожаные туфли-стрипы на достаточно высокой шпильке.
Девушка, как стояла ко мне лицом, так, и продолжала стоять, даже, не потрудившись взяться за поручень или устойчивее встать у стены, что меня слегка напугала – и напрягло. Чересчур хорошо, уж, она держалась в вертикальном положении. Или, может, это, просто – зависть?
Её: заинтересованность и поведение вводили в ступор. Неужели, она ждала меня? Пока, я была у маминой подруги, лифт, по-любому, раз пять-шесть успел проехать: туда и обратно. Но почему-то она зашла, именно, сейчас. В тот самый момент, когда ехала я. Судя по обуви, она, только-только, вышла из квартиры, но, если придерживаться моей версии – в этом можно и усомниться. Для кого она, так, разоделась? Стрип-клубов поблизости нет. Может, она – ночная бабочка? Поработала и, теперь, направлялась домой? Какая-то она не уставшая, да, и чересчур открыто улыбается. Вполне вероятно, что она под чем-то, но, тогда, почему она так ровно стоит?!
Поймав себя на мысли, что я слишком долго её разглядываю, я отвела взгляд, вызвав злорадный смешок со стороны девушки. Она меня видит?
– Вам на какой этаж? – нужно было как-то удостовериться в её вменяемости.
– Восхваляешь страхами лень?
Вздрогнув от такого холодного тона, я, сперва, не поняла – ко мне ли она обращается, но, потом, мигнул свет, и я увидела её в считанных сантиметрах от себя. Вжавшись в металлическую стену, я случайно выпустила из рук пакеты, но это меня трогала меньше всего. Даже, если банки разбились. Первое место на пьедестале моих размышлений, сейчас, занимала гостья, что, так, и продолжала улыбаться, не удостоив меня и взглядом.
– Что, прости? – было, уже, не до формальностей.
– Ведь, ты могла пойти по лестнице. Климакофобии, ведь, у тебя нет!
– Я не понимаю, причём, тут…?
– Ты же – клаустрофоб. Боишься замкнутых пространств.
Тело зашлось дрожью, сердце, вот-вот, готово было выпрыгнуть из груди. Мне никогда, так, не было страшно, как сейчас. Откуда она знает?
– Я не… Откуда? Откуда ты знаешь? – озвучила я свои мысли.
Вдруг, лифт остановился и завис в воздухе. Свет погас.
– Это, только, часть того, что я о тебе знаю, – прошептал зловещий голос мне на ухо. – Ты, даже, не представляешь, насколько обширны мои знания о тебе. Ты, ведь, боишься застрять в лифте. Боишься задохнуться.
В то же мгновение свет, снова, появился, но на этот раз – в кабине никого не было. Сердце выбивало чечетку в моей голове. Сморгнув наваждение, я привстала и, снова, нажала кнопку первого этажа, на что сам лифт отозвался жалобным скрипом и продолжил висеть недвижимым. Мне, вдруг, стало невыносимо жарко, потом – холодно, потом, вновь – жарко. Кожа покрылась испариной. Дышать стало нечем.
Скрупулезно пытаясь успокоить пульсацию и чересчур быстрый ток крови, вызываемый стуком сердца, я попыталась провести дыхательные упражнения, но всё было впустую. Мозг не мог забыть тот голос, силуэт и не мог справиться с подступающей паникой. Лифт не двигался с мёртвой точки. Попытка вызвать диспетчера провалилась – кнопки не работали. Крики о помощи – также не принесли результатов. Попытавшись дотянуться до крыши кабины, я пару раз подпрыгнула и практически ухватилась за ручку, но, тут же, вновь, приземлялась на ноги. Потолки были, уж, точно – не для моего роста. Мозг лихорадочно пытался придумать план действий, но все мысли разлетались, стоило, лишь, сфокусироваться на одной из них. Каждый раз, думая о ситуации, я: вновь и вновь натыкалась на размышления о той девушке и её причастности к этому. Могла ли она остановить лифт? Только в мифах и мистических фильмах. Такого не бывает в реальной жизни! Или бывает?
Потратив добрую половину сил на: прыжки, попытки выбить двери и крики о помощи, я сорвала голос и могла только сипеть: «помогите!». Решившись на последний прыжок, присела на корточки и, собрав остатки сил, прыгнула. Пальцы зацепились за ручку! Сжав их в кулак, я попыталась подтянуться, что мне слабо, но удалось. Дышалось тяжело, но постепенно мне удалось справиться с судорогами в теле и немного приподняться, как учили в школе во время подтягиваний. Коснувшись макушкой крышки, я радостно пропищала, но стоило мне поднять лицо к ней, как я лоб в лоб столкнулась с лицом той девушки и истерически закричала. Получился еле слышимый хрип, но на большее я не была способна. В этот раз её глаза ни что не скрывало, и я смогла в полной красе оценить их…черноту. Тело сотрясла дрожь.
Ужас произвел не столько взгляд свысока, сколько сам взгляд. Чёрные глаза без какого-либо намёка на: белизну глазного яблока, радужку или хрусталик, смотрели сквозь меня. Если бы я не знала, подумала бы, что она читает меня, как книгу. Казалось, будто, она ловит: любую мою мысль, любое моё состояние, каждый стук сердца; знает все мои: желания и страхи, что заставляло сжаться и отвести взгляд. Но всё было напрасно; в попытке избавиться от вездесущих глаз, я видела их проекцию, как – на стенах, так – и на полу. Они были везде. Как атеист, я, вполне, могла спихнуть это на линзы, но, уж, слишком правдивым он был, чтобы считаться взглядом из-под стекляшек. Да – и её лицо было на крыше кабины! Не рисунок, настоящее лицо!
Она смотрела на меня, растянув губы в зловещем оскале. Игра. Она, будто, играла со мной, и, вот-вот, готовилась поймать меня. Что – и произошло. В мгновение ока из крышки появляется её рука и, сдавив горло, прибивает меня к полу. Голова раскалывается от резкой встречи с металлической поверхностью, но это – ничто, по сравнению со сдавленной шеей. Я не могла дышать. Забившись в её руках, как пойманная пташка, я попыталась руками оторвать её руку, но её хватка была стальной. Ни один мускул не дрогнул на её идеальном лице, лишь, глаза стали узкими, похожими на щёлочки. Было похоже, что она решает, что дальше делать со мной. Буквально вдавив меня в пол, она села на меня и, придавив телом, улыбнулась. Картинка стала размываться, изображение поплыло перед глазами. Я чувствовала, как постепенно жизнь уходит из тела. С каждым моим: вздохом и хрипом. И, вот, когда я раскинула руки и была готова принять смерть, она нагнулась лицом ко мне, и я ощутила её горячее дыхание на скуле.
– С тобой слишком весело, чтобы убивать.
Мир закружился и мне пришлось закрыть глаза, чтобы круговорот образов не вызвал рвотный рефлекс. Открыв их спустя минуту, я не поверила своим глазам. Мы были в лифте. И что немаловажно – в движущемся, хоть, и медленно, но движущимся лифте. Она стояла передо мной со скрещенными на груди руками и злорадно улыбалась. Я же, всё также, была прижата к стене.
– С возвращением! Думаю, это мне, теперь, не понадобится, – откинув капюшон, она встряхнула головой, осыпая своими угольными волосами: плечи и спину.
– Кто? Кто ты?
Мой голос! Он громкий, я слышу его. Дотронувшись до шеи, я тихо вздохнула. Всё в порядке, боли нет. Неужели – сон?
– М-мм, – выпятив нижнюю губу, она сделала шаг назад и положила руки на талию, – неужели, не поняла?
– Киллер, маньяк, маньяк-убийца?
– Оу, ты мне льстишь. Нет. Ни первое, ни второе и ни третье. Но они составляют мою профессию, в целом. И на будущее, в качестве справки: закрывай двери лифта – сразу, не раздумывая.
– Я не ожидала. Лифт никогда не останавливается…
– …на полном ходу. Верно. А, тут, взял – и остановился.
– Так, это – ты. Ты это сделала? – пазл начал, не спеша, обретать свою форму. Не доставало, лишь, одной части – причинно-следственной связи. Зачем ей это?
– Что – именно? Конкретизируй. Я столько всего сделала, что не имею понятия, о чём, именно, сейчас, ты говоришь!
– Сломала лифт.
– Не сломала. Остановила. Вмешалась в порядок вещей – тут нет ничего ужасного.
– Порядок вещей? В смысле? Что? Кто ты?
– Как же с атеистами туго! Верующий бы, уже, давно: соль рассыпал, святой водой полил, пентаграмму нарисовал. К вам же нужен особый подход.
Соль? Святая вода? Пентаграмма? О чём она?!
– О чём ты говоришь?
– Что с тобой произошло минутой ранее? Что ты чувствовала?
– Я задыхалась. Лифт был заперт, и я не могла выйти. Будто, будто мои страхи…
– …оживали. Претворялись в жизнь.
– Да, но. Это, ведь – неправда. Этого – не может быть. Скорее всего – галлюцинация.
– Думаешь? – снова, оказавшись передо мной, она провела рукой между нашими лицами и взглянула на ладонь. – Ты, ведь, боишься не только застрять. Ты боишься разбиться, не так ли?
Лифт покачнулся. Не успела я и что-либо сообразить, как он начал подниматься вверх. Взглянув на табло, я сглотнула и схватилась за металлический поручень. Только мы были на втором этаже, а, уже, снова – на одиннадцатом. Но кабина не останавливается, и, вот, я, уже, вижу отметку четырнадцать. Движение прекращается, и я облегченно выдыхаю и, тут же, врезаюсь в крышу кабины, цифры на табло сменяют друг друга с нечеловеческой скоростью. Кабина летит вниз, не останавливаясь ни на минуту, прижимая меня всё: сильнее и сильнее. Ещё немного – и позвоночник треснет. Я кричу во всё горло, но это мало чем помогает – вой стоит такой, что, даже, мой крик не идёт ни в какое сравнение с ним. Я буквально слышу скрежет каркаса кабины о стены. Тросы, будто, враз треснули и остались наверху, в то время, как кабина, висевшая когда-то на них, летит, теперь, вниз.