Пролог
Июль, 1989 год
Велосипеды они бросили на берегу, у самой кромки воды.
– Пол, мы должны это сделать. Только не думай обо мне ничего плохого. – Костя старался говорить медленно, растягивая губы и широко открывая рот, чтобы Полина наверняка его поняла.
С рождения её окружала тишина, зато в свои четырнадцать Полина отлично умела читать по губам. Особенно, по губам лучшего друга, Кости Демьянова.
Он не считал её ущербной или умственно отсталой, как многие, и намеренно не помогал себе жестами, да это было и не нужно. Полине казалось, что она с закрытыми глазами способна понять, что говорит и даже думает самый близкий ей человек.
Но сейчас, когда они, босоногие и неловкие, стояли у пустынного озера, по щиколотку утопая в рыхлом песке берега, Полина уловила во взгляде друга вину. Он еле заметно поджимал губы и никак не мог расслабить плечи, покатые, слишком грузные для его небольшого роста.
– Пол, не думай обо мне плохо, ладно? – Костя взял Полину за руку.
Она особенно чутко воспринимала прикосновения, распознавала малейшие их перемены, и когда Костины пальцы обхватили её ладонь, то поняла сразу: в нём что-то изменилось.
Обычно, касаясь кожи друга, Полина невольно ощущала ту же дрожь, какая возникала, когда она гладила свою питомицу Аделаиду, любимого маисового полоза. Под лампой в аквариуме рыже-красная кожа змеи становилась особенно приятной на ощупь, мягкой, сухой и тёплой. Точно такими же были для Полины и Костины ладони. Сухие и тёплые, всегда такие родные.
Но на этот раз они покрылись потом. Полина ощутила влажный холод его рук, и сердце тут же кольнула тревога.
Всё не так. Не так, как обычно.
Прежде чем пойти за другом, она бросила взгляд на тёмную гладь озера, на его пологие песчаные берега и осины, взрывшие корнями клочки травянистой земли, на поле одуванчиков вдалеке, и успокоилась – это место не создано для плохого. Возможно, Костя решил, что пришло время для поцелуя, вот и волнуется.
Полина улыбнулась и кивнула. Костя тоже ей улыбнулся. Он повёл её дальше, туда, где к воде клонились ветви и шумели листья, на июльском солнце уже успевшие потерять сочность красок. Костя обернулся и что-то сказал, но впервые за всю их долгую дружбу Полина не поняла ни слова.
Она не поняла его, и от испуга её бросило в жар.
Что хуже, в Костиных глазах она не смогла прочитать эмоций – лишь пустые, леденящие кровь омуты – и это напугало Полину ещё сильнее.
Повинуясь инстинкту, она предприняла не слишком решительную попытку противостоять желанию друга идти дальше, но он продолжал тянуть её за собой, в темноту зарослей.
Солнце осталось за кронами осин, стволы деревьев и кусты ивы скрыли озеро, отчётливо запахло прелой подгнившей листвой и сыростью. Подошвами ног Полина ощутила колкие травинки пырея, камешки, сухие ломкие ветви, будто ступала по чьим-то могилам и иссушенным до хруста останкам.
Костя остановился и отпустил её руку.
– Это здесь… подожди, – произнёс он торопливо, после чего снова поджал губы.
И только сейчас Полина заметила, как сильно он вспотел: в районе подмышек на его голубой застиранной рубашке проступили пятна. Тёмные волосы друга стали влажными, прилипли к вискам.
Полина огляделась.
Там, чуть дальше, на одной из осин, висели самодельные объёмные фигурки из сухих тонких веток, скреплённых бечёвкой. Полина видела такие фигурки – пирамидки и конусы – на рисунках в старом альбоме, что Костя в прошлом месяце стащил у бабушки и принёс показать. Под рисунками значилось: «Ловушки для сатаны».
Такие же фигурки болтались сейчас на нитках, прикреплённые к дереву, и покачивались на ветру, как забытые кем-то и совсем не праздничные, ёлочные игрушки.
Костя взглянул туда же, куда смотрела Полина.
– Они здесь уже были, когда я пришёл. Их кто-то приносит сюда и развешивает на кустах у воды. Порой много, порой всего пару штук… когда как… но они всегда тут есть.
Полина нахмурилась. Тревога всё не проходила.
Она вспомнила, как мать недавно рассказывала о том, что из морга Леногорской клинической больницы, в которой она работала старшей медсестрой, бесследно пропали тела двух молодых женщин. И что на месте пропажи обнаружили две фигурки из веток. Возможно, такие же, как те, что висят сейчас на осине.
– Да ну, Пол, – отмахнулся Костя, – не надо бояться эту дрянь. Пусть болтаются, сколько хотят. Я такие побрякушки каждый день вижу у бабули в кладовке. Она не разрешает мне их трогать. Но… но мы по другому поводу пришли, вообще-то. Смотри сюда.
Он наклонился и обхватил упавший осиновый ствол, оттолкнул его в сторону, убрал с земли наваленные ветки. Под ними скрывался настил, сколоченный из толстых досок.
Грязной ладонью Костя стёр пот со лба, оставив на загорелой коже серые мазки.
– Я хочу помочь тебе, Пол, – сказал он. – Только не думай обо мне ничего плохого, ладно? Обещаешь? – И опять его губы напряглись и сжались.
Полина взглянула на эту тонкую бледно-розовую полоску губ и не нашла в ней ничего знакомого. Словно Костя исчез, и кто-то чужой появился в его теле.
– Пол, пообещай мне… – добавил он. – Ты можешь отказаться прямо сейчас, пока ещё не поздно, и мы всё забудем. Но если ты согласна, то пообещай, что не будешь думать обо мне плохо. Ты обещаешь?
Полина замерла.
Посмотрела в лицо друга в новой попытке считать его эмоции и намерения, но увидела лишь прищуренные карие глаза, напряжённые скулы и складку между бровями – он ждал ответа. Полина сглотнула горькую слюну и кивнула. Она пообещала бы ему, всё, что угодно, потому что любила.
Костя коротко улыбнулся. Взялся за край выступающей доски, приподнял тяжеленный настил и оттащил его в сторону. Доски скрывали под собой яму глубиной не меньше трёх метров. У самого края торчал конец пластмассовой сантехнической трубы, второй её конец скрывался под листьями и ветками.
– Больше месяца копал, – признался Костя. – А землю уносил на берег.
Заметив ужас на лице подруги и немой вопрос «Зачем?», он снова заметно занервничал, его губы дрогнули. Не зная, куда деть руки, он прижал их к животу и тут же испачкал грязью рубашку.
– Пол, всё будет хорошо. Я просто хочу помочь тебе. Хочу помочь.
Полина попятилась, предчувствуя дурное. Костя в два шага оказался рядом и обхватил её за плечи.
Он что-то говорил, но она понимала лишь часть слов.
– Ты должна… туда, в яму… Пол… так нужно… ты должна…
Что? Туда?
От ужаса внутри Полины, где-то в горле, словно набухли ледяные пузыри. Она хотела закричать – господи, как же хотела – но лишь судорожно вдыхала влажный воздух, наполняясь им и не в силах выдохнуть. Рвалась из железной хватки Кости, упиралась босыми пятками в землю, отчаянно сопротивлялась, а он тащил её к краю ямы.
«Не хочу! – беззвучно кричала Полина. Кричала где-то внутри себя. – Я не хочу! Оставь меня! Отпусти! Не хочу! Не хочу!».
Под ногами обвалилась земля, и Полина ухнула в яму.
Футболка задралась до самых лопаток, натянутая ткань больно врезалась в подмышки, твёрдые комья и срезанные лопатой корни оцарапали спину и бока. В штанины брюк, под футболку, в волосы – везде забилась земля.
Полина пришла в себя через несколько секунд, уже на дне ловушки. Вскочила и посмотрела наверх, выискивая лицо Кости. Ей нужно было видеть его, видеть, что её падение – всего лишь недоразумение, глупая шутка.
– Пол, так нужно, – прочитала она по тонким, измазанным в грязи губам друга. – Я узнал, что в состоянии сильного страха люди способны на невозможное. Я мечтаю услышать твой голос, а здесь ты научишься кричать. Ты же будешь кричать, Пол? Будешь кричать?
Да, она хотела кричать, хотела кричать даже больше, чем дышать, но она не могла, ведь причина её немоты – не отсутствие слуха, а травма голосовых связок. Глухие умеют говорить, смеяться в полный голос, шептать, они могут и кричать, а она безмолвна, всецело и навсегда. И даже если Костя вдруг стал бы сдирать с неё кожу, она бы и тогда не издала ни звука.
Полина потянула к нему руки. Горло сжал спазм, начиналось удушье.
Она открыла рот в попытке хоть что-то произнести. Неподвижные голосовые связки, точно запертые ворота, не поддавались. По глазам Кости она поняла: из её рта рвётся только тишина.
Глаза Полины обожгли слёзы, она бросилась на стену в попытке вкарабкаться наверх, но повалилась назад, на дно. Костя предусмотрел всё до мелочей. Он всегда поражал её целеустремлённостью и рьяной, до исступления, усердностью. А тут он целый месяц рыл яму, чтобы сбросить её туда.
Рыл яму для неё.
Конечно же, он всё рассчитал.
Сверху посыпалась земля. Костя кинул в Полину горсть, потом ещё одну и ещё.
– Кричи, Пол. Пока ты не закричишь, я тебя не вытащу. Ты обещала не думать обо мне плохо, помнишь? Ты обещала. А теперь кричи. Как только ты закричишь, я сразу тебя освобожу, но сначала тебе надо закричать.
Полина смотрела на друга сквозь пелену слёз. Он на мгновение исчез из виду, но тут же вернулся и сбросил вниз пакет, тот плюхнулся в изрытую землю дна.
– Там дождевик и резиновые сапоги. И ещё термос с горячим клюквенным морсом, чтобы ты не простудилась.
Полина к пакету не притронулась, зато в полной мере осознала: своей жуткой заботой Костя разрушил её надежды на то, что это была просто шутка.
Он добавил:
– Там ещё твой диктофон. Это чтобы записать голос, когда ты закричишь. Хватит хранить чужие голоса, пришло время оставить свой, как думаешь?
Полина склонилась над пакетом.
Сверху, на свёртке из синего прорезиненного дождевика, лежала её компактная «Электроника», совсем ещё новая. Полина любила записывать на аудиокассету голоса людей в течение дня: родственников, соседей, прохожих. Она не слышала их, но старалась запечатлеть на магнитной ленте звуки, тона, тембры, эмоции, смех, плач – всё, что казалось ей важным.
Некоторые говорили, что это ненормально, но Полина всё равно хранила голоса и шумы. Она лелеяла надежду, что когда-нибудь слух восстановится, и она вернётся к своему архиву из десятков кассет, возрождая полноценную картину воспоминаний.
Как раз сегодня её шестидесятиминутная кассета была почти заполнена. Оставалось несколько минут свободной плёнки. А может, это судьба, и Костя прав: нужно испытать себя страхом настолько, чтобы закричать?
– Я оставлю тебя ненадолго. – Костя оглядел округу наверху, нахмурился. – Ловушки… трещат… кажется, это ловушки для сатаны. В них какие-то трещотки установлены, что ли. В них шумит ветер. – Он сглотнул, посмотрел на Полину. – Пол, я вернусь минут через десять, ладно? Где-то на трассе верёвку потерял. Наверное, она свалилась с багажника, когда мы ехали. Мне надо её найти.
Полина замотала головой: «Нет, не оставляй меня тут одну!», вот только во взгляде Кости больше не увидела вины или тревоги, он почти не сомневался в том, что поступает правильно.
– Посмотри сюда. Ты знаешь, зачем это? – Парень указал на свисшую с края ямы трубу. – Чтобы ты испугалась сильнее. Здорово я придумал? Подвёл воду из озера и перекрыл задвижкой. Если ты не закричишь, я уберу задвижку. Вода польётся на тебя сверху и будет заполнять яму. Так ты испугаешься сильнее, а значит, закричишь.
«Не оставляй меня! Не оставляй! Если ты оставишь меня, я никогда тебя не прощу!» – жесты Полины, быстрые и эмоциональные, рассекли затхлый воздух ямы.
– Не оставлю. – На лице Кости окончательно окрепла уверенность. – Я не оставлю тебя, Пол. Никогда не оставлю. Я скоро вернусь. Через десять минут буду уже тут, обещаю.
И впервые Костя показал этот жест: приложил раскрытые ладони к сердцу и направил их в сторону Полины – «Я люблю тебя».
А потом исчез.
Полина зажмурилась, осела на колени. Она не могла стоять. Тело содрогнулось от немого плача, ноги увязли в сырой комковатой земле. Через несколько долгих минут, когда тряска отпустила, и Полина открыла глаза, то ужас обрушился на неё с новой силой, куда большей, чем прежде.
Вокруг стояла кромешная темнота.
Костя закрыл яму настилом, закидал ветками и приладил сверху то бревно. Да, он сделал это. Он хотел заставить её закричать, даже если это будет стоить им дружбы.
Кричи, Пол. Ну давай же, кричи. Кричи.
Полина обхватила себя руками, впилась ногтями в бока и принялась раскачиваться вперёд-назад. Всё сильней и сильней, чтобы почувствовать своё тело, чтобы понимать, что оно ещё не растворилось в этой вязкой темени. Потом приоткрыла рот, вдохнула прохладный воздух, зажмурилась и напрягла глотку.
Ей показалось, что она крикнула.
Да, крикнула.
Ей стало так больно. Там, внутри её мёртвого горла, в глубине лёгких, вспыхнул пожар. Он опалил язык, нёбо, докрасна раскалил губы. В темноте померещилось дикое пламя, вырывающееся из её огромного драконьего рта.
Костя должен был услышать – она закричала. Ну, конечно. А как ещё объяснить невыносимую боль в горле и во рту, треск по всей голове? Она закричала, и сейчас её освободят. Откатят то бревно, ветви отлетят в сторону, сдвинется настил, и с края ямы упадёт верёвка, или опустится лестница.
Полина запрокинула голову, продолжая раскачиваться.
Вот-вот она увидит узкую полоску света, с каждым мгновением полоска будет расширяться и расширяться, пока крышка на яме не сдвинется полностью. И сразу перестанет вонять землистой сыростью, ворвётся солнечный свет и колкий свежий воздух с ароматом осин, а Костины ладони, сухие и тёплые, вытащат её отсюда.
Наверху что-то вздрогнуло и качнулось, следом по земле пронеслись дробные толчки, похожие на топот маленьких ног.
Нечто бегало наверху и словно отплясывало… отплясывало…
Полина оцепенела, уловив вибрацию, издаваемую скрежетом: кто-то убрал задвижку из сантехнической трубы. Секунда-другая – и сверху обрушился поток холодной озёрной воды.
Кричи, Пол. Кричи или умри. Кричи или умри, Пол. Кричи, кричи.
Раствор грязевой жижи с медлительностью пытки начал наполнять яму. Полина отпрянула к стене и закрыла глаза. Дрожащими грязными пальцами нашарила кнопку записи, задержала дыхание и включила диктофон.
Нужно просто подождать, решила она, чуть-чуть подождать, всего минуту. Можно даже посчитать секунды, чтобы не было так страшно. Сейчас вернётся Костя. Он так пугает… он просто пугает…
«Пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь. – Полина представила электронное табло с часами, яркие красные цифры. Они отсчитывали время её кошмара. – Пятьдесят шесть, пятьдесят пять, пятьдесят четыре, пятьдесят три, пятьдесят два…».
Внезапно она оборвала счёт, распахнула глаза.
Внутри разом похолодело, сердце обмерло, тело напряглось так сильно, что колкая судорога пронеслась по мышцам.
Там. Там, напротив, в кромешной темноте ямы, кто-то стоял.
Она почувствовала чьё-то присутствие кожей, каждым нервным окончанием, всем своим естеством, ощутила движение воздуха и холод влажного дыхания на лице. Если бы она протянула руку, то, наверняка, дотронулась бы до неизвестного.
Полина плотнее прижалась к склизкой глинистой стене ямы, крепко сжав диктофон, и тут же замерла снова: чьи-то ледяные пальцы коснулись мочки её уха, провели по скуле вниз, к подбородку. Замерев, она даже дышать перестала, сознание заполонила внутренняя дрожь.
А чужие пальцы – медлительные, тонкие, чуть липкие, словно испачканные в охлаждённом тягучем сиропе – продолжали исследовать её окаменевшее от страха тело. Огладили шею, плечи, грудь, живот, скользнули вверх, пробежали по ключицам, коснулись лба, приподнимая мокрую чёлку.
Полина сглотнула ком кислой вязкой слюны, зажмурилась.
К чужой руке присоединилась ещё одна, следом ещё… третья, четвёртая, пятая. Через пару секунд яма кишела руками, множеством склизких рук, подобно крысиному королю, связанными между собой, сросшимися жилами, кожей и костями, без тела, головы и хозяина.
И эти руки всё жаднее ощупывали Полину, каждый сантиметр её тела, забирались в волосы, оттягивали одежду, задирали футболку до самой шеи и опускали вниз. Подёргивали, гладили, похлопывали, царапали ногтями. Они словно искали что-то, но никак не могли найти.