– Ага, спасибо за подробное разжёвывание, – улыбнулась я вполне искренне «учительнице», – надеюсь, ты поделишься своей историей поподробнее?
– Если публика не возражает, то чуть попозже – после перекура. Сейчас будет смена почётного караула и сменившиеся пойдут в курилку.
– А я что-то не заметила здесь курилки, – ляпнула я очередную глупость.
– Курилки здесь в туалетах по совместительству располагаются, – снисходительно пояснила мне Лика, – ты куришь?
– Здесь – да, а то с тоски сдохну.
– А на свободе, что, не куришь? – недоверчиво поинтересовалась у меня Лёлька.
– Практически нет, – честно ответила я.
– Ладно, пошли за табаком к сестре и – в туалет, – потащила меня с кровати Лика.
Я с неохотой рассталась со своей люлькой и потопала вслед за другими курильщицами к посту. Мы все по очереди подходили к окошку, называли свои фамилии и протягивали раскрытые ладони, в которые медсестра нам вкладывала по одной сигарете из наших запасов. Я заметила, что подавляющее большинство получало свою пайку из одной и той же пачки и вопросительно посмотрела на Лёльку.
– Когда ты выкуришь свой блок, и, если тебе некому будет купить новый, ты просто скинешься с остальными, чтобы санитарка или медсестра купила ещё один – общий на всех. По средней цене, естественно – не «Парламент», – завистливо глядя на моё богатство, сказала Ольга.
Я заметила её завистливый взгляд, но предлагать ей свою сигарету не стала и в душе поблагодарила здешние законы, по которым нам выдают лишь по 5 штук на день, и те – по штуке на один раз. Не отдавать же последнее.
Туалеты были в самом конце коридора. Поэтому я старалась продлить это удовольствие – прогулку от палаты до дверей толчка.
– Так почему ты считаешь, что наша нынешняя палата – это адский ад во всём отделении? – продолжила я прерванный подошедшей Лёлькой наш с Ликой разговор.
– Я не умею красиво говорить, но зато у меня неплохая память, – ответила мне собеседница. Я отвечу тебе почти дословно словами недавно выписавшейся отсюда смертельно больной девочки. Прости, ни магнитофонных записей, ни даже конспекта за её подписью у меня нет, так что тебе придётся поверить мне на слово.
– Ты, может, и удивишься, но тебе я поверю и на слово, – искренне заверила я Лику.
Если бы я тогда знала про неё то, что узнала спустя всего один этот день – я бы подумала бы не один раз, чем так опрометчиво заявлять.
– Я оглашу тебе эту цитату по нашему возвращению в палату, хорошо?
– Идёт. Я вполне способна не умереть от любопытства ещё 15 – 20 минут.
К этому времени мы всё-таки подошли к женскому туалету отделения. Открыв скрипучую дверь, мы ввалились в зловонную газовую камеру, амбре которой довершалось ещё дымовой завесой полутора десятка горящих сигарет.
У правой стены от входа на небольшом пандусе были пробиты пять (5) дырок, ничем не отгороженных ни друг от друга, ни от узенького прохода перед ржавым рукомойником, вокруг которого и сгрудились любительницы никотина.
Два отверстия были прикрыты телами двух дам неопределённого возраста, которые не стесняясь присутствующих, решили совместить приятное с ещё более приятным занятием. Одна в промежутках между затяжками сладострастно кряхтела, пытаясь исторгнуть из себя переработанные пищевые отходы, которыми под видом больничного питания кормили здешнее население.
Вторая же, уже освободив, похоже, свой мочевой пузырь, просто решила не вставать с корточек и продолжить курить на месте. Благо – желающих удовлетворить свои естественные нужды наблюдалось немного.
Одна пациентка с гладко зачёсанными назад русыми волосами, заплетёнными в тощую косичку, больше напоминавшую крысиный хвостик, просительно подходила к каждой курящей по очереди и просила дать ей затянуться или оставить хабарик.
Я снова вопросительно посмотрела на Лику в надежде услышать озвучку разъяснения происходящему.
– Это – Людка. У неё уже давно закончились свои сигареты и деньги. Но бросить здесь курить – нереально. Вот и клянчит… А чем её угощать-то? – у всех – мизер… Хорошо, если мужики-санитары сжалятся и кто-нибудь даст «Приму» или «Беломорину» втайне от медперсонала.
Покурив в этой клоаке и справив свои дела, после чего сполоснув руки ледяной водой из неплотно закрывающегося крана, мы потопали обратно в палату. Придя, решили занять угловой столик напротив дверного проёма, а следовательно – и напротив новых санитаров, занявших места старых с такой точностью, что у меня мелькнула шальная мысль: «А не брежу ли я? На самом ли деле здесь стояли другие санитары в момент моего прибытия, а не эти?».
– Ты обещала выдать мне по памяти цитату про эту палату, – напомнила я Лике.
– А ты настырная, словно репей, – тихо засмеялась она. – Хорошо, слушай:
«Нравственная сущность обречённых Судьбою влачить своё жалкое болезненное существование пациентов в этом аду, выворачивается наизнанку. Ко всем чертям собачьим летят все нажитые ранее, в нормальном человеческом обществе, идеалы. А мразь и гниль душевная, что таилась на самом её дне, которые в здравом состоянии стараешься не показывать другим, даже самому себе не всегда признаёшься в их наличии, выливается из каждого грязевым зловонным потоком. Все вокруг, из числа тех, кто должен стремиться облегчить твои страдания, напротив, прикладывают максимум усилий к тому, чтобы ты извазюкал свою душу. А если удастся, то и потонул (морально) в этом духовном гное и дерьме, став одним из этого стада издевающихся над тобой. Слился с ними в одной массе. Перестал различать добро и зло.»
– Вот это память…– восхитилась я искренне.
– Да нет, что ты… Это я уже частично переделала, добавила своих слов. Но суть высказанного осталась неизменна.
– Да уж… и возразить нечего. Ни добавить, ни убрать – как в песне.
– Они и шмон-то проводят с целью унизить, вдавить в депрессию. растоптать ещё тлеющие угольки выгорающей самости, личности. Ты думаешь, что кому-то нужны наши личные вещи? Да ни фига.
А вот плюнуть в наши души, точным, расчётливым плевком – это им как мёду напиться. Они, наши тюремщики, регулярно напоминают всем, кто обречён оказаться запертым здесь на разные сроки своей болезнью, что мы – уже не люди, а так… «прах есмь» под их ногами, которыми они топчут и наши скудные пожитки, и само понятие «личность» …
Какая такая личность может быть у сумасшедшего? Никакой. он чуть отличается от животного. А иногда подобен растению… Ведь эти вот застеленные кровати – всё, что у нас здесь есть в личной собственности.
Всё. что нам разрешают с собой взять в палату – под этими матрасами… Даже тумбочки здесь лишь у ветеранов в основном… Не хватает на всех даже такого дерьма… Государству в лом тратить деньги на дегенератов…
А эти уроды приходят и глумятся над единственными вещами, которые ещё напоминают тебе, что ты когда-то жил в ином мире. Что ты – человек. И если тебе повезёт, то ты когда-нибудь выйдешь отсюда… Если тебе повезёт…
Будни нашего дурдома.
На первый мой день в этом чудненьком местечке никаких иных интересных вещей со мной не произошло. Мы провалялись до ужина в кроватях. Хорошо, что я набрала с собою книг. Если дела пойдут таким образом, они уже через неделю у меня закончатся… Придётся просить родичей, чтобы снабжали литературой.
После ужина ещё раз сходили покурили. Интересно всё-таки устроено человеческое общество. Никотин – яд. Вроде как идёт борьба с курением в общественных местах.
А в больницах дымят как паровозы. На заводе перекур – святое дело. Когда я работала на заводе по производству белой техники, нам не разрешалось даже в свободную – не по нашей вине – минутку, посидеть и почитать книгу или газету.
А в курилку сходить – Бога ради. И никто не имел права курящих оттуда растурить или наказать за курение. А вот за чтение на рабочем месте огуливали только так…
Немного меньшей радостью для пациентов была кормёжка. Вообще, приём пищи в психбольнице – маленький праздник. Правда, в нашей палате я этого не ощутила, потому что есть нас не выпускали в столовую вместе с остальными пациентами.
Мы были временными (в большинстве) изгоями местного общества. Карантинниками. Пищу нам привозили прямо в палату. И поглощали мы её в поле зрения всё тех же санитаров – охранников.
А вот позже, когда меня перевели уже на постоянное место «жительства» – лечения – в дальнюю от входа, возле самого туалета, палату, я вполне насладилась этим скромным праздником местной жизни.
Чего стоило само стояние в очереди, неспешное продвижение к окошку раздачи, занятие места за столом, расстановка чашек и кружек на нём…
Сам по себе процесс рассаживания за эти столы, каждый из которых был накрепко прикручен уже знакомыми болтами… А как весело было стучать ложкой по железной миске, требуя добавки.
Иногда эта какофония переходила во что-то, напоминающее бравурный марш или симфонию надвигающейся бури…
Насытиться тем, что в этом заведении называлось едой с непривычки после нормальных домашних харчей большинству страдальцев было нереально… нет… сами по себе продукты были не хуже, чем в обычных российских стационарах… Но, ёлкин… соли-то почему они так жалеют? Постно-пресная жратва лезла в горло лишь тем, к кому вообще никто не приходил и ничего не передавал… И то они старались хоть соли у соседок выпросить.
Итак… насытившись (я в первые дни ещё способна есть такие «яства») и выкурив по последней сигарете, мы снова расположились на своих лежбищах… Моя кровать оказалась поблизости от спальных и дневальных мест Лики и Лёльки. С Ольгой мы лежали голова к голове.
– Светик, – позвала меня наша Профессорша, как я уже окрестила про себя Ольку.
– Ась? – отозвалась я.
– Пока до отбоя время ещё есть…
– А во сколько здесь отбой-то? Что-то я позабыла разузнать.
– В 21-00 начинаем укладываться, а в 22-00 гасят свет, оставляют только дежурные лампочки в коридоре и на посту- чтобы голову не сломали по пути в туалет.
– А что, эти громилы и по ночам здесь стоят? – недовольно покосилась я на санитаров, которые присели на стулья возле выхода, утомившись стоять.
– А ты как хотела? – ночью-то они и нужны больше всего… Вдруг ты под покровом темноты вздумаешь перепилить решётки на окнах.
– Это, интересно, чем? – опередила меня Лика, взгромоздясь на кровать Лёльки позади неё.
– Как это – чем? Странные вы, девочки, – притворно удивилась Лёлька, – зубами, естественно.
-????
– А что, они у тебя не металлические что ли?
– Аааа…ну даааа… – протянула я, не в силах поддержать смехом несмешную шутку, – в самый раз только решётки ими перекусывать.
– Не перекусывать, а перепиливать!! – повысив голос, возразила Лёля.
– Перепиливают пилами, – парировала я.
– Успокойтесь обе. Перетачивать, – снова вмешалась в диалог Лика.
Не выдержав, мы закатились от смеха. Он едва не перешёл в гомерический хохот, но, едва посмотрев на наших телохранителей и встретившись с одним из них взглядом, мне махом перехотелось смеяться. Дядя намеревался шагать к нам… и не с пустыми руками… В руках у него явно что-то было…
– Девки, ша!! – я стукнула одновременно по спинам обеих, – к нам Цербер направляется… И у него что-то в руках…
Лика выглянула из-за спины Лёльки.
– Оооо… это- верёвка и кляпы....
– Он что, любитель поиграть в садо-мазо? – невинно спросила я.
– Ага…Тематик… на общественных началах… Слышала о таких?
– БДСМ здесь? Ты издеваешься?
– Шучу. Просто шучу. Но связать могут вполне. Если понадобится успокоить. Обычно, правда, смирительную рубашку применяют… Но к кровати могут и бельевой верёвкой примотать, если специального пояса под рукой не окажется. Не бойся… Он просто пугает… Чтобы перед сном не особо «расходились».
– А-а-а. Ну спасибо, что успокоила… А то я уже и спать как-то опасаться начала.
– Вот для этой цели нас в это чистилище и бросили.
-??? – снова не поняла я.
– Они с недельку понаблюдают за новенькими, то есть – и за нами тоже, и раскидают по палатам…
– Ага… это как по клубам по интересам?
– Ну да… Кстати, они стараются селить подружившихся рядом. Меньше хлопот. А то будут по отделению по ночам шмыгать друг к другу.
– А откуда ты всё это знаешь? – недоверчиво спросила я, – ты же вроде почти со мной одновременно сюда пришла.
– В этот раз – да…
– Что значит – в этот раз? Ты что?..
– Ага… уже по пятому кругу… – печально подтвердила Лика…
Я округлила глаза…
– Но почему?
– Рецидивы… Диссоциативное расстройство идентичности… в быту часто называемое раздвоением личности… У меня, их, этих личностей, правда, немного поболе будет… Так что, вернее сказать – расщепление личности…
– Так у тебя шиза? – слегка отстраняясь от подруги, спросила Олька.
– Нет… врачи говорят, что к шизофрении это не имеет никакого отношения.
– Бедная ты… так мучиться… – вздохнула я.
– Да я в принципе не очень мучаюсь… Самое плохое то, что когда одна альтер-личность уступает место другой, я напрочь забываю, что со мной происходило во время царствования первой… Вот сейчас я – Лика… А ещё во мне живёт чумовой парень Стас и тупая нахрапистая тётка Марфа с одной рукой.
– Так ты их помнишь? – радостно воскликнула Лёлька.