Часть 18
Глава 1. Надо было…
Доброгнева рада меня видеть, раскрывает объятия, принимает гостинцы. Я привёз с собой и молодого мёда, и молодого вина, что поставляют сколоты на мой Солнечный двор, и чудесных серебряных многоярусных украшений, усеянных самоцветами радужных оттенков. Я не могу дарить ей чувств, тем щедрее я на подарки. Хорошо, что для Доброгневы это признак любви, что я так одариваю её всякий раз. Верно привыкла этим измерять мужские сердца. Что ещё ты видела, Нева? Ты сама скупа сердцем, как тебе различить пустоту в моём.
– Совсем позабыл меня… безобразник, Бел… – рассмеялась Нева. – В чёрном теле меня держишь.
Она разглядывала подарки, примеряя перед, многочисленными, у неё здесь, зеркалами, украшения очень идут ей, так и осталась в них для моего удовольствия не иначе. Обернулась ко мне, улыбнулась, раскрыв объятия.
– Всё же любишь хоть немного? Не всё свою увенчанную золотом соплячку? – Нева игриво склонила голову мне на плечо. – Хотя мне иногда кажется, что она старше нас обоих. Хотелось бы мне так: глядеть двадцатилетней, а ум и сердце иметь как у старухи.
Я не сказал ничего, поцеловал её. Я не хочу обсуждать Аву. Я пришёл совсем не для этого и уже вот-вот за приоткрытой дверью появится Явор, благодаря целому кошелю серебра, что получил от меня служка…
– Явор приехал в столицу, что если явится? – спросил я, притягивая Неву себе на колени.
– Я не звала. Он вот где у меня, – засмеялась прекраснейшая из Лунных жриц, показав хорошенький бело-розовый кулачок.
– Он мужчина, ему мало быть в твоей власти. Сколоты, тем более ксаи, люди не из мягких. Не боишься?
– Если бы ты знал, как он надоел мне, – выдохнула Нева, перестав улыбаться сладчайшей из своих улыбок.
И даже поднялась с моих колен.
– Как надоел! И голос его, и руки, и… Всё, что он говорит мне. И избавится от него… вот как? Он уже царём полагает себя.
– Не ты ли его и убедила в том, что он может рассчитывать на это? Нева, ты несправедлива, – я усмехнулся, мне легко быть великодушным. – И он любит тебя, я думаю, – добавил я дровишек в огонь её злости.
– Плевать на то, кого он любит! Не можешь и представить, как опостылел… Впрочем, никогда желанным и не был! Как ненавижу! – у неё даже кулаки сжались, я ещё не видел её такой злой. – Я даже тебя ненавижу, за то, что должна с ним барахтаться… что невозможно обойтись без него. А ты…
Нева подошла к столу, налила вина в кубки.
– Едва только понесёт Авилла… Между прочим… – хитро поглядела Нева и весёлые искорки заиграли в глазах, – я всё прознала про её уловки! Она покупала капли от беременности у меня на дворе. Этот рыжий Явана раб покупал для неё. Так я… – Нева захохотала, чуть плеснув из кубка на стол. – Я велела подменить капли на те, что способствуют… так что… – Нева хохочет, беззвучно захлёбываясь, – так что скоро она нам двойню принесёт! – Нева даже выпить не может от смеха…
Ну, вот и выяснилось всё.
– Едва только Ава понесёт, Орика и отравим. Легко и безболезненно умрёт золотой царь сколотов. А там и Явора… – Нева показала большим пальцем, будто поддевает Явора на остриё…
И вдруг с грохотом распахнулась толстая дверь, и влетел как тёмный смерч громадный человек, с перекошенным от гнева лицом… я в последний момент увидел в его руках обнажённый меч, с которым он кинулся на Неву. О, нет, на убийство я не рассчитывал…
Я кинулся наперерез, крича сторожей, чтобы бежали спасать Вышнюю жрицу Луны. Но сам успел оттолкнуть Явора, едва он занёс меч и… вот проклятье!.. Он резанул меня по боку… С разворота моя кровь брызнула и на него и на Неву… Её истошный вопль почти оглушил меня, долго звенело в ушах…
Уже вбегают в горницу Доброгневины люди, уже её верный телохранитель к ней, орущей, обожжённой моей кровью. И к Явору, остолбеневшему от визга обожженной Невы, и того, что едва не сотворил.
Они кинулись и ко мне. Невольно, забывая, что я им и они мне – смерть.
– Прочь! – закричал я, останавливая их, вытягиваю руки. – Жрице промойте раны немедля!
А сам отошёл в сторону от них всех, от Явора с заломленными за спину руками, которого опускают на колени и вяжут, от вопящей, бьющейся в ужасе Невы и всей этой суеты.
Я ранен вскользь, но моей крови достаточно попало на Лунную жрицу, чтобы причинить долго не заживающие раны. Хорошо ещё, что не попали в лицо. Ничего, Нева, ты поправишься. А боль… ну что ж, ты много рассеяла её вокруг себя, пора и самой почувствовать, что это такое.
Я приложил ладонь к моему разрезанному боку, подняв рубашку. Несколько мгновений и саднящее жжение пропало, рассечённые мышцы, кожа вновь целы. Раны нет на моём теле… только кровь высыхает на рубахе.
Когда я вышел на крыльцо, Ориксай и Яван верхами были уже здесь. Оба взлохмаченные, за ними отряд стражи, я увидел Коваля и Черныша среди них. Оба ксая смотрят на меня в окровавленной рубашке, выходящего из Доброгневиного терема, вслед за бледным и растерянным пленённым Явором, опутанным веревками по могучим плечам.
– Что… тут?! – вопрошает царь, брови гневными крыльями, глаза сверкают, даром, что весь светлый – так и жжёт.
– Этот человек, государь, напал на Верховную жрицу Луны. Намеревался убить. Слышите, как кричит Доброгнева в тереме? Моя кровь обожгла её. Но она жива. А этого человека надо в темницу. Решать тебе, государь, он ксай, он твой дядя, но он тяжкий преступник и не остановится ни перед чьим именем и почётом народа, потеряв лицо и разум.
– Ах ты… – удивление прозрения проступило на лице Явора вместе с румянцем, всегда так ярко полыхавшем на нём и исчезнувшем после совершённого. – Подстроил всё, мразь северная! Убью!
Он рванулся, но его крепко держат.
– Отведите ксая Явора и заприте… здесь, на Лунном дворе, где пусть стерегут его верные Доброгневе жрецы, что не простят покушения на их жрицу, – произнёс Ориксай побелевшими губами. – И наших в подмогу оставим.
Явор посмотрел на племянника:
– Ах, волчонок!
– Увести ксая, дабы не позорился более, – так же невозмутимо закончил Ориксай, так и не спешиваясь.
И только, когда увели Явора, он спрыгнул на траву Лунного двора и подошёл ко мне:
– Ты ранен, Белогор?
– Уже нет. Роскоши быть раненым я не могу себе позволить. Лечить-то некому меня пока, – попытался пошутить я.
– Как же ты сделал это?
– Давно надо было сделать, однако, Орик, – тихо проговорил я, глядя на приближающегося Явана.
– Стеречь надо обоих теперь.
Я посмотрел на них:
– И тех, кто будет стеречь, стерегите.
Яван и Орик переглянулись. Но спорить не стали.
– Орик, надо теперь и не спать, и смотреть и спиной, и кожей. Теперь или мы, или нас. Мы обезглавили заговор, но обезглавленный зверь ещё полон сил и может много бед натворить. Вам в войско надо обоим. И…
– Я понял, Белогор, – прервал Орик, сделавшись сосредоточенным и строгим, повзрослев сразу.
– А мне отряд дайте верных воинов.
Орик глянул остро:
– По следу пойдёшь?
Я чувствую непонимание во взгляде Явана. Но это уже меня не волнует. Скорее за Авой! Тревога снедает меня, она растёт с каждым мигом. Тревога и страх.
Куда и почему скачет Белогор, я могу только догадываться. Между ними с Ориком очень близкие отношения, как я успел понять, даже какой-то свой язык, не всегда понятный мне. Спросить напрямую Ориксая, не за Онегой ли отправляется Белогор, я не решился. Очевидной наглостью стало бы это с моей стороны. Тем более теперь, в эти мгновения, когда наметился перелом в незримом до сих пор противостоянии. И теперь, действительно или мы или нас.
Мы вместе с Чернышом и Ковылем приехали сразу к войску.
– Ты воевода, Яван, возьми слово, – сказал Ориксай по дороге.
– Я понял, Орик.
Я понял его, действительно, сказать должен я, не царь. Он должен быть рядом, но с войском говорит воевода. Никто ещё не знает ни о том, что пропала царица, ни о том, что пленён Явор, ни о том, что Доброгнева едва не погибла.
– Белогор напрасно не дал Явору убить Доброгневу, – сказал я.
Орик удивлённо посмотрел на меня:
– Ну, ты… и зуб заимел на неё, – усмехнулся он. – Неужто такую ненависть сумела внушить тебе? Ты-то уж, кажется, мог бы быть и добрее к ней.
– Я-то как раз и не могу быть добрее, но… И… Если бы Явор убил Доброгневу, мы казнили бы его, и дело с концом. Понимаешь?
– Любовницу и брата одним ударом, не слишком ты… Да и не думаю я, что всё так легко закончилось бы. Слишком глубоко простираются корни заговора Лунной жрицы, вот что… боюсь, одним махом все головы Горынычу не снести.
– Как бы нам не пожалеть о том, что Белогор такой же добрый как и ты, а не жестокосерд, как я, – ответил я. И всё же сейчас я хочу спросить его о другом: – Где Авилла? Ты знаешь? Или это знает Белогор?
– Никто не знает, – ответил Орик, не поворачивая головы, но я вижу, он хмурится. – Но он узнает.
– Как?
– Он далегляд, ты забыл?
Забыл… я не забыл. Как и то, что он Онеге жених. И это не нравится мне. Что он по какому-то там следу пойдёт… Каким бы внешне бесстрастным человеком не казался Великий жрец, я уверен, что он относится к Онеге особенным образом. И не так как к Доброгневе. Но, может в этом и секрет: Доброгнева ему возлюбленная, а Онега, девочка, которую он не смог обречь когда-то от несчастий и бед?
И всё же я чувствую, что всё не так просто. Я чувствую. Я чувствую всеми нитями, что невидимо опутывают и связывают наши души. Души всех нас. Я чувствую, что Белогор для Авиллы по-настоящему особенный человек, быть чьей-то невестой с рождения – это не пройдёт без следа. А если так, может ли он оставаться за забором дружбы? Быть не может. Не может этого быть…
Но ведь со мной она может. Может. Она может, я не могу. И Лай-Дон может. Они только друзья с моим верным скоморохом. Так как?..
Но недосуг для бесплодных размышлений, тем более что мы прибыли с Ориксаем в войско, где мне предстоит сказать воинам, что Явор посажен под замок как злодей…
Надо найти слова, чтобы нас с Ориксаем немедля на копья не подняли верные Явору ратники. А значит, надо вначале поговорить с верными воеводами, чтобы войско было готово…
Глава 2. По следу
Костёр далеко виден в безлунной ночи, оранжевой лампой освещая пространство вокруг себя, между валунами, за которыми мы устроились на ночлег. Искры оранжевыми мошками отлетают от весело горящих веток. Я натаскал хвороста, бурелома в основном из ближайшего лесочка, Онега поделилась со мной лепёшкой, что припасла с собой.
– Еды-то немного, так и ноги протянем, – сказал я, поблагодарив за хлеб.
– Привыкай, Доня, только рабы едят сытно, свободные люди каждую крошку добывают с трудом, – улыбнулась Онега. – Ты ещё можешь вернуться, мы недалеко отъехали.
– Не боишься, что по твоему следу пущу Орика?
– Тебе зачем это?
– Ну, дык… он наградит наверняка, поди, плохо? – усмехнулся я.
– Ты не предатель, – спокойно и очень уверенно проговорила она.
Я и не думал, разумеется, делать то, что сказал, но тем приятнее её уверенность во мне.
Да, Яван совершенно прав, я только друг для Онеги. Когда едва мы отъехали от Каменистого вала на некоторое расстояние, она вдруг приказала остановиться и сказала, что поедет обратно в город, а остальные пускай продолжают свой путь в столицу. Я не подумал, что это подозрительно. Что особенного, что ей захотелось вернуться к Ориксаю, прикатила же, не усидела дома.
И только, когда я уже вместе со всем отрядом продолжил наш путь в Солнцеград и оглянулся, чтобы посмотреть успела ли она скрыться за холмом, у подножия которого мы оставили её, вот тут я и увидел, что она остановилась на вершине этого самого холма, и смотрит нам вслед, а потом тронула коня и… Она поехала не к городу, она повернула коня на юг, где никакого города нет ещё многие и многие вёрсты. Там простираются перелески по каменистым долинам, которые через несколько дней перейдут в более густые леса и только затем в степи, откуда мы пришли на Север несколько лет назад.
И тут меня толкнула догадка изнутри: она убегает! Её никто не хватится много дней: пока Ориксай не вернётся в Солнцеград, она далеко успеет уйти. Я даже не задался вопросом, зачем ей убегать. Я просто решился кинуться за ней, поддавшись странному порыву.
Я приотстал от отряда и, сославшись на малую нужду, поворотил вначале за деревья, а потом поскакал за ней. Я нагнал её нескоро, она галопом припустила коня, но скакала так быстро недолго всё же… вот тут я и нагнал её.
– Ты… зачем увязался со мной? – спросила она, изумлённо и почти испуганно обернулась назад, опасалась, что я не один?
– Чё уж, увязался, теперь никуда не уйду, – сказал я, придерживая занервничавшего коня.
– Ох и дурак ты, Лай-Дон… ты… ты не сможешь, как я, – сокрушённо проговорила она, убедившись, что я один.
– Поглядим, – расхрабрился я.
– Вернись, не дури! – прикрикнула она.
– И не подумаю даже.
Она смотрела долго своими чудными глазами и проговорила, наконец:
– Учти, – говорит твёрдо, даже не думая мягчить со мной, – заботиться о тебе не буду, не сможешь как я, поедешь назад. Ясно?
– Ясно, что ж неясного, – сказал я.
– Ну, гляди… Пожалеешь ты сто раз, глупый Донька.
– Да я уже пожалел, но не оставлять же тебя теперь.
Она вздохнула:
– Одной мне легче, Доня, я привыкла одна-то. А ты мне обуза.
– Тогда я постараюсь не тяготить тебя. Может и пригожусь.
Она долго смотрела на меня, но что она могла сделать? Только убить меня? Но она не убила меня, даже взглядом больше не слишком жгла, стронула коня, и мы поехали дальше уже шагом.
– Куда путь-то держим? – спросила я.
– Подальше от Севера, – сказала она. Понимай как хошь.
И вот мы в пути уже десятый день. Погода тёплая, лепёшки уже давно засохшие, фляга с мёдом, не хмельным, но густым и сладким, придающим сил, солонина, вода из родника, через несколько дней этих скудных крошек мне уже вполне хватало, удивительно, думал я, для чего я всегда так много ел?
Я обрил голову, в этом Онега помогла мне, чтобы мои окрашенные хной в красный цвет лохмы не были где-нибудь замечены или узнаны. Мы заходили в попадавшиеся нам селения. Онега переоделась мальчиком и не знай я, что её косы прячутся под шапкой, а под мальчиковой одеждой – её гибкое тело, ни за что не подумал бы, что передо мной женщина. Она и манеру-то мальчишескую откуда-то переняла.
– Откуда ты… научилась? – удивился я, когда ночью мы устраивались спать в стогу свежескошенного сена на окраине обширного луга. Она засмеялась и не ответила ничего.
При этом и оружия у неё с собой было напихано буквально в каждом шве её одежды и обуви.
Однажды в лесу она, невзначай бросив нож, прикончила замешкавшегося зайца, которого мы с удовольствием ели потом несколько дней, выварив в вине.
В другой раз таким же манером мы получили куропатку. И снова то зайцы, то утки, то гуси. Как и подбиралась к ним, удивительно.
Она только смеялась на моё удивление:
– Как и прокормиться изгою и бродяжке, я всё могу, Доня.
– Что, и медведя так убьёшь? – я готов во всё поверить.
А она отвечает спокойненько, как ни в чём, ни бывало:
– Нет, у медведя толстая шкура, мощное тело, его ножичками не взять. Ни лося, ни кабана. Тут копьё или добрая стрела надобны.
– А были бы, сможешь?
Она хохочет:
– Куда тебе, скажи, такой большой зверь? Нас двое, на себе попрёшь что ли?
Одна из ночей выдалась холодной, я ворочался под плащом, она же спокойно глядя на огонь, начала дремать.
– Под один плащ надо лечь, холодно, Онега, вдвоём теплее.
– Я не хочу ложиться с тобой под один плащ, Доня, – почти так же холодно, как эта ночь вокруг нас, проговорила она.
– Да я… совсем не в том смысле, – разозлился я, зуб на зуб не попадает, аж скулы свело, а она думает, я на её сладкое место зарюсь.
Тогда она встала и, взяла котелок, что мы купили в одном из городков, исчезла в темноте, отойдя на несколько шагов от костра, и вернулась через несколько показавшихся мне бесконечными мгновений. Повесила котелок над огнём, бросила в него несколько травинок. А ещё немного погодя дала мне это варево выпить.