… Для того чтобы выяснить семейное положение мужчины, который иногда заботиться о своей внешности, нет смысла привлекать дедуктивный метод. Достаточно быть таким мужчиной. Это что-то вроде бара, или ресторана, где собираются люди определённой профессии, материального положения, или сексуальной ориентации. Все слои, группы, или отряды, безусловно, контактируют друг с другом, с прилегающими слоями, но расположенным впереди – завидуют.Чем-то это похоже на секс с ярко выраженными активными и пассивными сторонами. Егора раздражало, скорее, не местоположение в каком-то слое, а то, что он не сумел вырваться из общей системы, остался зависим и несвободен.
С двумя представителями слоя, опережающего его собственный, он встретился буквально на следующий же день после несостоявшейся свадьбы Ирины Башкировой. Правда, перед этим Егор сумел дважды удивить свою жену: первый раз, когда пришёл домой точно по графику, как и следовало возвращаться в семью приличным отцам и мужьям.Второй раз удивил, когда наутро пришли двое ментов, вписавшихся в классические утренние сборы несуразной и обильной небритостью.
Егор знал, что они ничего с ним не сделают, даже наручников не наденут, а если они знали, что он не знает, а жена Егора ничего не знала, а они знали, что он об этом знает, а в дальнем конце коридорной прихожей стоял Пашка, надавливая на щёку дверной ручкой, и Егор понимал, что только вот из-за этого пятилетнего существа ему следует держать себя в руках.
У ментов ничего не вышло, однако это было пустяком, ничего не значащей мелочью: правоохранительные органы. Самое интересное ожидало Егора в мебельной конторе.
– … А ты тут надолго, – заметил Блинов.
– Время, – негромко произнёс Егор.
– Что? – нахмурился Климов.
– Я говорю: время – понятие относительное, – сказал Егор. Деланно и широко улыбнулся сразу для обоих.
Если представить себе все слои циферблатом, после полуночи сразу наступает час: из грязи в князи. Глупая и запутанная мысль, Егор не понял пока, почему глупая и запутанная.
– Из всех бандитов в городе тебе достался единственный принципиальный, – сказал Блинов. Он без просу взял со стола Егора шариковую ручку, принялся собирать и разбирать её и уже потерял пружину, не заметив этого. Или сделал вид, что не заметил.
– Что-то вы к нам зачастили, – произнёс Егор, констатируя факт, но беседы не поддерживая.
– Да! – воскликнул Климов, стоявший у окна, в отличие от напарника, сидевшего перед Егором.
– Нам просто скучно без тебя, Егорка, – вкрадчиво сообщил Блинов. – Ты так стремительно нас покинул. Как шлюху бросил.
– Вас кинешь, – отозвался Егор.
– Работа такая, – сказал Блинов тоном, лишённым извинительности.
– Да! – повторил Климов.
– Ты достал со своими «да», – сказал Егор.
– Закрой пасть, – прорычал Климов, и впервые за время своего посещения «Соляриса» заглянул Егору в глаза. – Иногда создаётся такое ощущение, будто у тебя нет ни семьи, ни дома, ни машины, ни сына – такой ты смелый и решительный…
– … и тупой, – закончил мысль коллеги Блинов. Климов, неуклюже развернувшись на каблуках, приблизился к столу, заговорил, не вынимая рук из карманов:
– Наш босс знаком с боссом из прокуратуры. Нашему боссу сказали: прищучь гада. Как думаешь, – прищучим, или нет?
Две пары глаз вперились в лицо Егора, словно действительно надеясь поймать его на закононарушении в буквальном смысле слова.
– А стараться будете? – поинтересовался Егор.
– Конечно, будем! – бодро отозвался Егор. – Иначе никак не умеем!
– Все бумаги. За последние четыре года, – отчеканил Климов.
– Лучше за пять, – вставил Блинов.
– За четыре, – с нажимом повторил Климов, и первым покинул кабинет.
– Лучше всё-таки – за пять, – мягко сказал Блинов. – Не все ведь в нашем городе такие принципиальные. Без мозгов человека оставить – это тебе не…
– До свидания, – перебил его Егор.
Телефонный звонок, последовавший сразу же за его репликой получился спасительным. После удаления членов из опережающего слоя, Егор с удивлением обнаружил, что испуга не испытывает совершенно.
Беспокоило другое.
В суете, начатой им самим накануне, и незавершенной днём сегодняшним, из памяти Егора едва не выскочил эпизод, который хорошо подошёл бы для мыльной оперы, в том месте, когда нужно показать, выпятить положительного персонажа.
Заняв чьё-то место на автостоянке, Егор не спешил покидать автомобиль, задумчиво смотрел на осеннюю спешащую улицу. Нищего бомжа-старика он заметил боковым зрением, и забыл бы о нём вовсе, если бы тот, поднимая с влажного тротуара окурок, не шлёпнулся на пятую точку не сумев использовать как опору корявую, но крепкую трость. Упал он с какими-то клоунскими движениями; если бы не его очевидная немощность, можно было бы подразумевать лукавство, вызывающую жалость у прохожих; собственно, на этом и построена наука попрошайничества.
Подняться на ноги самостоятельно старик не смог. Драгоценный окурок был забыт. Всё сознание бомжа сконцентрировалось на элементарном человеческом действии: подняться на ноги, а он не мог сделать этого, даже с помощью со стороны, – потому что она отсутствовала, как таковая.
«Как каковая?», – подумал Егор, и выбрался из автомобиля.
Предплечье старика, даже через драное пальто, было противным и тёплым. В следующую секунду трехсантиметровые ногти вцепились подмышку Егору (он едва не вскрикнул от боли, до сих пор чувствовал кощееву хватку)…
На запястье бомжа были часы. То есть это тогда Егор подумал, что часы, не более четверти всего циферблата выглядывало из-под засаленного манжета, но сейчас, в своём кабинете Егор был уверен, что бомж носил на руке компас, или какой-нибудь курвиметр, наручные часы, пусть даже командирские, или офицерские, или генеральские – наручные часы просто не могут быть такими огромными…
…Сияющий, одетый с иголочки Антон плавно засветился в офисе, многозначительно и ловко просунув впереди себя букет душистых хризантем.
– Это мне? – спросил Егор.
– Размечтался. Психотерапевту.
– А-а. Ты только что пришёл?
– Ну да. А что? – Антон не замечал выражения на лице подстрекателя к самоубийству, критически изучал букет.
– Да ничего. Ты мне вечером будешь нужен, – многозначительно произнёс Егор. Он обнаружил, что верит пальцами ручку, прежде терзаемую Блиновым; отбросил её с раздражением.
– А Анжелка будет? – капризно спросил Антон.
– Как хочешь.
– Хочу. И психотерапевта тоже хочу.
– Она психоаналитик, – сказал Егор. – Нет, она левая…
– Правильно, маленькая ещё, подождём, пока дозреет, – согласился Антон, и отправился на прием к «психотерапевту».
Кстати, Антон произносит не без иронии: «психотерапэвт». Ещё Егор вспомнил, что тот не носит часов.
При чём здесь часы, в сотый раз спрашивал он сам себя. До сих пор болела рука, там, где вцепился мёртвой хваткой сердитый и беспомощный бомж, но уже в следующую минуту Егор наступил на решётку у бордюра, дрожащую метрполитеновой дрожью, и перестал растирать подмышку, а в памяти остался непривычно огромная четверть циферблата. Не об этом, думать сейчас нужно совершенно о другом, и не об ушедшей, то ли в запой, то ли в депрессию, то ли и в то, и в другое разом вечной невесте Ирине Башкировой. Внезапно удалившийся из повседневной жизни директор магазина стройматериалов сумел достать Егора из мира потустороннего, способом неожиданным и ловким – как вот если в драке, падая, успеваешь нанести противнику лёгкое, но болезненное увечье.
Блинов и Климов – это посерьёзнее револьвера с одним патроном в барабане. Наоборот – весь барабан забит до отказа, пули уже выпущены. Можно увернуться, а можно принять в своё тело свинцовую тяжесть.
Возможно, Егор именно так и поступил бы, если бы не знал: всё это не смертельно, Блинов да Климов. Всё равно, предстоящая возня с документами выглядела настолько трусливо, что вызывала у Егора отвращение к самому себе…
Хризантемы отлетели на подоконник. Антон остановился под лампой дневного освещения – как под гильотиной.
– Абзац, – произнёс он, как будто продолжая диктовку делового письма.
– Она девственница? – равнодушно предположил Егор.
– Хуже.
– Куда хуже?
– Она лесбиянка, – мрачно сообщил Антон. – Цветов не взяла. «Вам часто приходится делать подарки без всякого повода?» – передразнил он. – Как может лесбиянка работать психотерапевтом?! – негодующе воскликнул Антон.
– Она психоаналитик, – автоматически исправил Егор.
– Она – лесбиянка, – отрезал Антон, и вышел вон.
Запах хризантем медленно и вязко наполнял офис.
Поколебавшись, Егор вышвырнул букет за окно…
VI
По наступлению вечера контора мебельной фирмы «Солярис» напоминала клетку с разъяренным львом. Клеткой был офис Егора. Львом был он сам. Антон его неправильно понял; он рассчитывал на интимный служебный сабантуй, где он сможет разложить шлюхастую Анжелу на офисном диванчике, – Егор неприятно его разочаровал, и отнюдь не сообщением, в котором убедительно доказывалось, что в офисе удобнее трахаться на столе, на подоконнике, но не на мягком диване. Анжела также не пребывала в восторге от сверхурочной работы: купила новый фен, когда она теперь сможет воспользоваться или похвастаться им?
«Никогда», – заверил её Егор.
Столы были завалены папками с финансовой деятельностью «Соляриса» за последние четыре года. Узнав об этом, Егор наорал на Кокина и Мокина: «Почему не за пять?!» А потом начал орать на всех подряд, даже на Антона, не говоря уже о жене (звонок беспокойства из дома, редкий случай, когда Егора застали после работы на рабочем месте). Окно офиса выходило на опустевшую в позднее время улицу. Грохот проехавшего под землей состава метро оживил картинки и фрагменты, осколками долетевших из детства: читали в каких-то книжках, видели в каких-то фильмах, но своими собственными глазами увидели только, когда стали взрослыми…
Егор вытер пот со лба, и сбросил с плеч подтяжки.
– Сколько ещё осталось? – спросил он у кроткого Кокина.
Ответил, как всегда, Мокин:
– Семнадцать… Нет, шестнадцать месяцев…
Пашка в свои шестнадцать месяцев утверждал своё существование всевозможными способами, не замечая быстрого течения времени. Можно ли было тогда Егору надеяться на остановку в развитии сына, чтобы никогда-никогда не почувствовать внешнюю пропасть, появившуюся незаметно и разраставшуюся стремительно, ещё задолго до рождения Пашки, когда уже можно было снимать с антресолей дорожную сумку и пуститься в путешествие – до ближайшего общежития, к приятелю?..
Ловким щелчком, как вот если в шахматную партию ввести новую, ранее неизвестную фигуру, появилось: «Ребёнок». Егор думал, что подача пришла извне, или же его супруга колебалась, а кто-то из знакомых удобрил её решение. Через два, или три месяца квартира превратилась в банановую республику, и отсутствие половых актов в семейной постели радовало Егора, облегчало его собственное существование. Даже со всеми преимуществами – он попался. Выборочная болезнь: жена болела беременностью. Егор соригинальничал; версия для печати: переночевал у знакомого, мы подчёркиваем дважды, у знакомого на даче. Злился на жену, за то, что легко определила измену. Злоба Егора была бессильной и бессмысленной. Также, как и тогда, он ощущал, то же самое по отношению к старому географу – злился, за то, что тот был прав.
Нельзя же быть таким мудрым, в конце концов!..
Рубашку можно было выбрасывать. Наплевав на обширные пятна пота, Егор лежал на столе, освобожденном уже от бумаг, глупо улыбаясь одной стороной губ, пялился в потолок. Он увернулся. Пули ушли в «молоко». А думал – не разгрести и до утра. Всё равно без толку – придут и скажут: все бумаги за десять лет. Еще один день возни до поздней ночи, ещё несколько литров кофе, ещё несколько пачек сигарет…
– Тебе очень идут подтяжки, – произнесла негромким чувственным (ну, разумеется!) голосом неслышно подошедшая Анжела. Оперлась ладонями на стол.
Егор не видел, но был уверен: одна стопа в туфельке на шпильке обязательно поставлена на носок, детское кокетство, Зойка, секретарша делает точно также…
– Егор Михайлович, нам можно идти? – подал голос то ли Кокин, то ли Мокин.
– Куда? – тупо переспросил Егор.
Ему не ответили, Антон профессионально спровадил менеджеров домой.
– Я подтяжки с сына срисовал, – проговорил Егор. – Увидел, как на нём смотрятся, пошёл и себе купил. А раньше…
Он замолчал, потому что вспомнил о планах Антона. Сейчас поздним вечером никому из оставшихся в офисе спать не хотелось, чрезмерное возбуждение, легко переводимое в нужное русло – как вот если перевести стрелки на железнодорожном полотне. И без того, все, что мог Егор, выжал из людей, теперь лежит на столе и рассказывает о подтяжках, – не издевательство ли?
Удивительно – его просили остаться, выпить чашечку кофе. У Егора не было никакого желания делить Анжелу с Антоном. «Сейчас, только домой схожу»,– пообещал он. Антон прищурился: «Точно домой?..»
Егор действительно отправился домой…
Армия должна доказать свою эффективность и необходимость только в случае войны. Каждый человек – это армия в миниатюре. Боевые действия для него – доказательство того, что он существует. Если у тебя есть проблемы, значит, ты существуешь. Если ты представляешь проблему для кого-то, – существуешь вдвойне.
С радостным облегчением Егор упивался тем, что избавился от воинской повинности без помощи сына. Пусть Пашка появился для того, чтобы склеить разваливающуюся семью, но не для того чтобы папа не ходил в армию. Тот, кто щелчком подкинул волшебное «ребёнок», с не меньшей ловкостью подсказал вот это: жить для ребёнка. В семьях, над этой формулой просто не задумываются, потому что – естественно. В противном случае, когда двое живут ради третьего, и больше ничего нет, появится обратный исцеляющий эффект.
Так один за другим появлялись наркотики: каждый последующий изобретался, чтобы излечивать от предыдущего. Жёсткий, обременительный союз, порочный, если смотреть сквозь призму морали, порочный вдвойне, потому что в этом замешана кровь. Кровь мамы и кровь папы. Забавно: слова «кровь» и «кровать» имеют в своём происхождении что-то общее…
Можно уехать, думал Егор, исчезнуть из поля зрения сына на несколько месяцев, или лет, и вернуться денежным вмешательством, когда Пашка шагнёт возрастом на полосу меркантилизма. Доказать свою любовь проще всего либеральными ценностями, но рано или поздно объект любви распознает признаки дешёвого популизма, и поймёт, что любовь к детям – обычный страх перед беспомощной старостью…
Егор не заметил, как свежесть ночного парка у ДК металлургического комбината сменила лента детей, возвращающихся с дискотеки. Темнота была почти полной, лишь тлели подкуренные сигареты – Егор, и распознал подростков, возвращающихся с дискотеки, по запаху сигарет, да ещё по сленгу, ему уже непонятному. Ему было рано вступать в тот брюзжательный период, подведённый убедительной чертой: нет, такими мы не были. Представляете, они на вопрос «как дела» отвечают: «Бензопила». После долгосрочного рабочего дня в конторе Егор мог и вовсе не заметить обилие представителей поколения, готовящегося сменить его поколение, однако вместо «бензопильного» вопроса прозвучал вопрос о времени, и ответ был настолько несуразен, как и наручные часы на запястье когтистого бомжа…
– Двадцать две минуты четыреста восемьдесят шестого…
Продолжив движение, Егор развернулся к тинейджерам, сделав несколько шагов спиной вперёд. Он не смог определить ни спрашивающего, ни ответившего, все они превратились в сплошную массу, приготовленную для возвращения по родительским квартирам. Взорвалась петарда, вызвав девчачий визг, и вспышку, немногим дольше вспышки фотоаппарата. Егор и сам не понял, как он настолько точно определил незначительный временной промежуток, незаметный человеческому глазу.
– Мужчина, не подскажете, сколько времени?..