Когда Танькин хвалебный поток заметно поредел и, наконец, иссяк окончательно, прокашлявшийся прокурор изрек в ее сторону:
– Автомобиль, в котором было совершено преступление…
– О котором преступлении вы спрашиваете? – перебила Танька. – Об изнасиловании?
– Мы говорим об убийстве…
– Не было убийства! Была защита чести и достоинства женщины! Это – подвиг! Или я чего-то не понимаю?
В зале одобрительно загудели. Кто-то несколько раз громко хлопнул в ладоши, его поддержали.
Судья попросила тишины.
– Он жизнь и честь жены спасал! – быстро вставила Танька в образовавшуюся паузу, пока прокурор открывал рот для продолжения допроса.
Новая овация всколыхнула зал.
Я благодарно взирал со своего позорного места и ничуть не комплексовал. Ну и что, что называлось оно «скамьей подсудимых». Не судите – да не судимы будете. Придет время – все изменится, суды будут другими, а преступность исчезнет. Обещаю.
Прокурор, наконец, нашел формулировку, что устроила и свидетельницу, и зал:
– Совершивший изнасилование человек был убит в Вашем автомобиле?
Прокурор был приятным моложавым (или, возможно, молодящимся) мужчиной, и Татьяна, не стесняясь публики, откровенно раздевала его взглядом. Суд она воспринимала как театр и вела себя соответствующе. Да, дескать, вышла она недавно замуж, и что? У мужа своя неизвестная ей жизнь, у нее – чудесная своя. Так они изначально договорились, и обоих устраивало. Танька еще раз визуально примерила на себя крепкую фигуру прокурора.
– Да, – кивнула она, глядя представителю обвинения в глаза и поигрывая бровями.
Будто с чем-то уже связывающим их согласилась, а не на вопрос о собственности машины ответила.
– Где вы находились в момент совершения преступления?
– Познакомилась с одним перспективным джентльменом и пошла обменяться телефонами.
Прокурор прокашлялся.
– Повторяю вопрос: где именно вы находились в момент совершения преступления?
– Повторяю, – сдерзила Танька. – Пошла обменяться телефонами.
– Куда пошли? – морщась, как в кресле у неопытного стоматолога, уточнил прокурор.
– В зал.
– Почему?
– Он пригласил.
– Одну?
– Да.
– Где на тот момент находилась потерпевшая?
– Осталась в машине.
Дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки.
– Сколько вы отсутствовали?
– Минут пятнадцать-двадцать.
– Почему так долго?
– Меня долго пришлось уговаривать дать, – Татьяна красиво откинула волосы, – номер своего телефона.
Казалось, еще вот-вот, и она покажет прокурору язык. Впрочем, то, как свидетельниц показывала ему всю себя, говорило, что решение обменяться телефонами с многоуважаемым обвинителем уже принято.
– То есть, потерпевшая Акимова Людмила Николаевна с двадцати одного часа пятидесяти пяти минут, – продолжил прокурор, уже подозревавший о скорых изменениях в своей интимной жизни, – до двадцати двух часов пяти минут, когда подверглась нападению Сорокина Святослава Игоревича, находилась в вашей машине одна?
– Я на часы не глядела. Когда вернулась к машине, меня к ней не подпустили, там уже орудовали криминалисты и медики. Меня сразу проводили на допрос.
– Видели ли вы гражданина Акимова на месте преступления?
– К сожалению, нет, его к тому времени увезли. – Танька приветственно помахала мне за решетку. – Но будь таких Алексов побольше, нам не пришлось бы…
– Прошу не отвлекаться, – пресек лирическое отступление строгий голос судьи.
Татьяна никаким боком не относилась к моей нарождавшейся организации: не являлась ни действующим членом, ни внештатником из сочувствующих. Даже о тонкостях новой идеологии не знала. Но здравый смысл заставлял ее лить воду на мою мельницу:
– Если бы на месте Алекса оказался мой муж, от насильника не осталось бы живого места. Он разорвал бы преступника на кусочки и вывесил на деревьях, а фотографии по подъездам расклеил, чтоб неповадно было.
– У вас все по обстоятельствам дела? – опять перебила судья.
С видом королевы среди придворных, Танька вздернула подбородок, еще откровеннее выпятила грудь и снисходительно оглянулась на собравшихся:
– По обстоятельствам – все, а по делу… Ну, не виноват он. Вешали бы насильников, их бы и не было. Представьте, что вас… или вашу дочь. А того, кто заступился – судить?! За что? Сажать?!.. За то, что собственную жену спас?! Да вас самих тогда надо…
Таньку быстренько вывели из зала суда, хотя она и в коридоре продолжала возмущаться – мне было прекрасно слышно из-за решетки.
В клетке. Словно зверь. Как же они правы. Я – зверь, самый страшный (потому что – непредсказуемый) зверь на свете: я не желаю быть съеденным хищниками. Хищники, если подумать, только называются хищниками, в нашем представлении – злыми, агрессивными и сильными. На самом деле в природе они охотятся на слабых, маленьких, глупых, дряхлых и больных. Очищают мир. Грубо говоря, делают его лучше (имею ввиду – для природы). Во всяком случае, здоровее. Не для того ли мы миримся с существованием волков в лесу и ястребов в поле?
Итак, ученые говорят: хищники – санитары леса. Не важно – того леса, что за городом, или асфальто-стеклянно-бетонного в самом его центре. Хищники, они хищники в любом обличье – хоть в овечьей шкуре, хоть в деловом костюме или со значком депутата. Их дело – грызть слабого и тащить добычу в зобики подрастающего потомства. Но как жить с этим принципом социального дарвинизма обыкновенным людям, которые мнят себя хорошими и желают жить правильно?
Если честно, то плевать мне на законы эволюции и естественный отбор – я буду зубами защищать ближнего (а равно и дальнего) от более сильных, но менее человекоподобных собратьев. Пришло время сильных не телом, но духом. Вот такой выверт эволюционной спирали, что уперлась острым штопором в зад не ждавшего подобной пакости гомо сапиенса. И мне его не жалко. Если кто-то высоко думает о себе, что он хищник, то пусть научится ловить настоящую дичь, а не отбирать хлеб у маленького или обездоленного.
Жаль, что оружие есть только у власти и преступности, отчего в сознании многих они кажутся симбиозом. Простым людям тоже не помешали бы Калаш дома и Мак в темной подворотне.
Да, жаль. Когда выйду и войду в силу, я поправлю это недоразумение.
Кажется, я немного не о том и не ко времени, хотя и в тему. Вернемся к происходящему. К суду. Надо мной.
Можно ли было представить, скажем, год назад, с пеной у рта доказывая соратникам свои постулаты, что сам окажусь в роли преступника. Радовало, что судья – женщина. Должна понять. Говорят, женщины снисходительнее к общественным недоразумениям вроде меня. Мы только по букве закона кошмарные убийцы, а по справедливости – защитники слабых. Тех же женщин. Детей. Стариков.
Это насчет будущего приговора. Как ни странно, о нем я думал в последнюю очередь, потому что мне нужен был этот суд. Мне, для моих целей.
Мне было, что сказать. Как в свое время – Христу. Пусть пока с тем же результатом. Время расставит все по своим местам. Понтий Пилат тоже был лишь государственным чиновником, радеющим о собственном благополучии (конечно, вкупе с общими интересами… по возможности). А Христос – это Христос. Хоть и сын плотника. Теперь ведь никто не скажет, что «прокуратор Иудеи» звучит круче.
3
Для дачи показаний вызвали Людмилу. Бледная и похудевшая, она долго не могла прийти в себя.
– Алекс к тому времени ушел, – начала она после перечисления общих данных, – мы с Татьяной тоже собрались уехать, но ее перехватили. Она ненадолго отлучилась, а я осталась ждать в машине. И тут…
Людмила не сдержалась. Плечи задрожали, лицо зарылось в ладони.
Я умоляюще глянул на адвоката. Тот понял. Заседание прервали.
На следующее заседание Людмила не явилась. Я облегченно перевел дух. Хорошо, что не пришла. После пережитого ужаса вновь и вновь обсасывать подробности…
Жуть.
Прокурор встал.
– Обстоятельства дела суду уже известны, и ввиду неявки гражданки Акимовой предлагаю заседание не переносить, а слово предоставить… – Его голос завис на долю секунды.
Я замер.
Да! Слово, наконец, предоставили мне.
Настал звездный час. Я поднялся, встретившись с поддерживающими глазами друзей. В первых рядах, занимая почти треть помещения, передо мной сидела вся компания единомышленников, включая ранее отсутствовавшего Борисыча. Они пришли ради меня. И для нашего общего дела.
– Да, я сделал это. – Я обращался сразу ко всему залу, сегодня забитому до отказа. – Могу объяснить, почему.
Знал ли кто-то из пришедших, что присутствует не на судилище, где вынесут приговор очередному нарушителю спокойствия? Сегодня они – эти обращенные в мою сторону разные лица, внимающие и ждущие моих слов – на Голгофе. Впервые за долгое время свежий ветер будущего проникнет в затянутые паутиной скрипучие мозги. Сегодня новый мир впервые вторгнется в замшелое мышление обывателей, до сего момента не знавших ничего лучшего, как догонять Европу, дышать ей в задницу и глотать ее испарения – и при этом радоваться: как хорошо, мол, устроились! Дескать, ура, скоро все там будем – в этой законопослушной сказочной опе. Нет, господа-товарищи, не будете. Не нужны вы там никому, у них самих проблем выше крыши, в основном именно с такими понаехавшими приверженцами их идеалов, как вы. Которым сразу все права подавай – в том числе, понятно, и преступникам. Потому как – «права человека». Преступник – тоже человек! Это их логика.
В новом мире будет другая. И я сказал:
– Уважаемые господа и дамы. Друзья. Госпожа судья. Я убил этого преступника. Отмечу – не случайно убил. Не в состоянии аффекта. Не по недоразумению. Не защищаясь и даже не потому, что защищал. Нет. Я хотел его убить – и убил.
По залу прокатился ропот. Адвокат посмотрел на меня как на умалишенного: что я творю? Нарушаю все договоренности, уничтожаю смягчающие обстоятельства и рву возможности «сыграть в дурочку». Он покосился на сидевшего сзади Борис Борисыча. Тот неопределенно пожал плечами: что поделаешь, мол, это его выбор, и он его сделал сам.
Разве дано понять натасканному на «выжить любой ценой» (с упором на слово «любой») адвокату, что слышал он не показания жаждущего свободы, а потому готового и смолчать где надо, и лжесвидетельствовать, и подставить другого, короче, выкручиваться всеми способами – а голос из будущего. Это сверкнула молния нового порядка. А после молнии раздастся гром. И будет потоп. Потому что время пришло. По-другому быть уже не может.
Я – всего лишь пророк этого времени.
И я сказал:
– Я убил преступника. Намеренно. Потому что считаю – только так можно побороть преступность. Именно так надо поступать с ними, ведь преступник сам лишает себя всех прав собственным решением преступить установленные обществом законы. Он намеренно ставит себя вне их – и о чем тогда говорить?
Народ зашевелился сильнее. Выданное мной простое умозаключение, если вдуматься, одно, само по себе – без всей наносной шелухи, которая только отвлекает от главного – гораздо больше многих религий. Выше всех философий. Действеннее нынешних законов. Правда. Подумайте.
В стремлении к власти политические партии тратят миллионы долларов на услуги коммерческих философов в требовании подарить им работающую Идею. Такую, за которую проголосует народ. За которой пойдет, причем весь.
Включите телевизор – кто главный народный герой? Пощелкайте каналами. Полицейский? Судья? Другие (в глазах простых людей) олицетворения продажности соответствующих структур? Нет, господа. Герой нового времени – мститель.
Око за око.
Но как совместить несовместимое? Суд Линча – и закон. Справедливость – и милосердие. Мораль – и здравый смысл. Общее благополучие – и благополучие каждого из нас.
Я – знаю.
И я говорил:
– Сделав для себя осознанный выбор, преступник встает на другую сторону баррикад, и с этого момента он – враг. А на войне – как вы знаете – как на войне.
Судья, с молоточком в руке, переглянулась с прокурором. Я продолжал:
– По Библии человек, в отличие от всего остального, сотворенного Словом, был сделан из глины. Из праха земного. Но все же – по образу и подобию. Не внешне. Подобие важнее внутреннее. Это подобие – умение мыслить и принимать решения. Какую сторону принять, каждый выбирает сам. И за свой выбор должен отвечать. Жизнью.
Деревянный молоточек с грохотом обрушился на судейский стол.
Меня прервали, но пусть не все, а главное я сказать успел.
Вот только… понял ли кто-то?
Ничего, придет время – я повторю.
Благодаря стараниям и немыслимой изворотливости адвоката меня не засудили по полной программе. Но мне стало как-то все равно, пусть это звучит дико и неправдоподобно. Жить, как я уже понял, можно и в тюрьме. Многие живут, и ничего. Терпимо. Если местные правила принять.
У меня в голове зрели свои правила. Правила устройства нового мира. На суде я выдвинул только основополагающий тезис. Как применить его на практике – не сказал. А дьявол кроется в подробностях, не так ли?
Мне дали пять лет. И на том спасибо. Христу было хуже.
Часть 4
Продолжение второго знакомства: Людмила
В любовном треугольнике один из углов обычно тупой.
Народная мудрость
1
С того дня мы стали встречаться регулярно. Каким же он оказался дремуче-грубым в постели… и как это, оказывается, здорово. Ни в каком диком сне не могло присниться, что меня станут возбуждать жадные спонтанные спарринги в местах, что, казалось бы, совершенно для этого не предназначены. Как оказалось, это только казалось. А «спарринг» – словечко Олега, он использовал именно его, причем выводил от другого, гораздо более подходящего по смыслу глагола.
– Сюда.
Крепкая рука хватала меня, втаскивая, например, в мужской туалет при полусонном супермаркете.
– А если зайдут?!..
– Им же хуже.
Или взнуздывал в примерочной, сгибая пополам либо властно возвышаясь.
– Но охрана видит! – молила я, озираясь в поисках камер.
По закону наблюдение там запрещено, но кто же его соблюдает. Все знали, что камеры есть.
Олег крушил сомнения на лету:
– Пусть завидуют. Не отвлекайся.
Он поражал неуправляемостью и необузданностью желаний. В отличие от изредка вспоминающего обо мне Алекса, начинавшего будничные поползновения с длинных и до оскомины знакомых прелюдий, убивавших желание начисто, этот представитель мужского племени думал только о себе. Всегда. Исключительно о своей жажде моей бедной плоти, раз за разом практически раздираемой на части, без оставления живого места… но как же это возбуждало! Видимо, во мне спала мазохистка, и ее разбудили. Иначе не объяснить. Или унылый штиль Алекса настолько приелся, что буря показалась освежающим бризом.
Нескрываемое распутно-животное начало Олега при встречах со мной захватывало над ним власть, оно просто жгло, заставляя вожделеть, безоглядно отдаваться и безмолвно выполнять любые прихоти.
Он показывал сделанные им фотографии. Какой же он был бесстыдник! У меня глаза лезли на лоб от одних только ракурсов, в которых он ловил не подозревавшую об съемке натуру.
Иногда во время процесса он подлавливал и меня. Как же это заводило!
Любовь развивалась стремительно, как бывает только в плохом кино и в жизни. Нашим временем стали вечера. И дни, когда у Олега не было дежурств, а я почти забросила как учебу, так и работу, живя в постоянном отгуле. В некоем помешательстве, которое шло изнутри.
Я была влюблена. Этим все сказано.
– Любимый… – шептала, сжимая светлую во всех смыслах голову любимого человечка, прильнувшую к моей отворившейся для него душе.
Конец ознакомительного фрагмента.