– Хорошо тебя приложили, – с усмешкой проговорил Чепурнов, – выглядишь дивно, как задница в кустах. И что думает по поводу твоего ареста подполковник Кустовский?
– Откуда я знаю, что он думает? – раздраженно воскликнул Потанин. – Не знает еще, но обязательно поставит этих кретинов на место, дай только срок. Тебя, кстати, тоже хорошо отделали, забавно смотришься. А твой командир, подполковник Уфимцев, что думает по поводу твоего закрытия? – задал он встречный вопрос.
– Не знаю. – Чепурнов скрипнул зубами. – Мне не докладывали, что он думает. В гости не наведывался. Вчера вечером на допрос таскали. Некий капитан Илюшин из третьего отдела контрразведки имел со мной пристрастную беседу. Толком ничего не предъявил, требовал признаний в подрывной и шпионской деятельности. Отметелили меня за милую душу, суки! Ты подожди, Олег Петрович, тебя тоже скоро на допрос потащат, там добавят, для симметрии, так сказать.
Потанин передернул плечами и замер, впал в тоскливый транс. Чепурнов что-то произнес, он не отреагировал. Тот перестал терзать новичка, снова закряхтел, распластал на нарах свои избитые мощи.
В коридоре послышался шум. Потанин вышел из оцепенения, вытянул шею. Бледность затопила свежевыбритое лицо. Где-то открылась дверь, прозвучал злобный окрик, звуки ударов. Потом опять стало тихо.
Потанин сглотнул, расслабился. На соседа он больше не смотрел, пребывал в плену собственных переживаний. А тот украдкой за ним подглядывал из-под прищуренных век. Потанин машинально потянулся к нагрудному карману, где раньше лежал портсигар, вспомнил, что его изъяли, поднялся на нетвердые ноги, встал под окном, задрал голову, жадно ловил звуки, доносящиеся с улицы. Кожа на его лице натянулась, скулы заострились.
– Ага, ты еще слезу смахни, – буркнул Чепурнов. – Что, хорошо там, на воле?
– Да пошел ты! – огрызнулся Потанин, добрался до лежанки, сел. – Не предатель я, понимаешь? – Он вскинул голову. – Я с сорок первого года в действующей армии, на Степном фронте воевал, на Первом Белорусском. У меня, между прочим, тоже медаль «За отвагу» имеется, а ее, сам знаешь, просто так не дают. Ранение получил под Варшавой, два месяца в госпитале провалялся, после чего и был отправлен на штабную работу.
– Здесь все невиновные, – сказал Чепурнов и пожал плечами. – Сюда других не садят.
– Это ты издеваешься сейчас, да? – спросил Потанин и как-то подобрался. – Совершенно напрасно, Глеб Викторович, или как там тебя. Хочешь знать, что я думаю по существу этой нелепой ситуации? Изволь. Тебя не просто так замели, а по делу. Полагаю, ты не тот, за кого себя выдаешь. Ты вражина, предатель Родины, и с тобой наши органы разберутся с особой тщательностью, выведут на чистую воду. Ведь у нас кого попало за решетку не бросают. Чего ты ржешь?
Его соседа действительно пробрало на смех, но состояние организма оказалось не совсем подходящим для этого. Арестанта одолел надрывный кашель.
– Меня задержали по ошибке, – уже не так уверенно продолжал Потанин. – Такое случается. Ложный донос, недоразумение, разберутся, отпустят. Даже извинятся за причиненные неудобства. Да, согласен, то, что случилось, выбило меня из колеи. Я ведь в таком положении никогда не был, отсюда и растерянность.
– В положении, говоришь? – заявил Чепурнов. – Ладно, раз такая откровенность пошла, я тебе тоже скажу все, что думаю. Я даже знаю, кто на меня донес. Это сделал паршивый хмырь из продовольственной части. На складе у него бардак, о доброкачественном питании даже речь не идет. Ты сам знаешь, чем нас кормят. Я пригрозил ему оформлением акта проверки, он сразу и занервничал. Павлушкин его фамилия. Увертливый, скользкий тип. Подполковнику Уфимцеву я доложил обо всем лично, в устной форме. Так что он знает, откуда ноги растут, и в ближайшем будущем примет меры. Я очень на это надеюсь. Со мной все ясно, а вот ты действительно субъект смутный. Шарики под черепушкой ведь так и мечутся, согласись? Непростой ты парень. Сейчас наверняка прикидываешь варианты поведения на допросе. Зря не посадят, это ты верно заметил. Но исключения из правил все же случаются, и заметь, в нашем случае они относятся не к тебе. Мне противно сидеть в одной клетке с изменником. Хочешь что-то сказать? Так говори. Какие у вас аргументы, товарищ бывший капитан?
Оба сопели, хищно разглядывали друг друга. Каждому было что сказать, у обоих чесались кулаки, и в горле теснились матерные слова. Словно две невидимые силы столкнулись и застыли. Есть ли смысл растрачивать себя и обвинять кого-то другого? Напряжение витало в воздухе, потом стало спадать, рассасываться.
Чепурнов махнул рукой и отвернулся к стене. Потанин угрюмо смотрел на его мерно вздымающуюся спину, потом вздохнул, тоже лег и уставился в потолок, с которого осыпалась вся известка.
Электричество тут, возможно, имелось, но в дневное время его зазря не тратили. Света из окна вполне хватало на то, чтобы видеть смутный лик визави и не разбить лоб о стену.
Дальнейшая беседа не клеилась, охотника продолжить дискуссию не находилось. Арестанты сопели, кашляли, искали приемлемые позы.
Загремели засовы, распахнулась дверь.
– Встать! – прорычал сержант.
Обоих как ветром сдуло с нар. Они вскочили и мрачно уставились на парня, посмевшего командовать двумя офицерами.
К счастью, пока ничего ужасного не случилось. Им всего лишь доставили хлеб насущный. Рядовой с карабином за спиной поставил на пол поднос с алюминиевыми мисками и кружками, разогнул спину и одарил сидельцев презрительным взглядом.
– Жрите пока, суки! – буркнул от порога прыщавый переросток-сержант.
– Что происходит? – резко выплюнул Потанин. – Почему я здесь? Вы сообщили подполковнику Кустовскому, что его заместителя подвергли необоснованному аресту? Что за волокита, мать вашу? Я требую немедленной встречи с начальником штаба! Вы ответите за эту грубость, когда я отсюда выйду! Где субординация?
Надзиратели переглянулись, хорошо, что хоть руки не распускали.
– Субординация там осталась, гражданин, – глумливо усмехнувшись, сообщил сержант, кивая на окно. – А здесь вам хрен с маслом. Вы арестованы за измену Родине. Появится следователь, с ним и разбирайтесь. А будете буянить и качать права, я сообщу куда следует. Все понятно? Приятного аппетита, как говорится.
Вся компания, гремя амуницией, удалилась. Потанин сплюнул. Товарищ по несчастью невесело хмыкнул, почесал немытую голову и потянулся к подносу.
Ели арестанты покорно, не выделывались. Голод не тетка. Друг на друга они старались не смотреть, молотили мягкими ложками из алюминия жидкую ячменную кашу с еле заметными признаками мясного духа. Хрустели черствым хлебом, запивали клейкую субстанцию подкрашенной водичкой из кружек.
– Еда не очень, – резюмировал Потанин, вытирая губы.
– Я же говорю, – буркнул Чепурнов, отталкивая ногой поднос с посудой. – Есть можно, но это не то, что положено красноармейцу перед боем. Заворовались, сволочи, и даже война их не лечит. Эх, сейчас бы покурить. – Он с заунывной тоской уставился на дверь.
– Думаешь, придут, угостят, еще и прикурить дадут? – осведомился Потанин.
Чепурнов досадливо мотнул головой и сказал:
– Прикурить-то точно дадут. Ладно, будем считать, что поели. Эх, жизнь собачья.
– Никак не могу смириться, – проворчал Потанин. – Наши уже Берлин окружили, половину Германии взяли, скоро Гитлеру в его канцелярии капут будут делать. Наш полк через день-другой в наступление пойдет, Переднюю Померанию освобождать будет, с западными союзниками соединится. А я тут сижу как какая-то последняя сволочь, казенную жрачку ем и не знаю, что будет дальше.
– Так ты и есть последняя сволочь, Олег Петрович, – заявил Чепурнов. – Прижучили тебя и правильно сделали.
– Да заткнись ты, идиот! Это ты сволочь, а я – порядочный советский человек, загремевший по недоразумению. Ничего, скоро все выяснят, раздадут всем сестрам по серьгам.
– Ну-ну, блажен, кто верует, – заявил Чепурнов и скривился. – Сказать тебе, кореш ситный, что нам светит? Я-то советский человек, мне не надо об этом рассказывать. Кто ты – хрен тебя разберет, может, и враг. Но это по большому счету и не важно. Ты же не дурак, верно? Часто слышал, чтобы людей, взятых по недоразумению, отпускали, да еще и с извинениями? Это сказка, приятель. Не важно, кто ты такой. Навесят грехов, и все признаешь, подпишешь, как миленький. Время военное. Пробубнят тебе приговор, выведут во двор, да и шлепнут под работающий движок полуторки, чтобы мирных бюргеров не смущать. Да еще и меня с тобой за компанию, что уж совсем обидно. – Он снова отвернулся к стене, стал царапать ногтями остатки штукатурки.
– Слушай, начальник тыла, прекращай, – не выдержал через пять минут Потанин. – Ты еще зубами по стеклу поцарапай.
Чепурнов хохотнул. Действительно, где тут стекло найдешь? Но царапаться он перестал, и наступила оглушительная тишина.
Глава 2
Весь остаток дня фашистских прихвостней никто не беспокоил, что было странно и как-то даже необъяснимо. Оба ворочались, иногда садились, чесались, с нелюбовью поглядывали друг на друга. Замирали, когда снаружи что-то происходило, но все не по их душу. Оснований для паники пока не было.
Допрашивать их никто не спешил. Разве что ночью придут.
Но этого не случилось. Хихикали и шушукались часовые, иногда шоркали подошвы. Дважды отворялось оконце и с лязгом закрывалось. Приходила тишина, чреватая, удушливая. Мужчины ерзали на провонявших матрасах, не могли найти себе покоя, поднимались, мерили шагами камеру, по очереди кряхтели в отхожем месте.
Стемнело, свет охрана не включала. Арестантам поневоле пришлось прекратить хождения по камере, чтобы не разбить себе нос.
Один из них очнулся посреди ночи. Такое бывает, хотя и достаточно редко. Ты просыпаешься от собственного храпа, улавливаешь последнюю его нотку, как будто ржавая пила вгрызается в твердую деревяшку, и что-то толкает в мозг. Он на всякий случай застонал, перевернулся на бок, начал прерывисто сопеть и подумал, что проспал примерно три часа. Часы у него отняли, но внутренний хронометр, отлаженный и проверенный, работал исправно. Сейчас примерно два часа ночи.
Он открыл глаза и затаил дыхание. Сосед мерно сопел, хотя мог себе позволить и всхрапнуть. Спал ли он? Возможно, нет. Сегодня у обоих головы распухали от дум. А то, что они говорили друг другу, было просто ширмой.
В камере царила темень. В крохотном оконце под потолком виднелся фрагмент ночного неба, усыпанного звездами. Осветительный прибор из него был так себе, а луна в этот час ночи обреталась на другом краю неба. Сумрачно проступали перехлесты решетки.
Впрочем, глаза арестанта привыкали, во мраке проявлялась противоположная стена, под ней нары, на которых свернулся человек. Этот субъект был враг, совершенно конкретный и недвусмысленный. Опытный и опасный агент Абвера с позывным Паук, доставивший советскому командованию массу хлопот. Он погорел на ерунде, по собственному невниманию.
Взяли его не сразу, выждали сутки, окружив стеной внимания. При аресте не афишировали свои знания. Мол, с вами все кончено, гражданин Паук, все такое. Повязали без объяснения причин, с размытыми формулировками: «контрреволюционная деятельность», «пособничество», «работа на вражескую разведку». Пусть у человека останется надежда. Не надо сразу выкладывать все козыри.
Второй же человек, находившийся в камере, был сотрудником Главного управления контрразведки СМЕРШ, специально подселенным к агенту. Он лежал сейчас в кромешной тишине, всматривался в полумрак.
Пока этот офицер только прощупывал своего соседа, изображал из себя честного советского человека, но все же старался с помощью тонкой психологической игры убедить его в том, что он тоже работает на немцев. Оппонент очень не глуп. Тут важен любой нюанс, непроизвольная реакция, движение губ, глаз, да хоть ушей, черт возьми!
Оставалось три часа до предрассветной поры. Он обязан был встретить во всеоружии. Агент два дня назад контактировал с неким парнем, носившим форму майора английской армии. Комдив возил делегацию, включающую журналиста, учинял показуху, решал вопросы совместного планирования. Разумеется, с подачи высших лиц.
Этот франтоватый субъект представлял не столько английскую армию, сколько разведку. Сотрудники СМЕРШ, разумеется, знали об этом, оттого и не спускали с англичанина глаз.
«Поклевка» была что надо. Агент искал встречи, пусть даже мимолетной. Или оба. Это не важно. Минутный контакт состоялся в коридоре офицерской столовой. У них все срослось бы, не будь органы начеку. Этот момент контрразведчики засекли!
Делегация союзников благополучно убыла в свои пенаты, а Паука взяли только через день. Сутки ушли на выяснение личности. Сотрудники органов просто ошалели от такой удачи. В гости к ним пожаловал сам Паук, теперь он уже не лютый неуловимый диверсант, знакомый с самим Отто Скорцени, а неприметный офицер в руководстве полка с, мягко говоря, не боевой должностью.
Зачем он тут? Война подходит к концу, с этим все понятно. Сейчас он должен быть не здесь, а бежать со своими хозяевами в Южную Америку, Африку, Австралию. Куда они там еще ноги уносят? Почему медлит? Давно мог бы убраться подальше с его-то навыками.
Что означала мимолетная встреча с англичанином? Ничего? Или имела важное значение? Брать, пытать? Допрашивать агентов такого уровня просто глупо, особенно если не знаешь, что происходит. У него наверняка найдется версия, подходящая для советских органов, которую нельзя будет проверить. Можно напортачить, а потом головы полетят. Но брать надо, иначе он уйдет.
Офицер СМЕРШ был неплохим психологом, именно поэтому руководство и решило использовать его втемную, не посвящая в некие нюансы. Но оно и не обязано было это делать, а он – человек военный, должен выполнять приказы.
Что ему было известно о текущей ситуации? Хозяин Паука – не англичанин. Прямой руководитель этого агента находился на немецкой стороне и, по данным разведки, еще не сбежал. Он пребывал здесь, в Передней Померании, куда еще не пришла Красная армия, в собственном родовом замке Левенштайн, в плотном окружении эсэсовцев. Это некто Леонард фон Гертенберг, барон, бригаденфюрер СС, специалист по военной разведке, профессор, вице-президент общества Аненербе, ставящего мистицизм на службу рейху, знаток множества тайн.
Советская контрразведка, конечно же, проявляла очень пристальный интерес к этим секретам. Данный субъект был крайне важен для нее. Он курировал несколько разведывательных школ, расположенных на оккупированных территориях Польши и Украины, приближал к себе самых одаренных выпускников, одним из которых был Паук. Барон стимулировал их настолько грамотно, что у тех даже не возникала идея переметнуться на другую сторону.
Но тут было и что-то еще, возможно, связанное с научно-исследовательской деятельностью. Руководство не вводило офицера в курс дела, и приходилось додумывать самому. Почему фон Гертенберг еще здесь? Кого он ждет, если не своего протеже? Имеет ли к этому отношение мимолетная встреча с английским парнем в коридоре столовой?
Личность барона и его резиденция были окружены ореолом тайны. Неудивительно, что командование испытывало жгучий интерес к этой теме именно сейчас, пока не поздно. Докатится война до замка Левенштайн, и оперативников контрразведки встретят там голые стены.
Руководство замыслило инсценировку побега. План сырой, на проработку времени не было. Уйти должны были оба. Не останется же настоящий немецкий агент в тюрьме, когда его сосед сделает ноги! Вот тут сотрудник СМЕРШ и должен будет проявить все свои таланты, сделать так, чтобы они не расстались. Например, спасти ему жизнь, заставить этого ублюдка преисполниться благодарностью.
Куда пойдет Паук? Тут нет никаких сомнений – только к барону. Органам крайне важно было хоть на пару дней внедрить своего человека в окружение фон Гертенберга.
Вероятность успеха была ничтожной. Но наверху за эту идею ухватились хотя бы потому, что другой не было. О безопасности своих людей высокие чины не думали. У них имелась цель. Она оправдывала все средства, в том числе и человеческие жизни. Даже сотрудники самой эффективной спецслужбы новейшего времени были лишь винтиками в огромной машине.
Он закрыл глаза и усилием воли приказал себе проснуться через два часа, можно сказать, завел будильник.
Они проснулись почти одновременно, скинули ноги на пол, осоловело уставились в пространство. Время раннее, около пяти. Бледный свет сочился в окошко, расползался по камере. Лица людей прятались в тени. Самое сонное время суток.