Во время странствия в голове возникали такие мысли, о которых Юдхиштхира не задумывался, и которые удивляли даже его самого. Он, конечно, не догадывался, что и у братьев возникали чуждые им идеи, суждения и мысли, которые укреплялись в них, предоставляя новый наблюдательный пункт к их жизни и философии.
Путь через страну, к Гималаям, давал богатую пищу для размышления, и открывались те факты жизни, которые он давно забыл и о которых старался не вспоминать. Душа размокала от сердечности и приходила в такое состояние, когда чувствительность производила непонятный свет, приводящий к задумчивости и печали, когда уже можно переступить за грань и потеряться за ней.
Юдхиштхира вспоминал, как не мог остановиться, играя в кости из-за своей гордости; ради нее же развязал войну, потому что не мог жить, как изгнанник, и признаться, что глуп и высокомерен, и в нем живут разного рода страсти, которые и делают его несчастным и губят других людей. Всё теперь перед ним лежало, как на ладони. Он вспоминал, как подался внушению Индры, что война необходима, взывал к нему, ссылаясь на законы, на путь дхармы, на мать землю, которая требует освобождения от людского запаха неверных и их дел. И он поддался его словам, мало задумываясь о последствиях, ведь Индра бог, который имеет могущество и волю, а он всего лишь раб. Недаром пошел он к Кришне, который не терпел колебаний в войне и убийстве, гнал вперед, ссылаясь на мужество и долг. Юдхиштхира был рад, что великое колесо судьбы и жизни, решает все за него, уничтожая его изнутри все сомнения, и уничтожая людей вокруг себя под колесами своей колесницы. Кнут стегал его и немилосердно гнал вперед, поступая так же необдуманно и немилосердно к другим людям.
Его вдруг осенило, что сколько же зла он, на самом деле совершил, если не ссылаться ни на какие авторитеты – нет этому оправдания. Как же искупить все это, куда идти и что он там хочет найти? Не может быть, чтобы была только одна причина – бежать от этого бренного мира, ибо ему нужен покой. Зачем? Смерть успокоит его, и он снова переродиться, и другие люди переродятся, тогда зачем ему все это. Он не брахман, и в этой жизни он точно не станет им, и не найдет покоя вечного абсолюта. Для чего это, зачем все это, смысл этого, и почему так тяжело на душе?
На самом деле он кривил душой и знал, зачем идёт…
Бхима думал о другом. В нем кипела сила, небывалая и непревзойденная, не покорная даже ему. Сейчас он гадал, где он мог бы ее применить, ведь там, в Гималаях она ему не нужна. Что он с ней будет делать, с этой силой можно все крушить и побеждать врагов, защищать близких, себя, но что-то создавать в этом не было необходимости. Он же герой, а не ремесленник. Ни один человек и даже демон не сравнится с его мощью и не сможет победить, об этом знает земля и небо. Но он вдруг вспомнил, как победил Дурьодхана, и когда жизнь ушла от него, он глумился над его телом, чувствуя торжество и сладость на языке. И вот он был силен как никогда, он – победитель, надругался над своим двоюродным братом, который больше не мог ему ответить. Это была всего лишь мелочь, но именно этот факт удручал Бхиму, приводил в смятение. Помнит порицание и укор старшего брата, его это сильно задевало даже сейчас. Был поставлен ребром вопрос, что же такое – сила? Для чего она? В чем его предназначение, когда у него есть такая удивительная способность?
По его спине пробежал холодок. В нем не было философско-религиозного ума, где он мог объяснить себе мироздание, да и закон он плохо знал, не был он в детстве усидчив. Вообще, в детстве он любил две вещи: побеждать своих сверстников и лакомства, от этого у него был относительно сносный нрав и все считали его добросердечным. Но Бхима за собой этой добросердечности не замечал, и как они догадались о ней, когда он особо ее не применял. Все его уважали, а враги и недоброжелатели боялись, и всё, третьих людей не было. Особняком, конечно, стояли братья, жена и мать. Но его это не утешало, потому что даже змея любит своих змеенышей.
Так возвращаемся к вопросу: к чему сейчас это сила? Она переполняет его, но там его сила уже не защитит от страданий, перед внутренним миром, который откроется ему там, в царстве вечного севера, он будет бессилен А сможет ли он защитить близких?
Бхима особо не умел рефлексировать свои состояния, для него было все понятно в жизни, весь мир был разделен на определенные цвета, которые не имели ни оттенков, ни возможностей перейти в другие цвета. Зачем ему анализировать себя и вглядываться куда-то внутрь, в свои внутренние сферы, ни к чему, у него есть стержень, который пробивает все вокруг. И вдруг у него возникают сомнения, что-то пошатнулось в нем. Зачем он шел туда, куда идет его старший брат, ведь ему не надо туда идти, для него все понятно в этом мире. У него нет врагов, некуда больше применять силу, но и делать в Гималаях ему тоже нечего. Теперь это непонятное волнение, переживание, которое ни к чему не ведет, и ни к чему не приведет. Нет в них ни пути, ни закона, ни смерти, лишь непревзойденная пустота, из которой ничего не рождается, из которой трудно вырваться.
Трудно… Трудно вырваться… Сила уходит, а вместе с ней и жизнь. Сила не спасет, а за силой стоит еще одна сила, которая сильнее его силы – это великая немощь…
Арджуна возвращался к одному воспоминанию, которое не давало ему покоя, и приводившая его в сильную печаль. Эти образы прошлого подкреплялись словами Кришны, который призывал не обращать внимания против кого он идет, и что он будет убивать людей, все по закону и по воли богов. Как и на поле битвы никого не интересовали его чувства, он должен приносить кровавую жатву, и лишать жизни людей. Ну и что если они ни в чем не виноваты? Так должно быть! Кришна был красив и кровожаден, и он не омыл руки в крови в этой войне, но призывал к этому Арджуну. И его подопечный не мог противостоять требованиям полубога, он не принадлежал себе, его старший брат договорился с Кришной, и поэтому он не мог подвести его и опозорить семью, тут ещё накладывалось чувство мести. И как-то так все сложилось, что он натянул тетиву со стрелой и пустил в первого же воина. После этого все сомнения отпали, и он истреблял людей тысячами.
Война убирает сомнения, в ней нет ничего лишнего. Но после войны, когда война продолжается более хитрая и коварная, сомнения проявляются на свету. Они истощали его дух, и он не мог уже не спать, не есть. Любая пролитая кровь взывает к тебе, особенно тех, кого ты близко знал. Они часто вставали перед его глазами, взывая к нему, умоляя и прося милости, не слышал он их, но видел, в них не было укоризны, только призыв; и было больше переживания за него, чем за себя.
Страшная это штука – свобода, когда делаешь выбор, и он неправильный. С течением времени это становится более очевидным, и каждый раз содрогаешься от содеянного. Это осознание становится тяжелым грузом, и проклинаешь себя, что родился свободным существом.
Арджуна шел, проклиная Кришну и всю это войну, которая забрала его покой. Какая может быть свобода, доблесть, любовь или еще что-то, когда камни на душе. И он шел в царство холода; в этих Гималаях, где все раскроется для него, где он поймет то, чего не хотел понимать. Там будет страшно, но там он обретет покой. Там он увидит тайну тайн, люди, которые однажды увидевшие ее, уже никому не могут рассказать, и он не сможет. Но дойдет ли он? В нем не было твердой уверенности. И снова очутился в той колеснице вместе с адским правителем Кришной, и он закрывал глаза, понимая, что сейчас он увидит кровь и омоется кровью…
Никул и Сахадев были близнецами, разные по своей сути, но жили и воспринимались, как одно. В них не было особой одаренности и талантов, но вместе они составляли непобедимый тандем, когда один чувствует другого. Нет ничего приятнее, когда ты замыкаешься в другом человеке, и ты уже не один – тебя двое, но по крови, по духу, по плоти, составляешь один круг. По сути такие два человека рождают и закрепляют свой особый мир в большом мире. Никто не знал лучших воинов, чем они, когда вместе они непобедимы, но разделив их, становятся слабыми и ущербными. Нет ничего страшнее, когда идет разделение и вражда между людьми, самый страшный грех, когда один отделяется от другого, и в это время как будто создается неведомая автономия, присущая только богам.
Они две противоположности: один вспыльчивый, другой спокойный – чувствовали, что скоро их невидимую духовную нить, соединявшую вместе, разорвут и они останутся наедине, и это будет смерть. Они делали все вместе, а теперь придется умереть каждому по-своему, и пойти в вечность каждому своей дорогой, как будто ничто и никогда не связывало их. Там больше не будут иметь никакого значения личные связи, они не будут разделять одно время и одну плоскость. Там все их страсти и желания обратятся против них. Их слабости обратятся против них, их действия обратятся против их духа, там будет глубочайший разрыв и великое соединение, которые они не представляли.
Правое полушарье у одного брата, левое – у другого, и это один мозг, завтра мозолистое тело будет отсоединено, и они останутся в изоляции. Их мир рухнет навсегда, и никто их не сохранит. Приближение неизбежного внушало страх, этот ужасный колесничный бег скоро заберет их прочь из этой светлой долины, и повезет в разные стороны, где жар и холод. Зачем они шли в Гималаи? Они не знали, ведь они всего лишь две исполнительные руки своих братьев – одна левая, а другая правая, – равноценно поражающая своих врагов. И они должны пасть первые, таков закон жанра, они всего лишь пыль перед старшими братьями, они должны протоптать для них дорогу. Скоро они умрут, и найдут все ответы…
Их жена Драупади была молчалива и шла позади. Она была более чувствительна ко всему происходящему, ей было страшно и одновременно спокойно. На нее волнами, нахлёстом, набегали эмоции, мысли и непреодолимые желания, не смотря на требования выйти наружу, падали вниз и тонули в душе, не издавая звука.
Среди всего этого сумбура и хаоса, вокруг ее головы завязывалось навязчивое суждение, что в жизни они сделали все по закону, по совести и вообще, что могли, и что от них требовалось, но этого было недостаточно. И, в общем, они не правы практически во всем, они упустили что-то важное, и, оборачиваясь назад, она глазами наталкивалась на худую и замороченную собаку, которая убеждала в этой мысли.
Чего же она сделала неправильного? Может что-то не сделала или чего-то не сохранила, или чему-то подчинилась и смирилась. Ей мерещилось, что она вся измазана грязью, и ей уже не отмыться, и ей придется заходить в чистое и светлое помещение в таком неглиже. И с этим ничего не поделать. Ей все думалось, что она была создана чистым существом и каким-то образом она уходит менее чистым, и теперь ей придется переродиться в еще более жалкое существо, как это собака, которая болтается рядом. Целомудрие? Чистота? Искра?
Там пустота? Там сансара? Там абсолют? Там безразмерное тело?
Ей было холодно. И душа у нее была холодная. Завывал холодный ветер, и кусал ее тело и проникал в душу, чтобы она оставила всякую надежду в северной стране. Каждая деталь пейзажа говорила о бесчеловечности и жесткой справедливости закона природы. На что она надеялась, чему посвящала молитвы, ведь карму не очистить, каждый поступок она несет в своей сокровищнице. К чему все это? Куда идет человек? Куда идет она?
Кем же она была? Принцессой, королевой, женой, кровью, сладостью, спутницей, матерью… Сколько качеств у нее и сколько имен мелькало в ней, сколько у нее лиц, сколько имен, ведь она Мать, Великая Неповторимая Мать…
Нет, это наваждение. Нет, она жена братьев Пандавов, и ее зовут Драупади…
Голова болит от мыслей, от холода. Глаза слезились от промозглого и колючего ветра, который не щадил ее лицо, и яростно хлестал по нему. Теплый плащ не спасал от жестокости холода, от его сердитости. Мрачность и безысходность туманили ум, выворачивающая наизнанку дрожь проникала до самой души, отчего тело едва слушалось.
Драупади шла все медленней, и постепенно начала отставать от своих мужей. Холод сковал ее волю и тепло в теле, и не спеша, с наслаждением изувера подбирался к бьющемуся сердцу. Зрение подводило ее, картина мира расплывалась.
Синие губы шептали сами собой только одно: «Главное не отстать от них… Не отстать от них, не умереть здесь среди этих бездушных камней».
Начались крутые возвышенности, и ей стало со всем туго.
«Великая Мать Земли, не оставляй меня. Не забирай»!
Резко завыла собака, испугав Драупади, в ней тут же разлилось тепло. Она почувствовала, как ее щеки загорелись и налились румянцем. В один миг она почувствовала себя бодрее и лучше. Ноги и руки снова начали ее слушаться, и наконец, почувствовала в себе силу. Сознание сфокусировалось, и истощенная воля впитала в себя кровь горячего сердца.
Собака продолжала выть. Братья повернулись к этому звуку, и увидели, что Драупади уже давно находится в отстающих, и решили сделать привал.
Юдхиштхира посмотрел на небосводы гор. Они всего лишь находились на уступах этих гор, и по-настоящему испытания еще не начались. Леса и поля, которые они прошли, ничего не значат, сейчас начинается испытание духа и верность выбранному пути.
Он посмотрел в другую сторону, и его взору открылась цветущая равнина, пышущая изобилием и безграничностью жизни. Этот край казался без крайнем, и все виднелось мизерным и красочным, будто мазки художника на холсте.
Собака снова завыла. Все взгляды были устремлены на нее.
Она сидела в отдаление от лагеря, от огня, и выла.
Бхима в раздражение посмотрел на нее и обратился к своим братьям:
– Давайте прогоним ее, она меня выводит из себя! А я так и валюсь от усталости, и нет сил, когда внешняя и внутренняя тишина нарушается! Ее вой будет ожидание беды!
Юдхиштхира задумчиво покачал головой.
– Оставь ее. Собака сама выбрала свой путь. Пусть идет, куда хочет, и за кем хочет. Мы действуем, как это собака, идем туда, куда нас не звали, но по своему своеволию.
– Я думаю, собака хочет нас о чем-то предупредить, – предположил Арджуна, отлепившись от своих вязких мыслей.
А Бхима не унимался и продолжал яриться.
– О чем она может нас предупредить? У собак, хоть и есть душа, но разума человеческого нет.
Драупади и близнецы молчали в гнетущем ожидании.
Юдхиштхира взглянул на Бхиму. Взгляд старшего брата был настолько тяжел, что гнев, который всегда давал Бхиме нечеловеческую силу, потух, и ему пришлось потупить свой взор и отвернуться.
– Ты прав. У собаки нет разума. Но когда собака воет, она чувствует близкую смерть.
От этих слов в лагере совсем стало тихо. Тишина давящая, плотная, удушающая. Смерть чувствовалась. Она гуляла вокруг них, заигрывающе подзывала, нашептывала тревожные глупости, замораживая своим дыханием душу. В ней была необычность, и заключалась в том, что она давала понять о себе, прочувствовать, ощутить, вдохнуть в себя и попробовать себя на вкус, как смерть соединяется с жизнью. Приносила образы бесплодной земли, над ней возвышалась сама смерть, откидывая тень, от которой не скрыться…
На следующий день путешествие продолжилось.
Природа, как будто абсолютно обозлилась на них, принеся еще ветра, мокрого снега и кусачий холод. Но надо было идти. Они шли упорно вперед. Склон становился все круче. Шум от ветра стоял такой, что они не слышали друг друга, а от снега с ветром, они плохо видели друг друга.
Драупади было особенно тяжело. На этот раз ее скрутило так, что она не могла продохнуть от спазмов в теле, нос не дышал, она кашляла. Она замерзала, обозленная природа, как будто выбивала из нее дух. Ей хотелось позвать на помощь, крикнуть, но окрик только застрял в ее воспаленном горле. Ей как будто наступили на горло, и начинали душить.
Обессилив от противостояния с болезнью, с природой, силы ее истощились, ноги дрогнули, и она упала. Все еще борясь, Драупади пыталась встать.
– Дитя! – позвал ее нежный голос.
Она подняла голову, и увидела женщину стоявшую возле нее. Она была облачена в багряницу, украшена золотом и бриллиантами. На голове была корона, в руках золотая чаша. Осанка была ее горделивой, в лице стояла непокорность и жесткость.
– Я вижу тебе очень плохо. Хочешь облегчить свою участь?