Вот какой-то симпатичный домик. Желтый, двухэтажный, на втором этаже одно окно – полукруглое, за светлой шторой виднеется настольная лампа с зеленым абажуром. Ну конечно, «Зеленая лампа». Библиотека же, елы-палы.
– Библиотека такая библиотека, – сказала Надя закрытой двери с круглой бронзовой ручкой. – Ну что, библиотека, есть у тебя Интернет или как?
И потянула дверь на себя.
Дверь открылась неожиданно тяжело, туго, со скрипом и немедленно гулко захлопнулась за Надиной спиной. Замешкайся Надя на пороге – тотчас получила бы обидную затрещину в районе лопаток.
Справа просматривался абонементный зал, слева – отдел иностранной литературы. Визуально они мало чем отличались друг от друга по стандартному библиотечному интерьеру, но об их функциональном различии сообщали распечатанные на принтере надписи на листах А4. Табличка «абонементного зала» висела криво, на одной полоске скотча. Вверх уходила деревянная лестница – на второй этаж, к полукруглому окну, к зеленой лампе. Наде захотелось туда – к зеленому ситцевому абажуру и к чаю с имбирными пряниками. Покопайся она в подсознании – без особого труда выудила бы звуки и запахи детско-юношеской библиотеки в почти таком же маленьком городке своего детства. В райцентре Новгород-Северский. Там были литературный кружок, чай с пряниками, шумное украшение новогодней елки и чтение стихов, разумеется при свечах. Еще там, разумеется, был мальчик-старшеклассник, она была безответно в него влюблена, страдала и томилась, писала стихи. Мальчик был изящен, как матадор с настенного календаря за 1986 год, длинноногий и узкобедрый, густые брови вразлет, косая челка на глазах. Он беззлобно подтрунивал над влюбленной семиклассницей и даже один раз поцеловал ее в щеку, провожая домой по просьбе руководительницы кружка, – в тот раз они закончили занятие позже обычного. Надя знала, что он встречается со своей ровесницей из кружка «Умелые руки», в облике которой в глаза бросались две вещи – взрослая грудь и крупная родинка под нижней губой. То есть Надя прекрасно отдавала себе отчет в том, что ее первая любовь абсолютно безответная, вот буквально несчастная, но отравиться или утопиться по этому поводу ей ни разу в голову не пришло – она всегда была образцом эмоциональной устойчивости, редко грустила и почти никогда не плакала.
Спустя двадцать лет бывший любимый мальчик нашел ее, вызвонил зачем-то и позвал на кофе. У него были железные коронки – Надя уже и забыла, что такие встречаются в природе, дурной запах изо рта, нестриженые желтые ногти и пустой кошелек. За плечами – многолетняя служба главредом гарнизонной газеты Забайкальского военного округа и непонятная гордость от того, что так и не научился пользоваться компьютером. Он обмолвился вскользь, что голоден и не при деньгах, но так хотел ее видеть, вот просто вдруг стало невтерпеж. Тут он попытался погладить ее по руке со словами «сколько лет, сколько зим, давай вспомним нашу юность, наш литкружок…» Окончательно заскучав, Надя накормила его обедом, напоила коньяком – он окосел стремительно – и с трудом удержалась, чтобы не ударить в лицо на прощание за попытку пьяного слюнявого поцелуя.
– Ты стала стервой, – он сплюнул под ноги, – а я-то думал… Все вы стервы, нах…
Надя тогда вернулась домой с желанием немедленно принять душ и с размышлениями о том, как жизнь-злодейка обходится порой с красивыми юными мальчиками. Сашка полулежал на шелковой китайской софе с планшетом на солидном животе. Не меняя позы, послал ей воздушный поцелуй и, по обыкновению, уткнулся в родной монитор, как в материнскую грудь. Надя посмотрела на него с тихой родственной нежностью. Вот он в юности, наверное, не разбивал сердца отроковиц, на фотографиях выглядел круглолицым крепышом с тонкими, капризно поджатыми губами, и его круглые глаза не были приспособлены к романтичному прищуру. И все его попытки романтично прищуриться всю жизнь вызывали у Нади безудержное веселье.
Надя потопталась в маленьком фойе библиотеки и нерешительно двинулась в абонементный зал. И тут прямо ей в бедро щекотно зажужжал телефон. Звонил муж, с которым она говорила совсем недавно, не прошло и получаса. Как раз он же и порекомендовал ей поискать компьютер с Интернетом в какой-нибудь библиотеке или же, к примеру, на почте. На ее пути первой встретилась библиотека, а не почтовое отделение. Только и всего. Больше у нее никаких новостей для него нет. И вообще такая активность очень нетипична для Сашки – сам он звонит редко, предпочитает, чтобы звонили ему.
– Как у тебя дела? – спросил он. – Все в порядке? Все хорошо?
– Все хорошо, – подтвердила Надя. – Вот, нашла библиотеку.
– И?
– Не знаю пока. Тут пусто совсем. Заходи, бери, уноси…
Сашка тихо засмеялся.
– Да ладно, мать, что можно вынести из провинциальной библиотеки? Рухлядь всякую? Пожилую библиотекаршу? Ты знаешь, Наденька, ты там, это… береги себя.
Надя пожала плечами и оглянулась. Когда он в последний раз называл ее Наденькой? Все Надин да Надин…
Действительно никого, если не считать канарейки в клетке. Желтая канарейка прыгала вдоль деревянной палочки и самозабвенно заливалась серебристой трелью. Почти как ее телефон. Снова Сашка, не прошло и минуты. Да что такое!
– Саш, ты чего? – почему-то шепотом спросила Надя. – Забыл что-то сказать?
– Хочешь, я приеду к тебе? – предложил муж с непривычной тревогой в голосе. – А то ты там совсем одна…
– А Мотька? – Надя смотрела на развеселую канарейку и решительно не понимала причины его беспокойства.
– Мотьку к маме отвезу.
– Да Сашка, ну что за фигня? – вдруг разозлилась Надя.
Не хочет она, чтобы он приезжал. Она хочет пойти вечером в кино или в городской парк, например, и купить себе в гостиницу какой-нибудь простой вкуснятины из местной кулинарки. Котлету по-киевски, оливье, кусок торта «Наполеон». И бутылку мартини. И провести вечер в полном одиночестве, чего она себе почти никогда не позволяет. С телевизором. Именно к такому формату безнаказанного разврата стремится последний час все ее существо. Раз уж так сложилось… Что за повышенная забота, пьяный, что ли?
– Саш, ты пьяный, что ли?
– Да нет, – тускло сказал он. – С чего бы это. Ну ладно, пока.
– Вам нравится моя птица?
Надя повертела головой и никого не увидела. Детский голос доносился откуда-то снизу.
– Ау, – сказала Надя неуверенно. – Выходи.
Из-под широкого экспозиционного стеллажа, на котором были выставлены фотоальбомы «Мой родной край», «Реки и озера малой родины» и «Полесье. Эхо партизанского края» показалась худая попа в джинсовых шортах. Попа могла бы принадлежать мальчику не старше семи лет. Или девочке. Стеллаж скрипел и подрагивал. Ребенок, кряхтя и пятясь попой вперед, вылез наконец полностью. Мальчик. Его светлые волосы были в густой библиотечной пыли и торчали в разные стороны, как у героя мультфильма «Антошка» в Надином детстве. В руке он сжимал желтый теннисный мячик. У Нади в хозяйстве таких было целых пять, хотя теннисной ракетки никто из членов семьи отродясь в руках не держал. С такими мячиками положено по инструкции стирать невесомые австрийские пуховики сына и мужа. Там гагачий пух, если без мячиков стирать – собьется.
– Вот, – мальчик с довольным лицом подбросил мячик на ладони. – Закатился.
– Ты в теннис играешь? – вежливо спросила Надя.
– Не, у Таньки выменял, – мальчик сморщил нос и чихнул. – Выменял на бычка.
– На кого?
– На сушеного бычка. Стащил у деда с балкона и выменял.
– То-то я бычков недосчитался, – прозвучало от двери.
Надя оглянулась.
«Если бы мне встретилась первой почта, я бы и вовсе не зашла сюда», – думала она потом.
«Если бы не полетело сцепление», – думала она.
«Если бы я не поехала к Данке во Львов…»
Если бы, если бы.
Если бы да кабы.
– Что? – резко спросила она.
Человек подошел и серьезно, даже как-то печально посмотрел на нее сверху вниз, сдвинув очки на середину носа. С оттенком сочувствия.
– Здравствуйте. Пашка, давай отсюда. Прощаю тебе бычка, только больше не бери. Они не готовы еще.
– Теперь у Таньки понос будет! – удовлетворенно произнес Пашка и, одну за другой перекинув худые загорелые ноги за подоконник, вылез на улицу через окно.
– Что? – переспросила Надя и сжала левую руку правой. – Я не… вайфай у вас есть? То есть не вайфай, ну в смысле, мне компьютер с Интернетом… Почта. Посмотреть там… документы… Здравствуйте.
Видели бы ее сейчас топ-менеджеры, с которыми она проводит глубинные интервью в лобби-барах отелей, в аэропортах, а иногда и прямо в самолетах. Их бы очень заинтересовала та стремительная перемена, которая вдруг произошла в этой женщине. От высокой искрометности к полному косноязычию. От мегауверенности к полной растерянности. От тренированной благоприобретенной силы к настоящей, архетипичной, первобытной слабости. От неуязвимости к странному испугу.
Человека, который стоял перед ней, бояться не стоило. Это было понятно сразу. Она испугалась не его. Чего-то другого. Чего-то, чего еще не было в природе.
– Здравствуйте, – повторил человек и слегка улыбнулся. – Компьютер вон там, за фикусом. Однако давайте мы с вами сначала заполним формуляр.
– Что? – снова переспросила Надя и вдруг испытала паническое состояние. Вероятно, она производила впечатление сбежавшей из дурдома. По крайней мере, у нее к себе была масса вопросов. Но первый и главный: что, собственно, происходит?
Он глянул мельком на ее стиснутые руки и сказал:
– Давайте я сам заполню. Присаживайтесь.
Она проследила за движением его головы и присела на краешек дивана. Человек сел рядом, в полуметре от нее, положил ногу на ногу, пристроил на колене какой-то журнал, а сверху – формуляр.
– А вы кто? – заторможенно спросила Надя, – Вы – библиотекарь? Вот тут – библиотекарь?
– Да-да, – покивал человек, снял очки и на мгновение задумался – библиотекарь.
Библиотекарь был в джинсах, рукава бело-голубой клетчатой рубахи закатаны до локтей. Росту он имел под метр девяносто, отметила Надя, и, даже сидя, был выше ее почти на голову.
– Пожалуйста, назовите свою фамилию, имя и отчество. Такой порядок, извините.
– Ага… – сказала Надя. – Понятно. И тут надо чекиниться…
– Как вы сказали? – Человек снова надел очки, уже знакомым ей движением сдвинул их ниже переносицы и посмотрел на нее спокойными светлыми глазами. Нос был длинным. Губы…
– Ничего, – сказала Надя, прервав свое внутренне бормотание, – это я так, мысли вслух. Меня зовут Надежда Максимова. Максимова Надежда Леонидовна.
– Год рождения?
– Вы смеетесь? – беспомощно спросила Надя.
– Нет. Так устроен формуляр. Но мы можем пропустить, если вам религия не позволяет.
– Отчего же. Тысяча девятьсот семьдесят пятый. Третье октября.
– Ваш адрес еще, пожалуйста, и все.
– Киев. – Надежда вдруг заметила, что светлые глаза библиотекаря постоянно меняют цвет из-за того, что за окном облака периодически набегают на солнце. При солнечном свете глаза становятся ярко-голубыми, а когда солнца нет – просто серыми.
– Киев, – повторила Надя, – Чеховский переулок, 25. Квартира сто один. Группа крови вторая положительная. Замужем. Сыну двенадцать лет…
Человек улыбался и слегка покачивал ногой.
– Распишитесь вот здесь.
И подал ей журнал с формуляром.
Надя наконец расцепила руки, отметив, что они холодные и влажные, взяла ручку и кое-как расписалась.
– А вас как зовут? – спросила она. – Вы тоже представьтесь тогда уж.
– Ой, простите… – он неожиданно смутился. – И то верно.
И он встал. И склонился перед ней в полупоклоне.
– Маркиян Вегенин.
– А отчество? – Надя так и сидела с формуляром на коленях и смотрела на него снизу вверх.
Он снова сел рядом.
– Отчество по-русски произносить неудобно. Марчинович. Можно, конечно, Мартинович. Но Марчинович – это точнее. Мой отец был болгарским политэмигрантом, отсюда и фамилия, но мама его, моя бабушка Христя, была полькой. Отсюда его имя – Марчин.
– Маркиян… – сказала Надя. – Не Марчин, конечно, но тоже непривычно.
– Можно – просто Марк. Так меня все, в общем-то, и зовут. Ну что, включить вам компьютер?
Надя отметила, что противоестественный узел в животе немного ослаб.
– А год рождения? – Надя, почувствовав себя спокойнее, решила для разнообразия немного повыделываться.
Библиотекарь хмыкнул. Подошел к компьютеру и нажал кнопку на системном блоке. Компьютер загудел так, что Наде сразу стало ясно – вентилятору системного блока осталось жить всего ничего.
– Я родился в пятьдесят восьмом году, – донеслось из-за фикуса. – В августе. В городе Гродно.
Пол-литровая бутылка мартини вечером была как нельзя кстати. Распитая в полном одиночестве на гостиничном балконе с видом на местный замок, наутро она напоминала о себе легкой головной болью и сухостью во рту.
Собственно, почту можно было и не смотреть. Как выяснилось. Материалы митинга управляющих партнеров на Мальте, на который она не попала из-за неожиданно закончившегося шенгена, Надя уже видела. Она-то думала, что там что-то новое. Значит, неправильно поняла Кристиана Тоффлера, своего друга и собутыльника, с которым она могла общаться круглосуточно – с ним можно было беспрестанно ржать и обсуждать всевозможные глупости. Они и при каждой встрече мгновенно сливались в экстазе, и были неразлейвода. Нино когда-то, еще не зная о Крисе почти ничего, сказала с пониманием: ну да, геи – лучшие друзья!
– Он не гей! – удивилась Надя. – У него третья любимая жена, которая пришла на смену двум предыдущим, тоже любимым. Просто он такой человек.
– Но у тебя есть к нему хоть что-то?
У Нади к Крису не было ничего такого, как и у него к ней. Они действительно вели себя как сбежавшие с уроков одноклассники, товарищи по играм и шалостям. Однажды в гостинице в Барселоне, напившись виски до полной невменяемости, они уснули в одной постели, крепко обнявшись, как на краю пропасти, и с утра, глянув друг на друга, обессиленно сползли по обе стороны широкой двуспальной кровати. Плакали от смеха и передавали друг другу бутылочку «Перье», до обидного маленькую. Крис спустился в бар и принес еще пять бутылок воды, белого калифорнийского и корзинку круассанов. В другой раз в Стамбуле они вдруг передумали лететь по домам после очередного митинга с обилием речей и корпоративных приколов, включая неожиданный тимбилдинг с хождением по раскаленным углям. И махнули вдвоем на Принцевы острова, где упоительно пахло морем, рыбой, конским навозом и бараньими кебабами с пылу с жару. Даже Сашка не ревновал Надю к Кристиану, другой вопрос – не очень понятно, умеет ли он в принципе ревновать при своем вечно сниженном эмоциональном тонусе?
Что сказал ей вчера Марк Вегенин, библиотекарь и сын болгарского политэмигранта? Что же он такое ей сказал, что она чуть не упала с двух ступенек на библиотечном крыльце?
Он сказал ей тихо:
– Пока. Удачи.
И она, запнувшись за несуществующую преграду, стала падать куда-то вниз, но не упала. Он подхватил ее поперек спины, развернул к себе, взял под локти и приподнял. И осторожно переставил со ступенек вниз, на ровную и безопасную поверхность.
– Берегите себя, Надежда Леонидовна, – сказал он и некоторое время внимательно наблюдал, как она, скосив глаза, старается не встретиться с ним взглядом, роется в сумке, выуживает мобильник и зачем-то запихивает его в задний карман брюк. И промахивается. И мобильник, падая на ребро, стремительно уходит к праотцам, следом за раздавленным планшетом. Кто бы мог подумать, что он такой хрупкий, зараза.
Марк вздохнул, присел на корточки, поднял телефон и медленно разделил на две части, как раскрывают надвое грецкий орех.
– Ну надо же, плата треснула. – Он огорченно покачал головой и снизу вверх посмотрел на Надю. – Неубиваемая «Нокия» насмерть убилась прямо на наших с вами глазах. Особым везением вы, Надежда, похвастаться не можете.