За одной из каменных глыб послышался подозрительный шорох и почти в тот же момент из-за нее с ревом выскочил медведь. Он быстро приближался к Павлу странными вихляющими движениями и мотая из стороны в сторону головой – не давал прицелиться. Трагическая развязка неотвратимо приближалась. Машинально сделав шаг назад, Павел прижался спиной к шершавому древесному стволу, выигрывая несколько мгновений для последнего выстрела. Расстояние между ними стремительно сокращалось. Перед самим столкновением, медведь, громоподобно взревев, вздыбился над Павлом во весь свой огромный рост. Нависая над ним черной горой, с раскрытой окровавленной пастью, он обнажил в свирепом оскале свои страшные клыки, и, обдав зловонным дыхание смерти, намеревался всей своей массой обрушиться на него с высоты. Этого мгновения Павлу хватило, чтобы произвести свой единственный выстрел, и, откинув в сторону ружье, он бросился вниз, между задними ногами зверя, чтобы не быть раздавленным в его железных объятиях.
В жестокой агонии, медведь, обхватив могучими лапами дерево, в неистовой ярости грыз ее древесную твердь, оставляя на ней кровавую пену, представляя в беспамятстве, что это и есть его ненавистный враг. Но неукротимый дух уже покидал его тело; и, еще сопротивляясь неизбежному концу, он, медленно оседая под собственным весом, оставлял загнутыми когтями глубокие борозды на стволе несчастного дерева, как кожу, сдирая с нее кору.
Могучий гигант не в силах был вынести своего падения к ногам заклятого врага, ничего для него не могло быть ужаснее осознания такого конца. И над горными просторами раздался последний, полный невыносимой боли и тоски, прощальный рев медведя, обращенный уже к небесам. Невыносимо было видеть, как тяжело могучий дух покидает могучее тело.
Павел застыл, не в силах сдвинуться, от подобного зрелища с места, потрясенный до глубины души его драматичным финалом. Ему, почему-то казалось, что медведь погиб не от огнестрельной раны, а от душевной боли, или разрыва сердца. Перед ним неподвижно черной горой лежал поверженный монстр, обнимая застывшими лапами ободранный ствол. Лишь ветер над ним шевелили высокую крону, да орел все так же кружил над наступившим безмолвием.
Медведь с высоты обрыва все еще, казалось, всматривался в распростертые внизу лесные дали, теперь навеки прикованный пулей к скале. Павел подошел к нему и закрыл глаза. Медвежий дух всемогущ, поэтому медведь никогда не должен видеть, куда уйдет охотник, иначе его дух будет везде преследовать своего убийцу.
Павел, в раздумье, бродил по вершине скалы, завороженный открывшимися его взору ландшафтами. Он словно находился на границе двух миров: с одной стороны лежали бескрайние лесные дали, от размаха и просторов которых захватывало дух, а с другой – уходили в поднебесье величавые горные вершины с замысловатыми лабиринтами ущелий.
Все усиливающийся ветер прервал его размышления, обдав холодом наступающей ночи. К Павлу постепенно, после эйфории победы, пришло горькое осознание своего бедственного положения. Перед наступлением ночи он оставался без куртки на голой вершине скалы, пора возвращаться домой, но его жилище разрушено и все погребено под развалинами, а обратный путь, таил в себе опасную неизвестность.
Солнечный диск уже катился к закату, и небо, будто слоеный пирог, покрылось серыми полосами облаков вперемешку с тонкими бордовыми прослойками последних отсветов солнечных лучей. Павел еще раз внимательно обследовал вершину скалы, и, выбрав наиболее разрушенный ее склон, начал осторожно спускаться вниз по ее острым камням. Многие из них предательски шатались, грозя сорваться вместе с ним. Любое неосторожное движение сопровождалось обильным камнепадом.
Все вокруг все более погружалось во тьму. Солнечные лучи, скользя по вершинам гор, уже не достигали склонов. Благодаря своему горному опыту, Павел довольно быстро спускался вниз, используя малейшие выступы в скале, но склон становился все круче, и дальше стало невозможно спускаться, без риска сорваться в ущелье. Внизу под собой он заметил небольшую площадку, и, оценив до нее расстояние, стал разматывать веревку, которую по старой привычке наматывал на пояс вместо ремня, что не раз выручало его в самых непростых ситуациях в горах и в лесу, от связывания крупных животных до быстрого изготовления легкой хижины или плота. Для опытных таежников веревка являлась таким же необходимым атрибутом как спички и нож. Но даже всей ее длины не хватало до дна ущелья, а до спасительной площадки она должна была достать, и с нее станет, виден весь дальнейший спуск. Риск, конечно, был велик, что за площадкой может открыться отвесный обрыв, но другого варианта у Павла не было все равно. Так темнеющая бездна, словно страшное чудовище, поглощало его в себя. И он принял его вызов.
Связав на конце веревки петлю, он накинул ее на наиболее крепкий выступ, и, натянув на себя, начал спуск. Когда его ноги коснулись твердой поверхности площадки, он отработанным движением пустил волну по веревке наверх, и она, соскочив с каменного уступа, послушно упала к его ногам. А вот надежда с площадки увидеть рельеф уходящего вниз склона, не оправдалась. Дальнейший спуск по-прежнему, был скрыт от него за склоном скалы, а ровная поверхность площадки не позволяла закрепить на ней веревку. Это было начало конца. Но было бы нелепо и несправедливо, победив в жестокой схватке медведя, теперь вот так, бессмысленно и беспричинно, сгинуть в каменном плену.
Павел стоял на узком карнизе над пропастью, прижавшись спиной к холодной скале, собираясь с духом перед своим смертельным трюком. Наконец, достав из-за пояса нож, он с силой вонзил его в расщелину, накинул не него веревку и начал погружение в пропасть. Под его тяжестью веревка натянулась и звенела как струна. Павел всем телом чувствовал ее тревожную вибрацию; и – как рукоятка ножа все более склоняется – поэтому, насколько было возможно, он поддерживал себя за малейшие неровности на скале. После того, как он преодолел последний выступ, за ним открылся отвесный обрыв, тающий внизу в сумраке ущелья. С каждым движением Павел все более отдалялся от поверхности скалы, постепенно погружаясь в темную пустоту пропасти, как паук на паутине. Веревка уже заканчивалась, и, увидев в откосе скалы спасительную выщерблину, Павел сделал отчаянную попытку, раскачавшись, до нее дотянуться. Раздался сухой, как выстрел треск порванной тетивы, и, отчаянно размахивая в воздухе руками, как будто еще в надежде спасти свою жизнь, ухватившись за невидимую опору, Павел сорвался в зияющую бездну.
Падение длилось безнадежно долго. Рухнув на груду мелкой каменной осыпи у подножия скалы, и, кувыркаясь, он скатился вниз по ее пологому склону, пока не застыл, неподвижно распластавшись на самом дне ущелья. Постепенно приходя в сознание, он еще долго боялся пошевелиться, опасаясь страшных переломов, пока ноющая боль в затекшем теле не стала совсем нестерпимой. Тяжело поднявшись, он сделал несколько первых трудных шагов. Все тело его саднило от ушибов, а голова гудела, как большой колокол, но, самое главное, переломов удалось избежать благодаря каменной насыпи, смягчившей удар при падении. Осматриваясь по сторонам, он пытался в сумерках определить, в какую сторону идти, чтобы окончательно не заблудиться в каменных лабиринтах. Между скал не было видно никакого просвета, неприступно темнеющие горы окружали его со всех сторон. Не зная куда идти, Павел бессильно опустился на гладкий валун, и до его слуха из-под камней донеслось чуть слышное журчание ручья. Присев на колени, он обнаружил его прозрачную протоку, и, жадно припав к ней, напился обжигающе холодной воды из горного ключа. После чего, слепо двинулся по течению ручья, полагая, что вода с гор может течь только в направлении равнины. И вскоре за поворотом ему открылся долгожданный просвет, горящий бордовым отблеском заходящего солнца. Закат медленно таял, догорая как пламя Затухающего костра.
Невидимая реальность.
Выйдя к опушке леса, Павел медленно побрел вдоль берега реки к своей разрушенной избушке. Взошедшая полная луна освещала дорогу, а набегающий ветер трепал лохмотья порванной одежды, оголяя кровоточащие раны на теле. Павел, словно в бреду, шел по голому берегу, силой воли заставляя себя идти в поисках походящего пристанища. Увидев впереди березовую рощицу, он из последних сил направился к ней. Зайдя в тень ее деревьев, он оторопело замер: на краю небольшой полянки виднелась чья-то палатка.
Спрятавшись за кустами, Павел прислушался. Внутри палатки отчетливо слышались какие-то странные шорохи и похрустывания, но никого вокруг не было видно, лишь налетающий ветер с шумом бил ее провисшие стены. Глядя на давно погасшее костровище, его осенила догадка, что он случайно набрел на оставленное пристанище Горелого. Кто же тогда находится внутри палатки? Он осторожно подошел к ней и заглянул вовнутрь. Никого там не увидел, но непонятные шорохи тут же стихли. Тогда, запалив лучину, он сам зашел с ней в палатку. Неожиданно какие-то мелкие зверюшки бросились мимо него наутек, в мгновенье ока разбежавшись в разные стороны, а на полу среди клочков разорванной бумаги, виднелись остатки сухарей и рассыпанная повсюду крупа.
На всем лежала тень опустошения и разыгравшейся драмы. Он хотел быстрее покинуть злополучное место, с витающим над ним духом смерти, но Павел с горечью осознал, что идти ему некуда. Чтобы избавится от тревожного чувства, он запалил большой костер на старом костровище. Победители всегда занимают места побежденных.
Пламя костра осветило небольшую полянку, густо окруженную березами и кустарником. Павел по достоинству оценил удачный выбор Горелого и стал обследовать его жилище в поисках спиртного для лечения телесных и душевных ран, но, к его изумлению, ни фляжки, ни бутылки с горячительным зельем ему найти не удалось. Удивленный и разочарованный, он нашел в одном из карманов куртки Горелого начатую пачку сигарет, аккуратно завернутую в целлофановый пакет. Павел не курил, но в безысходном желании успокоить щемящую боль, был рад и сигарете, не подозревая еще, что было там.
Сидя у костра и раскуривая сигарету, он вдруг почувствовал давно забытый запах анаши, но ему было уже все равно. Уставшее и истерзанное тело требовало забвенья. Казалось, вместе с дымом он выдыхал из себя боли и печали, а костер перед ним разгорался все красочнее и ярче. Языки пламени в нем словно ожили. Извиваясь и изгибаясь, они танцевали, как прекрасные феи. Костер выпускал над собою сверкающие снопы искр, которые, увеличиваясь в размерах, превращались в блестящие шары, переливающиеся всеми цветами радуги и испускающие из себя неземное свечение.
Постепенно сияющие фейерверк заполнил все окружающее пространство, и, блистая многоцветными оттенками, как волшебный калейдоскоп, доставляя головокружительное ощущение блаженства и полета. Даже кружащая над огнем небольшая мошка, словно диковинная птица, привлекла к себе теперь восхищенное внимание Павла.
С каждым вздохом он и сам надувался как воздушный шар, его тело наполняла такая необыкновенная легкость, что ему захотелось полетать над огнем вместе с мошкой. Внимательно наблюдая за ее круженьем, он вдруг почувствовал, как отрывается от земли и устремляется за нею вслед, раскинув руки, как крылья птицы. Деревья и кусты закружились вокруг него со все возрастающей скоростью. Павел ощущал непередаваемое блаженство свободного полета и азарта погони за мошкой, он уже различал впереди ее согнутые лапки и темное брюшко, стараясь на лету схватить ее за задние лапки. Неожиданно, преследуемая им мошка, начала быстро увеличиваться в размерах до гигантской летучей мыши, и, хищно скалив острые зубы, уже сама черной тенью, устремилась в погоню за Павлом. Он с тревогой ощущал за своей спиной холодящее дуновение от взмахов ее крыльев и слышал пронзительный писк вампира.
Спасаясь от преследования, он стал в панике искать укрытия, и, увидев внизу у костра свое оставленное тело, стремительно вернулся в него, почувствовав резкую боль от падения с большой высоты. Мышь следом с разгона впилась зубами в его плечо, жадно вгрызаясь в тело. Павел отчаянно замахал на нее руками, и нехотя оторвавшись, он улетела, оставив после себя кровоточащую рану.
Сияющие шары над костром исчезли. На смену эйфории пришло гнетущее предчувствие опасности, как гигантский паук, оно незримым коконом паутины плотно окутывало Павла, лишая его возможности и воли к сопротивлению. Обездвиженный, лишенный сил и с угасающим сознанием, он обреченно сидел перед затухающим очагом в ожидании своей дальнейшей участи, в полуобморочном состоянии, безвольно наблюдая, как огромный паук завладевает его телом. Из тьмы на него в упор смотрели сотни его блестящих глаз.
Время от времени он еще делал слабые попытки освободиться от его смертельных пут, но бдительный паук тут же набрасывал на него новые липкие витки паутины, все более сдавливая грудь и стесняя дыхание, отчего все больше мутилось сознание и покидали последние силы.
Павел чувствовал, как острое жало паука пронзало тело, отравляя ядом разложенья и высасывая кровь. И чем больше он чах и слабел, тем все более увеличивался в размерах паук, наливаясь его кровью. Уже слышалось в траве шуршанье тысяч мохнатых лап паучьего племени, спешащих к пленнику на запах крови. Дьявольским огнем горели из тьмы алчущие глаза вампиров.
Душа уже хотела покинуть захваченное вампирами тело, но в этот момент будто повеял легкий ветерок, листва на кустах с противоположной стороны поляны затрепетала, и оттуда вышел белесый призрак Горелого. Он был так же одет, как в роковой для себя день, но странным образом стал бесцветен и полупрозрачен, походя на туманный сгусток. Призрак зябко поеживался и мелко дрожал от смертельного холода, стараясь поглубже закутаться в свою короткую тужурку, на которую налипли опавшие листья и сырые комья земли. Стужей подземелья повеяло от него; словно спасаясь от жуткого холода могилы, он вылез из нее и пришел на свой прежний очаг погреться у огня. Его закрытые веки были скованны леденящим дыханием смерти, поэтому он не мог видеть Павла, сидящего на другой стороне костра. Зато Павел за языками пламени мог отчетливо видеть застывшее в предсмертной агонии бледное лицо призрака, от созерцания которого мурашки ползли по телу, что даже забылся на время зловещий паук, продолжающий высасывать кровь.
Призрак тянул свои озябшие руки к огню, и, будто постепенно отогреваясь у костра от смертельной стужи, вдруг, на глазах у Павла, начал материализовываться. Все более сгущался его туманный облик, а к лицу возвращались утраченные краски с бурыми пятнами крови. Обездвиженный Павел с немым ужасом наблюдал за подобным преображением призрака, еще даже не в силах себе представить того кошмара и реальной угрозы, что ему предстояло пережить.
Призрак неожиданно приблизил свои немощные руки к бледному лицу и задрожал в беззвучном рыдании. Очевидно, вместе с уплотняющейся плотью, к нему постепенно возвращались проблески разума, и от жуткого осознания своей горькой участи, без всякой надежды что-либо изменить, нестерпимо терзало остатки заблудшей души, уже познавшей суровые законы подземелья. Все худое тело Горелого зашлось в жестоком приступе запоздалого раскаянья и отчаяния и бездарно промотанной жизни.
Внезапно воздух содрогнулся от налетевшего мощного порыва ветра, который срывал сухие листья с деревьев и разбрасывал горящие угли костра. Все вокруг закружилось в нарастающем хаотичном движении. Березы испуганно замахали тонкими ветвями, о чем-то тревожно шепчась между собой, будто предчувствуя приближение неведомой силы. Горемычный призрак испуганно отдернул руки от лица, сомкнутые веки раскрылись, обнажив бесцветные белки – и он в упор уставился ими на Павла, обдав холодом потустороннего мира.
В этот момент налетевший, еще более сильный вихрь, сметающий все на своем пути, заставил его, с опаской озираясь по сторонам, подняться и бежать в лес, ища спасения в могиле, оставив Павла один на один с надвигающейся неизвестной угрозой, перед которой трепещет все – мертвое и живое. Даже луна на небе скрылась за рваными облаками; и поляна погрузилась в сумрак, чуть освещаемая слабыми бликами разбросанных углей.
Деревья дрогнули, и из-за них появился дышащий яростью дух убитого медведя. Он беззвучно ревел, вызывая ветер, и упрямо шел на человеческий запах в поисках Павла. Движимый сжигающим чувством неутоленной ярости, он уже ощущал его близкое присутствие, но не мог увидеть: его веки были закрыты и скованны смертью. Медвежий дух упорно кружил по поляне, размахивая лапами, и грозно ревел в приступе злобы, но вместо оглушительного рева от него теперь исходили шквальные порывы ветра, закручивающие карусели из сорванных листьев и пепла. Павел, ни жив, ни мертв, сидел у погасшего костровища, готовый от обуявшего его кошмара провалиться сквозь землю, в жутком предчувствии, что медведь скоро найдет его и заберет его душу, но не мог сдвинуться с места.