Часть
I
. Точка «Метро»
I
Сожаление, вызванное тем, что сын больше похож не на него, особенно острым становилось во время утренних сборов, в которых Егор не участвовал, был лишь молчаливым наблюдателем. Без особых каких-то усилий он игнорировал нытьё жены, давно уже растерявшее характер намёка, или даже призыва к помощи. С вялым садистским чувством Егор думал, что от нытья жену уже не удастся отучить никогда. Его заслуга заключалась в том, что он сумел внушить лучшей своей половине аксиому правильных утренних сборов: лучше тебя самой никто этого не сделает.
Кажется, она намеревалась записаться на водительские курсы – ого, прямая угроза автомобилю, который Егор давно уже считал своей собственностью. Рано или поздно всей его собственности начнёт угрожать рука супруги. Егор всё ещё не мог отвыкнуть от давней привычки жить сегодняшним днём – Пашка, его сын, напоминал ему о дне вчерашнем, дне завтрашнем, не осознавая того, поскольку совсем недавно ему стукнуло всего пять лет и уши вихрастого и бойкого мальчугана ещё не успели остыть от пятикратных потягиваний, совершённых руками родственников жены.
Егор этих родственников терпеть не мог.
Проблема была не во внешнем сходстве. По утрам Егор воспринимал жену и сына единым неделимым целым, словно их продолжала соединять пуповина. В начале дня Пашке хватало послушности ровно настолько, чтобы создать впечатление примерного ребёнка, а далее, на протяжении дня он терял её, как вот теряют пшеницу, зерно за зерном из незаметно прохудившегося мешка. Егор не умел наказывать сына. Слушая последствия очередных Пашкиных проказ, он испытывал классическую отцовскую гордость, после ужасался, представляя себе, во что превратятся эти шалости, когда сыну стукнет десять, пятнадцать, двадцать лет. Отцовская горсть должна была иссякнуть к тому времени. Егор сильно на это надеялся…
– Пап, ты придешь, когда я буду уже спать?
Укоризненно. Настороженно.
– Нет, – с непривычной даже для себя уверенностью произнёс Егор и легко поставил сына на кухонный табурет.
– Ну, мыть, мыть-то, кто будет?! – донеслось из прихожей.
– Сегодня будет наоборот, – сказал Егор, пропустив мимо ушей реплику жены.
Брови мальчика поднялись вверх, неуверенный вдох подтвердил удивление.
– Ты придёшь, а я уже буду спать, – разъяснил Егор. – Ты меня разбудишь?
– Ага.
– Обещаешь?
– Ага.
– Ты – самый замечательный будильник на свете, – сказал Егор и чмокнул сына на прощанье в щёку.
Захлопнутая дверь отрезала восторженный крик: «Мам я – будильник!..»
В холодильнике Егор отыскал остатки именинного пирога, мрачно пожирал его, запивая горьковатым кофе. Сахар он не добавлял умышленно, как будто наказывая себя за утренние размышления. Может присадить чёртову стерву на наркотики, думал он, или сделать алкоголичкой? В девяти случаях из десяти при разводе, ребёнка оставляют с матерью. Десятый случай – это если мать, мать-перемать, не соответствует стандартам матери-перематери. Идея была великолепной, Егор добрых полчаса тешил себя солнечным будущим, разбавленным не менее солнечным отцовством…
Идея была неосуществимой. С наркотиками, или алкоголем – всё займёт значительно больше, чем один день. Егор не знал, что с ним будет завтра. Вспомнив, что с ним должно случиться сегодня, он поспешно доел торт, пережевывая остатки на ходу, засобирался в той суете, которой была начисто лишена его жена.
Часы показывали семь минут восьмого.
Казалось, металлическая решётка у бордюра лежала, как впаянная с надежностью неестественной, но вот в сыром октябрьском воздухе послушался неуверенный гул, несмотря на усилия, так и оставшийся неуверенным, решётка задрожала, появилось облачко тяжелой пыли, в обратном порядке гул затих, решётка успокоилась. Усмехнувшись, Егор перевёл взгляд на магазинную витрину, и усмехаться перестал.
Очевидно, во всём городе он был единственным, кто не верил в появление метро. Тем не менее, оно появилось, построили, еженедельно появлялись новые маршруты, правда, отстроили метро с такими ветками, что пользы от него было не больше, чем от лыж в пустыне Сахара.
– Аутистам привет! – проорал Егору в ухо неприятный, особенно по утрам, перед началом рабочего дня, голос.
Егор подумал, что внешность должна компенсировать недостатки голоса, но нет, на самом деле у Вовы Марочкина до последних его дней останутся и торчащие из ноздрей жёсткие волосы, и перхоть на плечах – на пальто и пиджаке, – и бесцветные глаза, и всё остальное, мелкие признаки, неспособные вызвать отвращение, поскольку раздуты до карикатурного масштаба. Из всего штата сотрудников Марочкин, наверное, был единственным, кто шёл на службу, как на праздник. К тому же обладал туповатым чувством юмора, – считал невероятно смешным называть всех, кто имел отношение к бухгалтерии «аутистами».
– У тебя какая-то гадость белая на подбородке засохла, – сказал Егор, скорее, для того чтобы как-то оправдать брезгливое выражение на своём лице почти всегда возникавшее при виде Марочкина.
– Где? Тут?
Понаблюдав с наслаждением, как Вова докрасна растёр подбородок, Егор кивнул:
– Теперь всё… Ну, иди, я догоню…
– Нет, точно всё?
– Точно, точно. Топай давай.
Решетка у бордюра оставалась неподвижна. Вид конторского здания радости особой не вызывал, но Егор не мог оторвать взгляда от трёхэтажной кирпичной коробки, думал, что назвать мебельную фабрику «Солярис» – вот это аутизм, типичное умопомешательство. Матвеич, директор фабрики, самый главный мебельщик, выходец из шестидесятых, и всё такое прочее, мог прибавить к «Солярису» «Имени Эрнста Неизвестного», хватило ума не делать подобной глупости, зато не хватило для того, чтобы немедленно избавляться от сотрудников, подобных Марочкину. «Чёрт, если я такой умный, почему у меня так мало денег? – подумал Егор. – Может честность мешает?».
Вслед за Вовой он, конечно же, не пошёл, направился к проходной, сделанной для второго класса: мебельщиков, занятых непосредственно сборкой мебели. Рабочий день начался часом ранее; первые признаки постороннего Егор ощутил на себе, когда старик-вахтёр заблажил, задребезжал сквозь немытое стекло:
– Э-э-э, куда пошел, посторонних не пущу, стой, куда по…
Визжал, извивался сиреной старческий вой, а к воротам подъехал фургон, к вою прибавился клаксон грузовика. В ходьбе развернувшись, Егор дал вахтёру узнать себя, не проронив и слова, указал на нетерпеливый фургон. Грузовик, преодолев неприступные ворота, скрыл движение Егора по промзоне, правда лишь частично, но для рабочих он получился некоторым сюрпризом: фура отъехала и как из-под земли, на площадке объявился человек.
«Сволочи, ведь уже целый час как работать должны», – думал Егор, не сбавляя шага, а у стен склада стояли люди в спецодеждах, провожая его настороженными взглядами, зашушукались женщины, занимавшие разбросанные в беспорядке тракторные покрышки. Не то, не то нужно было Егору. Пройдя по высокой, вздувшейся трещине в асфальте, украшенной высохшей травой, он завернул за угол и попал в общество мужчин пролетарского происхождения. Им стоило усилий не встать по стойке «смирно», – узнали Егора, он их узнавать не собирался, сразу вперил взгляд в рыжеволосого парня, и, не отрываясь, глядел на него, пока устраивался на каком-то полене, или канистре.
– Меня зовут Егором Михайловичем, – очень чётко выговорил он; усмехнулся. – А ты думал я старый, толстый и лысый, да?
Рыжий молчал.
– Я так полагаю, ты всё это шутил, когда орал, что башку мне оторвёшь и кишки намотаешь на… Сидеть всем! – рявкнул Егор, боковым зрением заметив какое-то движение.
– Мы Ленку как мужики разделим, по цивилизованному, – продолжал Егор после краткой звенящей паузы.
– Стреляться будете? – спросил кто-то со стороны.
– Закрой пасть и подай вон ту бочку, – отрезал Егор.
– Ручонки не замараешь? – произнёс, наконец, рыжий, однако решительности для насмешки ему не хватило.
– Ставь локоток, – предложил Егор, когда жестяная бочка из-под солярки оказалась между ними.
– Говно затея, – сказал кто-то еще – уже позади.
– Ты сам говно, – отозвался Егор.
Рука его сцепилась с рукой Рыжего.
– Раз… два… три…
«Чем они тут занимаются? – думал Егор, медленно, но уверенно склоняя руку рыжего к краю бочки. – На звёзды смотрят? Или на баб?»
Никто не зааплодировал, когда он одержал безоговорочную победу.
– Сука… вот сука, – повторял рыжий, потирая побежденную руку. Егор уже повернулся к нему спиной, когда тот выкрикнул:
– Всё равно! Не будет Ленка с тобой больше трахаться!
Егор не выдержал – редкий случай. Схватил рыжего за волосы, бил его лицом о крышку бочки, выплёскивая злость на тех, кого не мог вот так, не жалея сил, раз за разом, харей о бочку, ещё раз, ещё, некому было ему ни помешать, ни остановить, все зашуганные до зачатия, «народ», мать их так, освобождённый от социалистического гнёта, человеческая трудовая масса…
Он не помнил, когда прекратил жестокое избиение представителя рабочего класса. Был уверен, что остановился сам, рывками плеч оправил на себе одежду, тяжело дыша приблизился к женскому обществу, изрядно, должно быть, напугав их своим взглядом, схватил за предплечье темноволосую девушку, испуганную не менее всех остальных, потащил к нарядной, в тысячный раз недоумевая, как это комната может называться прилагательным: «гостиная», «детская». Нарядной может быть ёлка, ребёнок может быть нарядным, особенно если отправляется для фотографирования, но серая унылая пыльная коробка с пустующими рядами стульев, с трибуной, с графином, где вода зацвела уже до твёрдого состояния – это всё никак нельзя было назвать нарядным.
Впрочем, отвлекаться на подобные пустяки было некогда. Грозно, немигая Егор смотрел в глаза толстой, пожилой бригадирше, предъявляя в качестве доказательства темноволосую девушку Лену и со снисходительной убедительностью повторял: поймите, войдите в положение, не держите глаза закрытыми, вы ведь тоже женщина, у вас тоже были подобные ситуации, задержка – она ведь всегда, как в первый раз, нельзя не проявить участие, к тому же не чужие друг другу, в одной упряжке колбасимся…
Позже, когда они вдвоём направлялись к проходной, Лена бормотала:
– Егорушка что же ты наделал, опять…
– Не больше чем всегда, – отозвался он.
– Тебе ничего за это не будет?
– Тебе тоже, – он обернулся к ней. – Причёска у тебя сегодня красивая. Знала, что появлюсь.
– И ничего не знала! – воскликнула Лена, пряча взгляд.
– А завилась для кого? – усмехнулся он; вдруг остановился, как вкопанный перед дверями проходной. – Ч-чёрт!
– Что? – большие тёмные глаза девушки округлились в испуге.
– Тебя-то я отпросил, а меня кто отпросит?
Сделав поворот на сто восемьдесят градусов, Егор повёл девушку к конторе.
– Мне туда нельзя.
– Со мной можно, – обронил он…
Часы показывали девять семнадцать.
II
Кабинет Матвеича от нарядной взял только объём – ничего более. В скучной возне, пока кабинет наполнялся людьми, Егор исхитрился протащить Лену в святая святых – директорский кабинет – оставил кого-то без места, усадив девушку рядом с собой, ошеломлённую, онемевшую от испуга. Вокруг них расположился классический состав: Марочкин, напротив Егора – Анжела, делающая вид, что слушает анекдот, рассказываемый ей на ухо Антоном, в торце стола – два менеджера, Кокин и Мокин, оба в одинакового покроя костюмах, но разных оттенков: Кокин – в синем, Мокин – в сером.
Пока все остальные игнорировали утреннее вещание Матвеича, Лена сидела ни жива, ни мертва, Егор чувствовал её напряжение, сжимая её ладонь. Сам он усиленно игнорировал нажатие туфелька Анжелы на свой ботинок. Очень сильно хотелось посмотреть на Лену, но тогда Матвеич увидит затылок Егора, тихо выйдет из себя, обнаружится присутствие человека «из промзоны», поднимется крик, и Матвеич при всех выставит Егора дураком. Дожили, скажет директор-шестидесятник, блядей своих уже на утренние совещания таскаем…
Кокину и Мокину, как самым распоследним тупицам повезло значительно больше: таращиться на Лену они могли совершенно беспрепятственно – и таращились, Егор замечал их взгляды, адресованные красавице из производственного цеха номер восемь.
– … а теперь разрешите представить вам нашего нового сотрудника… точнее, сотрудницу…
Реплика эта, принадлежавшая Матвеичу, получилось единственной, которая принесла оживление в конторское общество из двух десятков человек. Выворачивались шеи, взгляды обращались в направлении директорского стола. Антон перестал рассказывать анекдот; Кокин и Мокин, как ведомые невидимой нитью, синхронно повернули башни; Марочкин склонился к столу, предъявляя пробор в прическе с бессмертной перхотью. Егор выдернул ногу из-под каблучка Анжелы, и успокаивающе улыбнулся Лене; погладил костяшки её ладони, дрожащей, даже будучи уложенной на колено.
– Уже недолго, – заверил он.
– Я с тобой с ума сойду, – пожаловалась она.
– Это взаимно. Сойдем с ума вместе…
… После не годился ни грозный взгляд, ни призыв разделить нелёгкую девичью судьбу. Оставшись наедине с директором, Егор перегнулся через стол, и говорил убедительно, однако отнюдь не льстиво, знал, что Матвеича лестью не прошибёшь, не просверлишь.
– … это часа на два, больше не надо, нам только анализы сделать, а вечером узнаем, что к чему…
– Это в который уже раз? – поинтересовался Матвеич, неумело перекладывая какие-то бумаги и также неумело делая вид, что посетитель докучает ему, мешает заниматься серьёзными делами.
– Не знаю… Семнадцатый. Я их не считаю.
– Так оно и бывает. Сам не считаешь, – кто-то другой считает. – Матвеич поднял густые брови, на лбу появились складки. – Как пацан, ей-богу. Жена, ребёнок, – а всё баб на разминирование таскаешь. Работать кто вместо тебя будет?
– Сейчас ничего нет, – твёрдо и убедительно произнёс Егор. – Марочкин счета выписывает…
– Если нет ничего, зачем тебя тогда в штате держать?
– Для стабильности.
– Чего-о? – угрожающе протянул Матвеич.
– Это на два часа, – начал заново Егор. – Я в обеденный перерыв никуда не пойду.
– Обеденный перерыв всего час…
– Я за два отпашу.
– Если баба твоя заминирована, я себе представляю, как ты отпашешь, – усмехнулся Матвеич. Громко хлопнул ладонью по столу.
– Иду навстречу, – объявил директор.
С облегчённым выдохом Егор опустился на стул.
– Условие, – Матвеич поучительно поднял вверх шариковую ручку, смотревшуюся странно в мозолистой короткопалой ладони.
– Сначала пройдёшь осмотр…
– Какой осмотр? – не понял Егор. – Это Ленку на осмотр нужно, а я не…
Директорская рука переместилась в горизонтальное положение, и Егор замолчал.
– На совещании был? – спросил Матвеич.
– Был, – кивнул Егор.
– Новую сотрудницу видел?
– Видел… Вернее…
– Конечно, шлюхе своей в трусы залезал, – с уверенностью невероятной в интонации произнёс Матвеич.
– Она не…
Егор вновь осёкся – ручка указывала прямо на него.
– Новая сотрудница, – с каким-то непонятным удовольствием проговорил директор мебельной фабрики, и далее продолжил с заметным усилием:
– Психоаналитик.
Глаза Егора от удивления полезли на лоб.
– … И первым на осмотр пойдёшь к ней ты! – завершил Матвеич с усмешкой кондуктора, впарившего пассажиру вчерашний билет…
«Всё рано не успели бы, – размышлял Егор в ожидании свидания с новым сотрудником, – с психоаналитиком, или без оного… Мне нравятся парикмахерши, вязальщицы, малярщицы, проводницы, швеи, мотористки, даже уборщицы, – но чтобы узнать всё это не стоило звать ещё одного идиота с высшим образованием, готово покопаться в моих мозгах. Достаточно обратиться к Софье Павловне».
Как сказал однажды Антон, не все они дуры, некоторые из них умеют читать и писать…
– Егорушка, тебя не увольняют? – с тревогой в голосе спросила Лена.