Не успела собрать и половины, как мои руки прижали к бокам чьи-то сильные ладони и знакомый нагловатый голос проговорил:
– Привет, красотка! Вот теперь мы поговорим спокойно, на равных, без членовредительства.
Вот блин! А шокер в кармане. И как теперь его достать?
– Ты не боишься, Красовский? Мне твое вторжение на мою территорию не нравится. Я сейчас вопить начну. Все соседи сбегутся.
Он наклонился к моему уху и нежным таким, сладеньким голоском нахально пообещал:
– А я тебе рот зажму.
Рот зажму? А это выход! При этом ему придется одну мою руку отпустить. И я смогу дотянуться до шокера.
Я открыла рот и сделала вид, что сейчас заору. Как я и рассчитывала, он оторвал правую руку от моей ладони, но умудрился перехватить ее другой рукой, зажав обе мои. Я попыталась выдрать руки, но парень оказался слишком силен. Меня накрыло неприятное чувство беззащитности.
С зажатыми ртом и руками стоять было неудобно. А Красовский ласково шептал мне на ухо:
– Ты такая милая девчонка, я от тебя просто тащусь. Если хочешь, ты у меня единственная будешь. Ей-богу, не вру! Я таких, как ты, еще не встречал.
Нет, он точно псих! Единственная! Злости у меня прибавилось, я дернулась изо всех сил, вытащила-таки правую руку, скользкую от раздавленных ягод, сунула ее в карман. Пока он пытался поймать упущенную руку, выхватила шокер и с чувством восстановления справедливости ткнула ему в живот. И тут же рванулась, чтоб разряд не догнал и меня.
И вовремя. От изумления он отшатнулся, скорежился и застыл, пережидая боль. Я быстро сняла с шеи корзинку, стараясь не рассыпать собранные ягоды, и злорадно посмотрела на ухажера.
Ему и в самом деле было больно. Он сжал побелевшие губы, склонил голову и стоял так, не в силах выговорить ни слова.
Но я-то говорить могла, чем и воспользовалась:
– Гад ты, Красовский, просто гад! И не думай, что я о твоем вояже к нам родителям не расскажу. Я не просто расскажу, я еще и нажалуюсь. Отец непременно с тобой разъяснительную беседу проведет. Хотя тебе не привыкать, с тобой наверняка участковые часто беседуют на тему «что такое хорошо и что такое плохо».
Он немного отошел и помотал головой.
– Что, не беседуют? – мне в это не верилось. – Ни за что не поверю, чтоб на тебя никто не жаловался. Ты же просто козел!
Он с трудом поднял голову и как-то шепеляво выговорил:
– Никто на меня не жаловался. Парням невместно, а девчонкам нравится. Ты первая… – и он замолчал, пристально глядя на меня.
Я поразилась.
– Нравится? Что нравится? Как их нагло лапают?
– И это тоже, – он поднял голову и уже более-менее спокойно спросил: – А тебе что, не нравится? – в его тоне сквозило явное недоверие.
Я даже не сразу нашлась, что ответить на этот бред.
– Знаешь, я просто обожаю, когда ко мне вламываются без спроса. И лапают почем зря.
– Да я тебя еще даже ни разу толком не поцеловал! – Красовский не понял, с чего это я так возмущаюсь.
– И не надо! Терпеть не могу это слюнявое дело!
Вот тут он впал в ступор. Распрямился во весь рост, видимо, шокер не слишком сильный у меня, и подозрительно сказал, с каким-то прищуром на меня глядя:
– Все девчонки любят целоваться.
– Я – не все. И целоваться не люблю! Гадость какая!
Он потер затылок. На пальце тускло блеснуло серебряное кольцо. Вот еще пижон!
– А кольцо тебе зачем?
Он тупо посмотрел на палец. Я думала, он сейчас скажет что-то типа «красиво же», а он с удивленной ухмылкой пояснил:
– Так бутылки с пивом открывать. Не зубами же. А ты что, не знала? Странно. Это все нормальные люди знают.
Д-а-а-а, мы с ним точно из разных слоев общества. Прохладно пояснила:
– Мои друзья и знакомые бутылки с пивом ни зубами, ни кольцами не открывают, они знают, что для этого открывашки есть. А сейчас марш с моего участка! Не то второй заряд пойдет! – и я угрожающе наставила на него шокер.
Он вмиг протестующее вскинул руки.
– Не надо меня электричеством долбать, вот еще! Я и сам уйду.
Он покорно почапал к калитке, я на некотором расстоянии за ним, держа наготове шокер. С этим нахальным типом лучше быть настороже.
Вышел за калитку, захлопнул ее за собой и повернулся ко мне.
– А ты мне в самом деле понравилась, – признался с кривоватой усмешкой. – Очень. И зря ты так. Знаешь, как нам было бы вместе здорово?
Я вскинула глаза к небу. И сколько раз я уже слышала подобную чушь?
– Пой, соловушка, пой! – мило позволила Красовскому. – Только не мне! Терпеть не могу, когда парни заливают всякую чушь.
Он подавился, а я на всякий случай закрыла калитку еще и на засов, хотя прежде никогда этого не делала, повернулась и, говоря на ходу:
– Надеюсь, ты понял, что здесь тебе ничего не обломится? Так что можешь времени зря не терять, – пошла обратно к малиннику.
– А это мое время, хочу теряю, хочу нет, – мрачно ответил парень и нахально разлегся на травке у калитки в позе отдыхающего медведя.
Я пожала плечами. Да пусть валяется где хочет, мне-то что. Главное, чтобы меня не доставал. На душе стало мирно и спокойно, я подняла оставленную у малинника корзинку и принялась собирать ягоды дальше.
Пока обобрала малинник, пока приготовила ужин, посмотрела на часы – уже шесть вечера! Как быстро время проходит, когда есть чем заняться. А уж единоборство с Красовским внесло в мое дачное бытие изрядный заряд бодрости. Специфической, правда, ну да я ему это прощаю.
Скоро приехали родители на нашем «Вольво». За рулем, как обычно, сидел отец, хотя мама тоже неплохо водит машину. Да и я умею, хотя прав у меня нет. Вот исполнится в сентябре восемнадцать, сразу на курсы пойду.
Мама пошла в дом, неся полные пакеты продуктов, я кинулась ей помогать. Папа поставил машину под навес и тоже в дом зашел.
Мне сразу не понравилось выражение их лиц. Холодное такое и неприязненное. Поссорились, что ли? Из-за чего? Они редко ссорятся и ненадолго, но все равно напрягает. Неприятно как-то.
Мама с фальшивой улыбкой унесла свою часть пакетов на кухню, я отправилась туда же. Мы принялись разбирать покупки, отправляя что-то в холодильник, что-то в морозилку, что-то в подвесной шкафчик. И все это молча.
Я не выдержала первая:
– Мама, что случилось?
Она тихо вздохнула и призналась:
– Немножко с отцом поцапались. Ничего серьезного. Не бери в голову.
Пожав плечами, я стала накрывать на стол, а мама ушла переодеваться. Вернулась уже в голубеньком с васильками домашнем брючном костюме, она в нем казалась какой-то уж очень хрупкой и беззащитной. Потом на кухню вошел папа в шортах и черной майке, сумрачный такой и недовольный.
Быстро перекусили, и я, подхватив ридер, ушла под яблони на свои любимые качели чуток почитать. К вечеру похолодало, видимо, к дождю, и на пляж идти не стоило.
Я читала уже последнюю главу, когда из родительской комнаты донесся спор на повышенных тонах. Ссора была уже в разгаре. Видимо, до этого времени они еще сдерживались, потому что голосов не было слышно, а сейчас в запале забыли о том, что при открытом окне возле дома все слышно.
– Ты ему не просто улыбалась, ты зазывно хихикала! – папа был очень, очень зол.
– Он просто мой коллега, только и всего. И я никогда не хихикаю, да будет тебе известно! – прозвучал ледяной мамин ответ.
Ух ты! А я и не предполагала, что она может таким тоном говорить. Неужели и теперь папуля не остановится? Не остановился:
– Правильно Васька говорит, что ты неисправимая кокетка! Такая же, как его бывшая!
Я дядю Васю знаю давно. Это папин друг еще со школы. Они с тетей Тоней недавно развелись, и, по словам мамы, у него сейчас жуткая депрессия. И обо всех женщинах он говорит гадости. Они с папой работают на одном заводе, только дядя Вася в цехе мастером, а папа начальником лаборатории.
– Вот как? Я неисправимая кокетка? Чудесно! – мамин голос зазвенел негодованием. – Василий свою семью бесконечными подозрениями разрушил, теперь за твою взялся? Ему, похоже, твоя счастливая жизнь покоя не дает!
– При чем тут моя якобы счастливая жизнь? – с накатанной колеи папулю всегда свернуть было сложно, а сейчас он завелся конкретно.
– Потому что не стоит слушать этих так называемых друзей! Надо своим умом жить! – ядовито заметила мама. – А то еще решат, что у тебя его маловато.
– Ты постоянно пытаешься перевести разговор на меня! – отец был мрачен до чертиков, я его таким не помню.
– Обо мне мы уже поговорили. Ты уже мне высказал все, что думал. Что еще ты мне желаешь сказать? Может быть, что я шлюха? – это грубое слово прозвучало как пощечина.
Отец немного помедлил, а потом неосмотрительно выпалил:
– Да немного уже осталось!
И тут в самом деле раздался звонкий звук пощечины.
И суровый мамин голос:
– Все, ты меня достал!
Отец после недолгой паузы саркастично заметил, видимо, решив, что мама тут же пойдет на попятную:
– Развод?
И услышал сногсшибательное:
– Думаю, что пора!
У меня от ужаса по спине потекли холодные струйки пота. Шок! Полный и абсолютный. Думаю, то же самое испытывал и отец, потому что он потрясенно молчал.
Но мама продолжала, не обращая внимания на зловещую тишину:
– Вообще в измене подозревает изменник. Тот, у кого рыльце в пушку. Василий Антонине частенько изменял, потому и ее в этом же подозревал. Как говорится, судил по своему образу и подобию. Похоже, что и ты из той же оперы?
– Василий жене никогда не изменял, не клевещи на него! – грудью встал отец на защиту друга. – Ты опять пытаешься перевести стрелки на меня! – фальшиво возразил он, это даже я услышала.
Заметила это и мама.
– Про Василия все точно, не сомневайся. В твоих глазах он белая невинная овечка, а в моих откровенный тупой бабник. Знаешь, дружочек, – прозвучало зловеще, – будет гораздо лучше, если ты уедешь отсюда. Все-таки хотелось бы расстаться без мордобоя. А то я уже еле сдерживаюсь. Понимаю, что отвечать ты мне тем же никогда не будешь, потому прошу по-хорошему: просто уезжай! Насчет развода поговорим на свежую голову и в более спокойной обстановке. Думаю, будет даже лучше, если это сделают наши адвокаты.
Я впервые в жизни услышала, как отец грязно выругался. Через некоторое время глухо заурчал мотор нашего «Вольво», и стало тихо.
Сжавшись в жалкий комочек, я села на качели и принялась покачиваться, отталкиваясь ногой от земли. Качели взлетали все выше, пока у меня не захватило дух от высоты.
Что это сейчас было? Неужели родители и вправду разойдутся? Меня охватил панический страх. Жаль было обоих. Папа, конечно, ревнивый, но я никогда не придавала этому особого значения. Я всегда была уверена, что отец искренне любит маму.
Но, похоже, это не так. Мама от простого замечания никогда бы так не взъелась. И таким решительным тоном тоже никогда говорить бы не стала. Она всегда старалась сгладить острые углы легким смехом или шуткой. Видимо, отец думал, что и сегодня будет так же. И просчитался.
Прижав локтем ридер, я потащилась в дом. Надо поговорить с мамой. Выяснить, что случилось.
Зашла на кухню. Мама стояла у окна, с напряженными плечами, выпрямившись, как солдат перед боем.
– Я слышала ваши последние слова, мама. Ты это серьезно?
Она глубоко вздохнула, чуть помедлила, явно справляясь с собой, и повернулась ко мне. Криво улыбнувшись, видимо, чтоб не заплакать, сказала глухим от сдерживаемых слез голосом:
– Не знаю. Антон меня просто достал. Подвозил сегодня к работе, и у входа мне встретился наш заведующий отделением. Он мне руку пожал, сказал, что я молодец. Мы вчера с ним с того света больного вытащили. Трудно было, но мы справились. Ну, не одни мы с ним, там еще целая бригада была. Он потом и остальных так же встречал и хвалил. И из-за такой ерунды Антон устроил мне мерзкую сцену, – она прерывисто вздохнула, справляясь с собой. – Понимаешь, я устала оправдываться. Устала шутить, когда хочется возмущаться и кричать от негодования. Раньше он таким не был. Это сейчас этот подлый Васька ему мозги выносит. Тоня от него ушла, так теперь он пытается другим жизнь отравить, чтоб не одному куковать. Уж нашел бы себе бабу попроще, чтоб на его загулы сквозь пальцы смотрела, так ведь нет.
Я сочувственно положила маме руку на сжатую в кулак ладонь.
– Уверена, папа скоро обо всем пожалеет. И попросит прощенья.
Мама обняла меня и грустно прошептала:
– Дело вовсе не в нем, доча, а во мне. Я от него устала. Эти вспышки ревности на ровном месте, бесконечные упреки ни за что… Хочу отдохнуть и подумать. Почему-то мне кажется, что одной мне будет легче, – почувствовав, как я вздрогнула, она постаралась меня утешить: – А может, я просто все преувеличиваю, и нам с ним нужно немного друг от друга отдохнуть, – и зловеще пообещала явно не мне: – Вот и отдохнем.
Я понурилась. Вот они – первые результаты жизни без бабушки. Это она сына сдерживала. Бабушка вырастила его без отца, дед рано умер, и она винила себя за то, что у него женский тип поведения.
И я была с ней согласна. Мамин отец, мой дедушка Миша, был всегда веселым, ласково подтрунивал над бабушкой, когда она сердилась, и я не помню, чтобы он ей что-то когда-нибудь прилюдно выговаривал. А с отцом это случалось. Редко, правда, но бывало. Ревность.
Конечно, маме, выросшей в большой дружной семье, где отец любил и уважал мать, на редкость неприятно слышать от мужа укоры, к тому же безосновательные. Она и так очень хорошая жена. Я знаю: в семьях моих подруг довольно часто ссорятся родители, но в моей за всю мою жизнь это первая явная размолвка. Раньше мама всегда смягчала папино ворчание, переводила все в шутку и делала вид, что все нормально. Я вообще считала, что она отходчивая. И вот теперь такой срыв. Видимо, в самом деле, край.
Возможно, ее тоже, как меня, выбила из колеи смерть бабушки. То есть ей-то она свекровь, но отношения у них всегда были по-настоящему родственные. Мама ценила бабушку, всегда заботилась, чтоб та не чувствовала себя одинокой, дарила хорошие подарки и никогда не забывала поздравлять с маленькими семейными праздниками. А вот отец забывал, хотя он у нее бы единственным сыном.
И вот теперь наша некогда замечательная семья была на грани развала!
Я не сомневаюсь, что папа скоро прибежит каяться и прощения просить. Но вот мама… Я читала про кризис сорокалетних, но вроде бы родители его благополучно пережили? Или есть еще кризис пятидесятилетних? Или я просто пытаюсь загнать нашу семью под стандартные критерии?
Ничего не знаю!
И даже вмешиваться не хочу. Что-то глубоко внутри меня говорит, что не нужно ничего делать, пусть все будет, как будет. Это их жизнь, а не моя. Им и решать, как жить.
И снова, как маленькая девочка, спросила у кого-то наверху: «А что будет со мной? Как буду жить я?» Ответила сама себе весьма категорично: «Я уже взрослая. Выживу. Конечно, мне бы хотелось взрослеть в дружной любящей семье, но если этого не будет, не пропаду. Я сильная. Конечно, я останусь с мамой, отца я буду только смущать. Он наверняка будет налаживать личную жизнь, и путающаяся под ногами взрослая дочь ему ни к чему».
Мама легко поцеловала меня в щеку и подтолкнула к лестнице:
– Давай спать, поздно уже.
Я без возражений ушла к себе, понимая, что ей нужно побыть одной. Выплакаться хотя бы. Я лично плакать не люблю, потом у меня жутко голова болит и глаза опухают, но иногда это и в самом деле бывает необходимо.
Утром я слышала, как раньше времени на работу ушла мама, спеша на рейсовый автобус. Хорошо, что остановка рядом с товариществом, идти недалеко. Автобусы, правда, ходили только летом, но зимой мы тут и не жили.
Спать уже не хотелось, и я поднялась. Пошаталась в одной ночнушке по дому, потом приняла душ и переоделась. Решила заняться уборкой. Чудное времяпрепровождение, если на душе тяжело. Часам к трем управилась, перемыв все, что только было в доме.
Потом вышла на улицу, вдохнула свежего воздуха. Завтра надо будет снова сходить в деревню за молоком, а сегодня я решила прогуляться до моей тайной полянки с грибами. Ночью дождь прошел, значит, большую корзину соберу точно. На этой полянке росли грибы, не уважаемые аборигенами, – путики и синявки. Но мне они очень нравились. Бабушка солила их так, что пальчики оближешь. И они мне нравились больше рыжиков и лисичек.