Зеб швырнул свой рюкзак на середину комнаты и пнул его в сторону. Сев на диван, он включил телевизор, пока я делала нам небольшой перекус: бутерброды с сельдереем и арахисовым маслом, себе с изюмом, ему без.
– Спасибо, – буркнул он перед тем, как начал жевать свой.
Глядя, как он смотрит на воителей на экране, я почувствовала прилив любви к своему братишке. Маленькими мы постоянно дрались. Его гадкие привычки просто бесили меня. Но за последние пару лет у родителей стало гораздо меньше времени на нас, поэтому нам пришлось научиться полагаться друг на друга и прекратить наши обычные потасовки. Это даже странно, но сейчас я люблю своего брата.
Я достала телефон, чтобы проверить соцсети, пока жую. Час спустя мы оба сидели все так же, когда с покупками вернулась мама. Ее каштановые волосы, собранные в аккуратный хвостик утром, сейчас были распущены.
– Привет, – усталым голосом сказала она.
– Привет, мам, – ответила я.
Зеб лишь проворчал что‐то невнятное.
– В машине есть еще сумки?
– Нет, это все.
Она со вздохом поставила свою сумку и покупки на стол.
– Мне кажется, сегодня можно заказать что‐нибудь из китайского ресторана.
Зеб оживился:
– Ты серьезно?
– Пожалуй, да.
На ее лице появилась легкая усталая улыбка. Родители редко заказывают еду домой. Мама работает пекарем в крошечном магазинчике, дела у которого в последнее время идут неважно: люди предпочитают покупать выпечку в супермаркете, потому что там дешевле, хотя в маминой пекарне она гораздо вкуснее. Честно говоря, для нас уже давно не секрет, что денег родителей едва хватает на оплату счетов. Но если мама решила устроить небольшой праздник, я не против.
Я помогла ей накрыть на стол, попутно заметив, что мешки у нее под глазами больше обычного. Кроме того, она давно не красила волосы, что обычно делает каждый месяц, и у корней уже была видна легкая седина. Я промолчала, но мне стало невыносимо грустно от всего этого.
Папа пришел вскоре после того, как нам привезли наш заказ. На секунду мне показалось, что он сорвется на маму за то, что она потратилась на китайскую еду, но он совсем не удивился, что наводило на мысль о том, что они заранее об этом договорились. Прежде чем сесть, он поцеловал меня в лоб и потрепал Зеба по плечу.
– Зандерия, Зебедайя, как дела в школе?
Я слегка поежилась при звуке своего полного имени. Кроме отца, никто не зовет меня так. Возможно, он делает это потому, что его самого зовут Зандер. Да-да, меня назвали в честь него. Когда Зебу было года три, он называл меня Зэй, потому что не мог выговорить «Зандерия», и, к счастью, это прозвище прижилось.
– Все хорошо, – ответили мы хором.
Зеб тревожно посмотрел на меня, когда все мы сели за стол. Мама и папа даже не поздоровались друг с другом. Я покачала головой, знаком попросив его не беспокоиться, хотя сама места себе не находила. Мы приступили к еде в полной тишине, но это была не умиротворяющая тишина в доме благополучной семьи. Казалось, чувство неловкости буквально заполонило все пространство вокруг нас, мешая мне наслаждаться роллами и цыпленком в кунжуте.
– Итак… – Я первой решила нарушить тревожное молчание. – Думаю, этим летом мне надо подыскать себе работу. Что посоветуете?
– Ох, Зэй! – Мама ласково улыбнулась мне. – Это очень мило с твоей стороны, но разве ты не будешь занята своими чирлидерскими тренировками?
– Да, конечно, но я постараюсь найти вакансию с гибким графиком. В таком случае я сама смогу оплатить поездку в летний лагерь в этом году.
Одна мысль о том, что я могу снять этот груз с плеч родителей, наполняла меня гордостью. Переглянувшись с папой, мама потянулась за салфеткой, чтобы вытереть глаза.
– Эта аллергия когда‐нибудь доконает меня, – выдавила она сквозь слезы. – Снова эти вишни начали цвести.
Папа бесцельно ковырялся вилкой в брокколи. Брату, должно быть, было невыносимо от нараставшей неловкости, поэтому он с невероятной скоростью съел свою порцию и выпрыгнул из‐за стола.
– Прошу прощения, – промычал он с набитым ртом.
– Вообще‐то мы с папой хотели с вами поговорить, – сказала мама.
Поговорить с нами?! Дрожащей рукой я кладу вилку, чувствуя, что аппетит мгновенно пропал, а все, что уже было съедено, начало тревожно бродить в недрах желудка.
– Доедай, милая, – прошептала мама.
– Я наелась, – также шепотом ответила я.
Не люблю серьезные разговоры в кругу семьи. Они бывают, лишь когда случается что‐то плохое. В прошлом году, например, когда папа потерял работу. Тишина стояла настолько мертвая, что ход секундной стрелки часов эхом раздавался по всему дому. Родители отодвинули тарелки и переглянулись. Папа кивнул, и в этот момент мне хотелось закричать: «Нет! Не говорите этого! Не важно, что вы хотите сказать, я не хочу этого слышать!» Однако я молча сжалась на краешке стула и затаила дыхание.
– Мы с папой вас очень любим. – Мама поочередно посмотрела на меня и на Зебби. – И в том, что случилось, вы совершенно не виноваты…
– Верно, – вмешался папа. – Все дело в нас с мамой.
Нет-нет-нет. Мне становится все хуже и хуже.
Мама выдержала паузу, и то, что она сказала дальше, прозвучало как фрагмент замедленной съемки.
– Мы решили разойтись.
Мой мир рушится, я смотрю на еду, которая теперь кажется омерзительной.
– Когда папа переедет, отдельный дом будет нам не по карману, так что мы втроем переберемся в квартиру в многоэтажке.
Голова шла кругом, сердце бешено стучало.
– Что? – Зеб был в полном недоумении. – Мы переезжаем?!
Его можно было понять, ведь мы с ним жили в этом доме всю жизнь! Ответом Зебу послужил лишь мамин кивок.
– Я нашла нам двухкомнатную квартиру в Саутерн-Ридж, а папа будет снимать квартиру за городом пополам с другим квартирантом. Вам, дети, придется жить вдвоем в одной комнате, но это временно, пока не…
О господи! Она совершенно серьезно! Я вскочила со стула настолько резко, что ножки заскрежетали по линолеуму.
– Почему?!
Мама опустила голову, но ее плечи остались напряженными.
– Мы все равно сможем видеться друг с другом, – пришел на помощь папа. Он хотел было взять меня за руку, но я вырвалась, отчего он нахмурился.
– Все меняется, милая. – Мама произнесла это дрожащим голосом, в ее тоне чувствовалась лишь скорбь.
– Все меняется?! Вот так новость! Это просто жизнь, а человек может приспособиться к любым переменам!
– Все не так просто, – папа заговорил нравоучительным тоном, что разозлило меня еще больше.
– Поверить не могу, что вы так запросто сдались! – Я сорвалась на крик. – После девятнадцати лет совместной жизни! И все из‐за того, что у нас попросту трудный период в жизни?
Мама закрыла лицо ладонями. Папа отвел взгляд, на его лице отпечаталось выражение то ли сожаления, то ли вины. Взглянув на Зебби, я увидела, что он плачет. Сама я едва сдерживаю собственные всхлипывания. Наша семья рушится, разбивается на осколки. Неужели в этом мире не осталось ничего незыблемого?
– Вы принесли друг другу клятву на алтаре. Вместе навсегда, в горе и радости, – сквозь слезы сказала я.
Мне вспомнились наши летние поездки на побережье. Мы постоянно смеялись, мы любили друг друга. Когда все это изменилось? Как это произошло? Затем я вспоминаю Уайли в той комнате с другой девчонкой. Боже мой, неужели…
– Кто‐то из вас изменяет?
Я произнесла это с ужасным упреком. Не стоило спрашивать. Я перешла границы дозволенного, но мне было наплевать.
– Милая, что за…
Мама осеклась, взглядом попросив отца вмешаться.
– Вам с братом не нужно знать подробности, это касается только меня и мамы. Все, что тебе нужно знать, Зандерия, что мы разлюбили друг друга и ничего не можем с этим поделать. – Отец был суров и непреклонен.
Как удобно. А главное, не нужно ничего объяснять.
– Нам нужно собрать вещи, – прошептала мама. – Мы уезжаем в субботу.
– В субботу?!
Мой голос дрогнул. Через четыре дня?! Я судорожно глотаю воздух ртом, задыхаясь от слез. Все произошло настолько быстро, и я не в силах ничего изменить.
– Это неправильно! К черту вас обоих!
Мама не смогла сдержаться и сейчас просто плакала, отец же сидел молча, закрыв лицо руками. Я сломя голову рванула прочь из кухни в свою комнату, изо всех сил хлопнув дверью. Запрыгнув в кровать, я свернулась калачиком. Сначала Уайли, а теперь еще и родители. Все, во что я верила и чем дорожила, рухнуло, как карточный домик.
Почувствовав чье‐то прикосновение на своем плече, я подняла голову и увидела Зебби. Так же как я, он чувствовал себя тоскливо и потерянно. Я обняла его, и мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и плакали.
Глава четвертая
СЛЕДУЮЩИМ УТРОМ, КОГДА я подвозила девчонок на своем минивэне, Моника натирала длинные ноги лосьоном и говорила о вечеринке в доме Джека Райнхарта в субботу. Ее длинные каштановые волосы были собраны в аккуратный хвост. Я едва слышала ее слова, ибо чувствовала себя совершенно опустошенной.
Надо было написать им ночью и все рассказать. Девчонкам я могу рассказать все. Но это… Это было слишком. К тому же ночь я провела в наивном ожидании, что родители одумаются и все отменят, и нам не придется никуда переезжать. Проснувшись после целой ночи рыданий и всхлипываний, я поняла, что ничего не изменилось. Только папы уже не было на диване в гостиной. Он ушел. В груди защемило при мысли об этом. Держа одну руку на руле, другой я стала растирать грудь.
– Ты в порядке? – спросила Кензи, сидевшая рядом со мной на пассажирском сиденье.
Я молча продолжала держать руку там, где должно быть сердце. Я боялась, что если открою рот в попытке ответить ей, то снова заплачу и не смогу следить за дорогой. Поэтому я просто кивнула. Глядя на дорогу, я чувствовала, что Кензи пристально смотрит на меня, пока Моника и Лин обсуждают, кто пойдет на вечеринку к Джеку Райнхарту. Наконец, тяжело дыша, я припарковала машину.
– У тебя получится подвезти нас в субботу? – спросила Моника.
Я медленно повернулась к ней, и при виде моего лица она обомлела.
– Зэй? Что случилось? – Она перешла на шепот.
– Я не смогу. В субботу мы переезжаем.
На несколько мгновений воцарилась полная тишина, прежде чем Лин завопила: «Что?!» Она отстегнулась и нагнулась между сиденьями, чтобы посмотреть на меня. На лицах девчонок читалось полное недоумение.
– Ты плакала, – сказала Кензи. – Что произошло?
Я пытаюсь держать себя в руках, пока изо рта вылетают эти отвратительные слова: «расходятся», «квартира», «за городом». Выражение лиц девчонок прекрасно отражает всю скверность ситуации.
Лин, которую удочерили из Китая, когда ей не было и двух, была единственной в машине, чьи родители все еще были вместе.
– Ох, Зэй, мне так жаль. Хорошо, что ты переезжаешь недалеко. Я жутко испугалась, когда ты это сказала.
Кензи вытирает слезы. Ее мама, белая женщина из Техаса, влюбилась в чернокожего парня в колледже, что, очевидно, было неприемлемо для ее родни, так что им пришлось переехать в округ Колумбия. Ее родители разбежались, когда она была в начальной школе. Родной отец вернулся в Техас, но она продолжала хорошо общаться с ним, как и со своим отчимом. Обоих она звала отцами и каждый год летом ездила на две недели погостить в Техас.
– Все будет хорошо, – прошептала она. – Может быть, им просто нужно немного отдохнуть друг от друга. Возможно, они еще снова сойдутся.
Я заметила, как Лин бросила на Кенз осуждающий взгляд, и прекрасно поняла почему. Она не хотела, чтобы я тешила себя ложной надеждой, но было уже поздно. Я не хочу, чтобы у меня был отчим. Мне нужна моя семья. Мы вместе, вчетвером, – вот все, о чем я думала, пока плакала ночью. Я знала, что глубоко внутри им будет не хватать друг друга. Да-да, так и будет. Я даже не хотела, чтобы кто‐то еще узнал об этом, потому что совсем скоро мы все снова соберемся вместе, и у нас будет дом еще лучше, чем старый, и мы все заживем так, будто ничего и не случилось.
– Никому не рассказывайте, хорошо?
Переглянувшись, все трое молча кивнули. Моника придвинулась ко мне, протянув мизинец.
– Не важно, что будет дальше. Мы здесь, и мы с тобой. Просто знай, что все будет хорошо.
Я сцепила наши мизинцы. Мама Моники никогда не была замужем. Ее отец – морпех с базы Куантико, и сейчас он платит на нее алименты, но на этом его участие в жизни дочери заканчивается. Она живет с мамой, младшей сестренкой от другого отца, тетей, двумя кузинами и бабушкой – целый дом шумных и дерзких латиноамериканок.
По дороге к школе я чувствовала ореол любви, которым девчонки окружили меня. Пасмурный, холодный день полностью соответствовал состоянию моей души, пока я сидела на уроке математики. Когда дело доходит до английского, я чувствую себя полностью разбитой, при мыслях о родителях или о Уайли меня начинает выворачивать. Плюхнувшись на стул, я вяло оглядываюсь по сторонам, пока миссис Уорфилд вещает что‐то про силу слова.
Наше новое задание состояло в написании очередного стихотворения, целью которого было отобразить чувства другого человека с использованием метафоры или сравнения. Что‐то о чувствах. У меня же получилось нечто скорее жалкое. Я написала две строчки о том, что улыбка Лин похожа на лучик солнца. Полный отстой.
В конце занятия миссис Уорфилд произнесла нечто, вырвавшее меня из оцепенения.
– Минутку внимания, класс. Кое-кто, чье имя я из деликатности упоминать не буду, написал вчера потрясающее стихотворение. Я не ожидала, что кому‐то из вас удастся написать что‐то глубокое за столь короткий промежуток времени, а потому считаю своей обязанностью поделиться этим произведением со всем классом.
Мурашки пробежали у меня по спине. Только не мой стих. Разумеется, я вложила в него все свои эмоции, но я никогда не была сильна в письме, так что он просто не мог получиться хорошим.
Вдруг меня озарила мысль, что, возможно, это был стих Дина. Я украдкой обернулась и в тот же миг встретилась с ним взглядом, чем, очевидно, пробудила в нем любопытство. На мгновение я забыла о семейных неприятностях. Я подумала, как же интересно будет заглянуть в голову Дина и узнать, что у него было с этой Дженной. Миссис Уорфилд слегка откашлялась. С каждой секундой я нервничала все сильнее, пока наконец она не начала своим глубоким голосом:
Господь Всемилостивый! Это было мое стихотворение. Краска залила лицо, и я вжалась в стул. Она ни разу не посмотрела на меня и не выдала меня, но мне все равно хотелось закричать что есть мочи: «Заткнись! Прекрати сейчас же!»
Миссис Уорфилд угадывала все эмоции, наполнявшие эти слова, и читала настолько проникновенно, что мое сердце с каждым словом сжималось все сильнее. Вчера, когда я писала стихи, я грустила, но еще надеялась на лучшее. Сегодня уже все по‐другому, и тем сильнее эти строчки воздействовали на меня.
Каждое произнесенное слово затягивало на моей шее удавку. При каждом взгляде на лицо учительницы, в точности отражавшее чувства, описанные в стихотворении, я чувствовала, что вот-вот разрыдаюсь. Я призвала на помощь все свое самообладание. Не могла позволить себе раскиснуть на глазах у всего класса.