Мне ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. В самом начале коридора, в нише у двух зарешёченных окон вдоль трёх стен тянулись ряды из 6-7 металлических же стульев, наглухо, как и на первом этаже, вцементированных в пол. На углах стояли два небольшие стола. Я решила, что это- столовая отделения, но после оказалось – место для приёма гостей. В приёмные дни здесь проходили свидания с посетителями – редкими родными и ещё более экзотическими друзьями, не позабывшими страдальцев.
Позже я обнаружила ещё один тупичок – уже с небольшим диванчиком и парой промятых с вытертыми и залоснёнными подлокотниками кресел, между которыми стоял вполне себе «нормальный» журнальный столик. Как уверяла больничная администрация, все это «богатство» вкупе с доисторическим телевизором, подарили отделению благодарные родственники – спонсоры. Но мне сдаётся, что имя их – Помойка.
Пройдя этот карман, я упёрлась в отгороженный медицинский пост – почти такой же, как и в любом стационаре. За исключением того, что стекло было бронебойным, а на столе со стороны персонала под колпаком была прикручена тревожная кнопка вызова санитаров. Это не такие бабулечки – божьи одуванчики, а громадных габаритов и недюжинной силы мужики. Двое из этих красавцев стояли у дверного проёма ближайшей к выходу из отделения палаты.
Вскоре я узнала, что палатам в этом богоугодном заведении дверей не полагалось априори. Исключительно ради безопасности самих же пациентов. Подойдя к открытому окошку медпоста, за которым сидела сухопарая женщина в белом накрахмаленном колпаке и в белом же халате с выражением Леди Абажур на некогда миловидном лице, я передала ей свою историю болезни. Всё это время за каждым моим движением неотрывно следили оба дяденьки у ближайшей палаты.
Дежурная медсестра, которой в тот день была старшая медсестра, меня зарегистрировала. Узнала курю ли я. Когда я ответила утвердительно, она приказала отдать ей мои сигареты, подписав на блоке мою фамилию и сказала, что выдавать будут каждый день по 5 штук на день. При условии не нарушения режима.
Если же я буду плохой девочкой и этот самый режим нарушать, меня этого вредного для здоровья удовольствия будут лишать. Вообще. Сроком как минимум на сутки. Я сделала скорбное выражения лица и в глазах моих взметнулся пожар страха, граничащего с ужасом.
На самом деле мне хотелось истерически расхохотаться: к курению я относилась почти нейтрально. Но не дышать же чужим дымом? Вслед за блоком сигарет у меня забрали сотовый – тот, который я не стала прятать – дешёвенький. Медсестра сказала, что для звонков родным и друзьям каждый день выделяются полчаса, а по выходным и праздникам – целый час после ужина. «Уже неплохо» – пронеслось у меня в голове.
Второй, дорогой смарт был у меня припрятан в халате, в заранее пришитом мною к нему внутреннем кармане. Я его примастачила накануне того, как дома решила усесться в кресле с сигаретами и кофе. На моё счастье обыскивать и прощупывать халат у меня не стали. Недосмотр, однако.
Оставили пакет со сменой нижнего белья, мочалку с мылом, зубную пасту и щётку, носки и книгу с тетрадью и авторучками. Разрешили взять продукты. Остальные книги забрали вместе с сумкой. Сказали, что так надёжнее будет. Как одну книгу прочитаю – подойду к медсестре и поменяю на другую. Это меня тоже устроило.
Медсестра жестом показала мне на ту самую ближайшую палату. Я потом узнала, что это – палата наблюдений, или – наблюдательная палата. В неё попадают все новички, попавшие в это первый круг не-Дантовского ада.
Я подошла ко входу, охраняемому двумя амбалами. Ко мне подошла уже другая, не та, которая меня привела, санитарка, и провела внутрь, показав мне мою кровать. Мне повезло – она была возле окна. И я положила свои вещи на подоконник. Потому что тумбочек явно не хватало на всех. Почему, правда, не использовать их на двоих хотя бы – не знаю. Позже мне сказали, что они являлись своего рода призом за долготерпение тем, кто поселился здесь надолго.
Шмон.
На панцирной, провисшей сиськой почти до самого пола, сетке кровати лежали два (целых два!!) матраса, более напоминавших коврики у порога в семьях новых русских по толщине. Но и это, как оказалось, было роскошью – мне благоволила моя истерзанная моей невменяемостью Судьба.
Подушка… Вот здесь мне повезло по-настоящему. Подушка оказалась нормальных размеров и довольно жесткая. Я не могу спать на маленьких. От радости я даже не удостоила вниманием одеяло… Или точнее – то, что служило в его качестве. Уже успев утомиться, я присела на незастеленную шконку.
– Ну и чего расселась? Встань, я застелю тебе постель, госпожа-а-а, – услышала я над своим ухом ворчание моей "конвоирши".
– Давайте я сделаю это сама. Я умею, честно, – предложила я.
Тётенька не отказалась. Быстро управившись с постелью, я наконец устроилась в своём гамаке и обвела взглядом помещение. Огромная, на 33 – посчитала, не поленилась, кровати, палата. Которую впору назвать конференц-залом без возвышения – подиума. Четыре больших окна, шторы которым заменяли всё те же самые двухсторонние решётки. С внутренней стороны – единые на всё окно. С уличной – на каждое из трёх секций – отдельно, практически вплотную к стеклу.
У дальней от меня стены, что примыкала к дверному проёму – ряд из 4 столов, вокруг которых…стояли обычные деревянные стулья, которые можно было передвигать! Часть пациенток сидело группами по 2-4 человека вокруг них и о чём-то тихонько разговаривало.
Остальные валялись на кроватях как тюлени на ледовом пляже.
Вдруг в палату ввалилась делегация из пяти человек мужиков: одного старшего с мешком в руках и четырёх его подчинённых.
– Все встали и отошли от своих кроватей. Плановая проверка санитарного состояния постелей.
– Шмонать будут, ссуки, – едва слышно прошелестело у меня над ухом.
Я подняла глаза: это была снова та самая чудная тётя с не менее чудной кликухой Мавка.
– То есть как – шмонать? – не поняла я, – не в тюрьме же всё-таки.
– Смотри и увидишь – невесело усмехнулась та.
И я увидела… От увиденного у меня округлились глаза. Мне было и мерзко, и противно. Меня начало колотить от осознания полного собственного бессилия и незащищённости. В тот момент я пожалела, что настояла на своей госпитализации. Четыре мужика подходили по очереди к каждой кровати, переворачивали тощие матрасы на 180 градусов, от чего вся постель рушилась на пол.
И вслед за постелью на пол летел весь незамысловатый скарб больных, который хранился под матрасом за неимением тумбочек: куски хлеба, книги, тетради, бельё, полотенца, зубные пасты и щётки… Всё, что лежало на кровати…Всё сметалось на пол.
Хозяевам этого имущества оставалось лишь отрешённо наблюдать за этим беззаконием. Если не по букве, то за моральным – стопроцентно. Мало того: старший этого карательного отряда периодически подходил к той или иной кровати и отбирал отдельные вещи в свой полиэтиленовый пакет.
Чем он руководствовался при этом – неизвестно. В палате стояла гнетущая тишина. Возмущаться боялись: вслед недовольным репликам могли последовать штрафные санкции в виде запрета на курение на целый день или лишение скудного десерта на ужин.
У меня тихо чесались кулаки и сводило судорогами челюсти, поверх которых вздулись желваки… Мою кровать не тронули – медсестра сказала, что я только-только прибыла. Покосившись на подоконник, где лежали мои пожитки, командир зондер-команды с явным неудовольствием прошёл мимо: повода всё это свалить на пол у него не было…
Я облегчённо вздохнула и пошла ложиться: все больные, у кого уже провели зачистку, возвращали на место свои постели и жалкие пожитки, оставшиеся целыми после погрома. Но не успела я сделать и шага, как почувствовала на своей левой руке чью-то руку. От неожиданности я едва не подпрыгнула. Это снова оказалась Мавка.
– Учись контролировать свои эмоции. Иначе из тебя здесь сделают растение, – прошептала она.
– Да ты что?? – искренне возмутилась я, – не те времена.
– Ага… ты это им расскажи, – показала она пальцем на противоположный от моего окна угол.
Только сейчас я заметила там пять кроватей, на которых лежало пять почти неподвижных тел, больше похожих на мумии.
– Неужели?.. – ужаснулась я.
– Ага. Именно, – спокойно подтвердила Мавка.
Я, правда. не сильно в это поверила. И оказалась права: просто отделение было временно переполненным и в эту, самую жуткую, к слову сказать, палату, временно переместили этих бедолаг, проведших в стенах богадельни большую часть своей жизни. Они уже доживали. И их состояние было вызвано их болячками. Врачи здесь были не при чём.
– Мавка, – позвала я собеседницу, а как тебя зовут на свободе?
– Лика. А тебя?
– Светлана.
– Красивое имя… Весна по имени Светлана…
– Спасибо, Лика… У тебя такое… мистическое имя… Лика… Лик…Образ… А почему – Мавка?
– А ты знаешь, кто такие мавки? – печально полуулыбнулась женщина.
– Да… немного… из литературы. Сущности, в которые поселились души погибших некрещённых детей, или детей, проклятых своими родителями.
– Вот-вот. Именно… проклятых своими родителями… матерями…
– У тебя нелады с матерью? – сочувственно спросила я.
– Есть такое дело, – кивнула нечёсаной вороной гривой Лика, – но давай поговорим об этом позже?
– Хорошо – кивнула я ей в ответ головой.
Лика казалась мне чересчур здоровой для этого места… Она явно здраво рассуждала… Неужто… неужто это её мамуля сюда упрятала? У меня по спине побежали мурашки…
– Лика, – тронула теперь я её за руку.
– Да? – откликнулась она, внимательно и спокойно глядя в самую глубину моих глаз своими изумрудно-зелёными с болотного цвета поволоками огромными глазами.
«И впрямь – мавка», – восхищённо подумала я.
– Что ты хотела сказать, Светик – семицветик?
– Почему ты сказала, что здесь хуже и страшнее чем в тюрьме? – из-за этих шмонов? Или ещё из-за чего?
– Да нет…шмоны, уколы, таблетки, электрошоки…– это всё само по себе не так страшно… Для обычных людей, которые не вступают в единоборство с Системой, властью – они не страшны… Потому что обычные люди не страшны власть имущим…
– А тогда почему?
– В тюрьму отправляются, твёрдо зная свой срок пребывания там. Иногда даже в качестве бонуса он может быть уменьшен за хорошее поведение. Но дольше назначенного, если не будешь преступать закон, тебя не заставят там быть.
А здесь… здесь никто не знает на какой срок ты тут поселишься… можешь просто пройти курс лечения и вернуться домой, постаравшись позабыть это всё, как дурной сон. Можешь периодически вырываться на свободу, чтобы глотнуть немного воздуха, и снова возвращаться сюда раз за разом.
И с каждым курсом лечения интервалы свободной жизни будут безжалостно сокращаться болезнью, пока ты не окажешься здесь навсегда… А можно и с первого «залёта» не вернуться уже в мир здоровых людей… Это уж как посчитает нужным главврач… ну, и твоя болячка, конечно… Самое страшное и главное отличие от тюрьмы: единожды сюда попав, не зарекайся, что отсюда выйдешь…
– Пошли прогульнёмся по коридору что ли? – предложила я Лике.
– Размечталась, глупенькая, – невесело усмехнулась мне в ответ Мавка, – из этой палаты выпускают лишь в туалет. И следят, чтобы ты по пути туда или обратно никуда не свернула.
– Что, серьёзно? – не поверила я.
– Серьёзнее не бывает… Это – уголок ада посреди чистилища клиники. Локальный ад 13-го женского отделения.
– Ух, как ты… завернула-то! – над моим ухом раздался слегка осипший незнакомый мне женский голос.
Я повернула голову к источнику звука. Обладательницей его оказалась довольно крупногабаритная деваха в спортивном костюме «Адидас», надетом на голый торс. Выше бегунка полурастёгнутой «молнии» не торчало ничего – ни бюстика, ни майки или футболки.
«Креативненько», – подумала я, – «наверное, соблазняет санитаров-охранников, чтобы иметь возможность почаще ускользать из нашего мини-ада.»
Но скоро убедилась в своей ошибке – мадмуазель со всклоченными волосами цвета детской неожиданности всего лишь навсего простирнула свой единственный топик, который висел и сох на соседней со мной батарее.
– Лёлька, – представилась мне вновь подошедшая.
– Лёлька? – переспросила я.
– Да Оля она, – пояснила Лика, – приблатняется просто.
– Светлана, – представилась я.
– Фотинья, ты не слишком верь всему, что тебе Лика расскажет, а то окончательно свихнёшься – уже от страха и никогда отсюда не уйдёшь.
– Ого, какие здесь начитанные кадры-то тусуются, – невольно вырвалось у меня.
– Лёлька сюда попала из технаря, то бишь – колледжа.
– За какие же грехи её так сурово наказали? – моё недоумение было вполне искренним.
– Да не за грехи, а за усердие в учёбе, – пояснила, опередив Лику, сама Ольга, фыркнув в её сторону.
– То есть? – снова не поняла я, – я что-то юмора не поняла.
– Ну что здесь непонятного? – скривила губы в презрительной усмешке Лёлька, – готовилась я поступать сразу в два института. Мозги не выдержали нагрузки и потекли.
– А при чём здесь колледж? – не унималась я, – и как это у тебя потекли мозги?
-Ууу, Ликааа… до чего же бестолковая-то твоя новая подружака-то… Эдак я сейчас перегреюсь и мне придётся за успокоительным на пост рваться, – запыхтела Олька.
– Не прошла я по конкурсу ни туда, ни сюда, – уже монотонным менторским голосом, словно учитель в младших классах, проговаривающий каждое слово диктанта, обратилась она ко мне, – и после этого сдала документы в технарь. А спустя пару недель после начала занятий у меня поехала «крыша».