Если мумукания Фаддей Капитоновича были противны, то можно себе представить что придется пережить, когда мильтоны возьмутся ворошить ее грязное белье. Эти гады потребуют рассказать со всеми подробностями как все происходило. Они будут смаковать мое унижение, нарочно переспрашивать, уточнять. А когда эти кобели узнают, что я была девственницей… Представляю, как они будут ржать. Нет! Ни за что не пойду к этим, как их в народе называют, к ментам… Сама виновата, что растерялась, не дала отпор, даже не заорала от стыда, сама виновата, сама и покараю ублюдка.
После разговора с экстрасенсом, заснула Полина на удивление быстро. Выспалась, впервые за три бессонных недели, – на славу. Даже приободрилась. Но стоило придти в институт, страх снова вернулся.
На работе Каравайникова долго ломала голову, есть или нет у Фаддей Капитоновича ее служебный или домашний телефон. Содрогаясь от возмущения, поднимала трубку при каждом звонке. Но пронесло. На работу заинтригованный экстрасенс не позвонил.
План на вечер был рассчитан по минутам. Домой Каравайникова чуть ли не бежала. Полина отменила обычную вечернюю пешеходную прогулку. Страшась, что Фаддей Капитонович позвонит домой и перехватит ее на пороге, Каравайникова схватила ветровку, косынку и выбежала из квартиры. Оделась на лестничной площадке, прислонила ухо к двери. Фаддей Капитонович не позвонил и домой. А Кларка расхваливала экстрасенса за удивительную сердечность. Ну, и эгоисты же эти мужики. Баба идет на убийство, а ему плевать, плачет об этой лживой, пресыщенной Кларке…
Это был первый день ее охоты. Для начала Каравайникова решила еще раз побывать в том самом месте, где все "это" случилось.
Как ни страшны были воспоминания, место трагедии манило Полину все определеннее. Крепла ненависть, а с нею крепла и притягательность места преступления. Получалось, известное по детективным романам притяжение к месту преступления испытывают не одни преступники, но их жертвы тоже.
Что-то не слыхала она прежде об этой мании жертвы… Может быть, это говорило о том, что в ней действительно, открылось некое извращение… Ну, да начхать! Вдруг, посмотрев на роковое место, я просто успокоюсь, выкину свои переживания из головы и буду жить себе дальше, как жила. Одинокой, никому не нужной, но спокойной.
Нападение ублюдка произошло недалеко от дома Каравайниковой. На краю Измайловского лесного массива. На 16 – й Парковой. Одна остановка метро и три остановки трамваем. Сходя с трамвая на конечной остановке, Полина почувствовала головокружение. Ноги не желали повиноваться напору ее ненависти. Она запнулась на ступеньке, упала, порвала джинсы, расшибла коленку.
Каравайникову подняли, предложили вызвать неотложку… Полина мычала в ответ что-то бессвязное. Она тупо отказывалась от последней возможности на машине скорой помощи бежать, бежать с проклятого места и никогда больше сюда не возвращаться.
Ненависть уже была сильнее пережитого на этом месте унижения. Раз уж решилась на первый шаг и приехала на разведку, то нужно хотя бы спокойно все обследовать. И улицу, и "тот" дом. Спокойно осмотреть место преступления и окончательно примириться с тем, чего не исправишь. Может быть, паразит живет поблизости. Не будет же он охотиться в чужом районе, где не знает заранее куда тащить свою жертву…
Да нет, наоборот, он приезжает издалека. Даже волк знает, что охотиться нужно подальше от собственного логова. Хорошо изучил окраинный район 16-й Парковой и пасется. Только вот пасется ли и теперь? Если маньяк не совсем свихнулся, он сменит место охоты… Обязательно сменит, хотя бы на какое-то время. Поэтому мне нужно торопиться. Как жалко, что потеряно три с лишним недели.
Полина, сильно хромая, доковыляла до скамейки под навесом конечной трамвайной остановки. Засучила порчину, осмотрела рану. Ссадина серьезная. Кровь промочила джинсы насквозь. Какая тут охота. Домой нужно возвращаться, промыть рану марганцовкой и забинтовать. Она поплевала на носовой платок, протерла рану… Боль терпимая. Обмотала тем же платком коленку. Прошлась взад-вперед. Сойдет. Нельзя тянуть резину. И двинулась по тропе войны в глубь темного квартала.
Так появится тут маньяк или не появится? Вообще-то, чтобы хорошо ориентироваться в чужом районе, ему пришлось потратить немало времени, на доскональное изучение дворов, проходов и проездов. Так что, часто менять место охоты – дело хлопотное. Стало быть, скорее всего охотник пока продолжает возвращаться сюда. На свою беду… Разве что, есть у него на примете и другие подвалы.
Через полчаса Полина в точности повторила свой маршрут в тот злополучный день 18 августа. До конца дней своих она будет помнить этот мрачный квартал. Каждая тропинка врезалась в память намертво.
Вернувшись на трамвайную остановку, Каравайникова перевела дух. Слава тебе, господи, на первый раз пронесло. Какая же она, все-таки, трусиха. Сердце-то как колотится…
Господи, как же хорошо стало на душе у Полины. Первый блин, против обыкновения, не вышел комом. Страх отступал и все четче становились ожидающие трудности. Трудностей тоже не надо бояться, трудности нужно разрешать. НЕ суетясь, обстоятельно.
"Пожалуй, первым делом нужно вспомнить морду негодяя" – подумала Полина и поморщилась. – И вот что еще, милочка. Довольно про себя оскорблять словами своего противника. Не морду тебе следует вспомнить, а лицо противника. Грубостью делу не поможешь. Грубость лишь ненадолго снимает стресс. Злость будет только пережигать сталь моей решимости. И сталь размягчится. Поменьше, дорогуша, эмоций. К врагу нужно относиться по-деловому, спокойно, разумно, и тогда рука не дрогнет. Чем сто раз поклясться задушить гада своими руками, лучше один раз это сделать.
"Фоторобот врага нужно сегодня же подробно описать на бумаге. А то память слишком торопится стереть эту образину. Виновата, это лицо".
Когда снова нахлынули воспоминания, Каравайникова уже не трепетала так, как в первые дни, она уже не боялась и почти не стыдилась безобразных подробностей нападения маньяка.
Лучше всего запомнилось произошедшее " до того". Несколько последних минут цепенящего ужаса полной беззащитности… Что-то острое… Жало, проникающее сквозь куртку… Наверное, шило… Лицо не уродливое, скорее симпатичное, изуродованное страдальческой гримасой какой-то внутренней боли… Что его грызло изнутри? Страх? Нет, что-то еще более страшное, страшнее страха. Да, Он тоже боялся. Он боялся своей жертвы. Наверное, из робкого десятка. Но жертву Он боялся, похоже, меньше, чем то Нечто, что грызло его изнутри. Ха! Он же маньяк! Он зомби своей болезни…
" Так недолго и посочувствовать негодяю. Т.е бедняге. Еще чего не хватало". – Подумала, Полина.
Так и не удалось вспомнить, какая нелегкая занесла ее в это гиблое место на 16 парковой. Что она искала тут в магазинах, которые обошла в день нападения? Почему пошла по магазинам, не с предыдущей, скажем, остановки в сторону конечной, а, наоборот, с конечной в сторону своего дома?
Если хотела прогуляться в Измайловском парке, почему не поехала в Детский городок, с его знаменитыми деревянными скульптурами, куда так любила ездить по выходным. Да и понедельник был 18 августа. На работу почему-то не пошла. Хотя нет, ушла пораньше из института… Но с какой целью? Какое-то наваждение…
Вдоль улицы тянулась окраина парка. Не ухоженная как следует окраина. Сзади старого дома жалкий сквер, тоже запущенный. Не сквер, – так, беспорядочные заросли клена и жимолости. Утрамбованная до каменной твердости черная земля. Вроде бы, тут где-то стояла зардевшаяся рябина, а теперь нет рябины… Или рябину она видела где-то в другом месте? Чертовщина какая-то.
Подъезды дома выходят на улицу. Тоже странно. Первый этаж какой-то мрачный, окна забраны решетками. Наверное, не жилой… И номер у дома подозрительный – 7.
А с внутренней стороны дома номер семь, куда не то что люди, солнце не заглядывает – "та самая", обитая ржавым железом дверь. А за дверью – преисподняя… Душная, зловонная темнота и ужас, ужас, ужас…
Полина собралась с духом и завернула за угол мрачного дома. Уговорила себя только издали взглянуть на дверь в преисподнюю, но неведомая сила поманила, повела…
Вот она, выщербленная лестница… Семь ступенек в "Тот" подвал… Вот она "та" темнота, "та" тишина, " то" удушье…
Ноги Полины снова подкосились. Она схватилась за осклизлую стену… От омерзения воспрянула духом, резко развернулась и, вихляя на каблуках, побежала на трамвайную остановку.
"Никогда, никогда больше ноги моей здесь не будет". – Барабанило сердце в тесной для него груди.
– Будь ты проклят, негодяй! – Яростно прошептала Каравайникова себе под нос и плюхнулась в пластмассовое сиденье.
Сзади сильная рука стиснула плечо Полины.
– Ты чо, бочку катишь, коза? А ну, кошелка, повтори свой базар!
Хорошо, двери трамвая еще не схлопнулись. Полина рванулась из рук хама и пулей вылетела из вагона…
До метро шла пешком, уговаривая сердце сбросить бешеные обороты. Остановка была пуста. В десяти метрах от остановки, у дверей ресторана, двое стриженых парней что-то требовали от раскрашенных проституток. Ночные бабочки угрожали парням. Какой-то сутенер Радик должен был с минуты на минуту нарисоваться в ресторане и тогда парням поотрывают "бошки".
Окончательно чувство безопасности вернулось к Полине, когда она прошмыгнула в пустой вагон, и гремучий трамвай тронулся. Водителем вагона была молоденькая девица. Лихачка. Высекая колесами снопы искр, вагон завизжал на крутом повороте и помчал охотницу к дому. А дома ее ждала большая кружка крепкого, горячего кофе со сливками.
Полина проехала свою остановку. Спохватилась. Помахала перед глазами, словно мошек отгоняла. Она так резко вскочила с сиденья, что стоявший рядом пьянющий мужик отшатнулся и повалился на колени пожилой даме с огромным букетом черных бархатных роз. Дама охнула, но не стала блажить. Отодвинулась к окну, погрузила тонкий острый носик в букет и без остатка ушла в свои ощущения, не досягаемая для хамства. Руки Полины так тряслись, что, открывая замок квартиры, она надломила ключ. Раздевшись в прихожей донога, словно боясь занести какую-то заразу, Полина скользнула в ванную, открыла краны на всю мощь.
Горячая вода еле сочилась из душа. Сотрясаясь от нервного озноба, Полина смотрела, как наполняется ванна, и не без иронии отмечала, что во второй раз пережитый в подвале страх был заметно слабее. Страх уже подчинялся ее воле. Лишь на короткое время поколебал страх ее решимость отомстить мерзавцу. Само собой, она все равно будет бояться того нечистого. Будет бояться, и готовить свою месть.
Согревшись в горячей ванне, замочив для внеплановой стирки ветровку, блузку, джинсы и нижнее белье, Полина снова позвонила Фаддей Капитоновичу. Хотелось рассказать какая она смелая, но экстрасенс повел разговор совсем в другом русле.
– Полина!? Наконец-то! У меня же нет вашего телефона. Перерыл все свои записные книжки, – нет и все тут, ни домашнего, ни служебного. А ведь был… Я хорошо помню, что был… Сижу, как прикованный, у телефона, жду, жду. Где вы пропадали целые сутки?
"Боже, как это редко бывает, что о тебе кто-то беспокоится. Как это приятно". – Подумала Каравайникова.
– Вы не поверите, но я приступила к осуществлению своего плана Возмездия. – Не без вызова сообщила Полина.
– Голубушка, да вы с ума сошли! Расскажите же, наконец, немедленно расскажите, кого же вы собрались отправить на тот свет. И за что?
– Я… Поздно меня останавливать… – Прерывисто выдохнула Каравайникова в трубку. – Я, правда, боролась с собой. Ей богу, я долго боролась с ненавистью. Но никто не захотел мне помочь. Даже вы не пожелали выслушать меня… А я так нуждалась в ваших советах. Но теперь поздно. Это какое-то наваждение. Я не свихнулась, нет… Но мне постоянно хочется плакать… И жаловаться, и жаловаться на эту проклятую жизнь, которая одних превращает в негодяев, а других вынуждает стать убийцей негодяев. Нет больше моих сил… Меня раздирают противоречия. Душа ненавидит во мне жажду мести, а сердце все настойчивее жаждет крови. И нет больше слез, чтобы выплакаться.
Полина быстро зажала носик платочком. Стыдно! Ах, как стыдно! Бабе под сорок, а подружки для слезливых чувство излияний – не завела. Дожила. К мужику кинулась выговориться.
"Все! Не услышит мужик моих слез! Бросаю трубку"! – Психанула Полина.
Прохладный сентябрьский вечер разогнал по домам собачьи и кошачьи компании. Первым в дверь поскребся кот Тришка. На минуту опоздал Тотька. Он сразу же шмыгнул на кухню и ревниво заворчал на более сообразительного кота, уже сидевшего в выжидательной привилегированной позе на стуле у стола. Пора было задергивать ночные шторы и кормить нагулявшихся домочадцев.
Полина подошла к окну на кухне, чтобы закрыть створку и засмотрелась на оранжевое зарево картинно умирающего заката. Не надо было этого делать. Ее сразу же заметил сосед сверху, поэт Николай Шерстобитов, Колян на дворовом сленге.
– Привет! – Помахал рукой Шерстобитов. – Полина Георгиевна, мамочка моя, сейчас забегу "по очень смешному делу". Знакомство никчемное, да и человек Коля какой-то растрепанный, не интересный. Если она проверила однажды орфографию в его рукописи, то это не значило, что они друзья. А вот Колян считал иначе и запросто заявлялся занять на похмелку, когда он был "с бодуна" и у него "горели какие-то трубы".
Шерстобитов сидел в кругу дворовых алкашей и врал что-то забавное. Мужики хором ржали. На столе для любителей домино стояла пустая бутылка. Одна на четверых выпивох. Ох-хо-хо… Коля на этом не остановится.
И точно.
Смешное дело – это пять, десять шуршунчиков, "на два-три дня". По широте своей заводной натуры, смешной должок Шерстобитов возвращал крайне не аккуратно, если совсем не забывал. Полина понимала, что зря балует пьяницу, нашел, у кого занимать, – у нищей интеллигентки. Чуял пьянчужка, что одинокой бабе самолюбие не позволяет напомнить о должках, и пользовался. Понимала Полина нелепость своей щедрости… и продолжала благоволить к шумному поэту. Это было единственное украшение их двора, вытоптанного до самых корней старых кленов. Да и нельзя же так, чтобы тебя никто никогда не смог обмануть. Неприлично доводить себя до такого остервенения.
Полина насыпала обоим любимчикам в миски сухой патентованный корм и обнаружила, что на этот раз ждет визита поэта-пьяницы не без интереса. Как-никак, но Колян – мужчина, и, судя по небрежному обращению с кредиторшей, пользуется у женщин повышенным вниманием.
А интересно было на этот раз Каравайниковой, почему на нее мужская магия веселого Каляна – не действовала совершенно. Ведь что, что, а поболтать с ним от скуки можно было, а вот поди ж ты, – мужик своим запашистым присутствием еще больше нагонял этой самой скуки. Тут явно не хватало какого-то жизненного фермента, ответственного за чувственное брожение в крови. Какого же именно фермента, черт возьми? Неужто фермента похоти?
"О! Боже! До чего же, девушка, стерильна ваша кровушка". – Вздохнула притворно Каравайникова, и пошла к зеркалу поправить прическу перед приходом гостя.
А ведь раньше никогда этого не делала.
Но Коля в этот вечер не заскочил. Перехватил шуршунчиков у кого-то еще, поближе…
Обычно спать Полина ложилась рано. В десять часов вечера ею овладевала опустошающая истома. Она брела в постель, как бредет пилигрим на богомолье. Только не читала Полина на сон грядущий молитв-берегинь.
Раззолоченный образ Николы Угодника Строгановского письма прилажен был в углу еще матерью. Ему мать перед смертью поручила заботу о нескладной своей доченьке. И необходимым в женском обиходе молитвам обучила мать. Обучить обучила, но регулярным для Полины этот обряд так и не стал.
Образ заботливого старца всегда был перед глазами Полины, даже при ночнике сиял в сумерках позолотой, мягко укоряя нестойкую в вере христианку. Никола всегда был готов исполнить просьбу матери, поспособствовать, похлопотать за ее дщерь перед Всемогущим Владыкой неба и земли. Но не досаждала Полина святых просьбами о маленьких, но бесчисленных женских нуждах. Поклонялась же Полина своим живописным снам. Сны давали больше, чем молитва перед иконой Николы Угодника.