У нас с ней сложился неплохой тандем: она знала, что я никогда ее не подставлю и если пишу, то проверять за мной факты нет надобности. Я знала, что при всей строгости Марины ко мне, при ее принципе дистанцирования от подчиненных, она всегда рядом и в случае нужды поддержит и поможет.
Илья при таком раскладе дотянуться до меня не мог, хотя и сделал ряд безуспешных попыток, категорично пресеченных Мариной. В состоянии творческого подъема и эйфории я благополучно и спокойно проработала в газете два года и даже удостоилась областной премии союза журналистов. И если бы не Василий…
Этот человек по фамилии Балдуев появился в газете неожиданно. Его выдворил из Кубани партбосс Полозков. Вася сначала крутился в областной думе, потом явил свой лик в «Ставгородской правде» в образе заместителя Марины. Мое сердце тревожно заныло. «Каиафа» подобрался ко мне слишком близко.
До Васи замом Марины долгое время был порядочный человек, писатель, интеллигент и умница Сергей Белоконь. Он аккумулировал лучшие традиции журналистики в регионе. Как он ругал себя, когда под напором охочего до кресел Васи Балдуева ушел из «Ставгородской правды» в областную администрацию пресс-секретарем губернатора!
– Если бы ты знала, какая это клоака! – не выдержал однажды Сергей, уже начавший крепко садиться «на стакан». – Никогда, слышишь, никогда не работай с этой властью. У нее нет ничего святого. Убьют, раздавят, уничтожат. Не покупайся!
Мы с ним взаимно уважали друг друга. Но как же он стал пить… Писать «оды вождю»ему было нестерпимо, называть белое черным – немыслимо, а оставаться человеком в лабиринтах ставгородской власти – невозможно. Карьера была окончена, дни – сочтены, а следом пришла смерть. Вот на его-то место и пришел заместитель главного редактора Вася.
Собственно, стычек с ним у меня как таковых не было. Я помнила «завет» экстрасенса Николая: смех разрушает зло! И при каждой встрече с Балдуевым растягивала в улыбке рот и разговаривала не иначе, как смеясь. Шутила, сыпала афоризмами – защищала свою энергетику. Обратила внимание на одну особенность: Вася не умел смеяться! Он издавал некие звуки, сотрясаясь массивным телом, но глаза его при этом оставались совершенно бесчувственными и – растерянными!Более того, на мой смех редактор реагировал нервно, у него начинала трястись голова как при болезни Альцгеймера (свят, свят!), дрожали руки. Напрашивался вывод:Вася конкретно вампирил и интуитивно чувствовал, что не получает от меня нужной ему порции негативной энергии. Понять, в чем дело, он не мог. Но начал меня тихо ненавидеть.
Поначалу несколько раз Вася сунул свой нос в мои материалы, внес совершенно идиотскую правку, вычеркнув аналитику и выводы. Я дала понять Марине, что свои тексты хотела бы видеть на ее, а не на его столе. Больше Вася меня не правил. В роли зама он был безобиден и очень хотел влиться в непростой журналистский коллектив. Он уже знал, что Марина готовит почву для ухода из газеты на повышение. Надо было только выждать. Вася не умел ждать.
Однажды Марина зашла в свой кабинет и увидела вальяжного зама развалившимся в ее кресле и отправляющим факс.
– Не рано ли, Василий, вы заняли мое кресло?
Василий знал, что не рано. Вопрос с ним был уже решен на самом Черноворонском верху. Вася умел быть нужным власти. И в один прекрасный день, когда старейшая на Юге России газета «Ставгородская правда» отпраздновала свой 80-летний юбилей, судьба редакторского кресла решилась окончательно: вскоре в него сел никому в области неизвестный молодой мужчина с замашками леопарда и гиены одновременно.
Комсомольские отпрыски
На городской площади в центре Энска буйствовал «сын юриста». Ставгородская область вступила в полосу выборных кампаний. Лидер либерал-демократов прибыл агитировать местный люд за действующего губера Марченкова и всячески «поливал» его конкурента Черноворона.
– Вы хотите избрать человека с такой фамилией? Да он вас в гроб загонит! Через год я к вам приеду, а вы уже – на кладбище! Туда вас приведут коммуняки! Выбирайте из двух зол! Голосуйте за Марченкова! – слушать Вольфовича было одно удовольствие. Песня! Бесплатный концерт. Но как же он был прав!
Шурик Черноворон по всем разумным раскладам не должен был стать губернатором. Но на выборах разум спит. Поэтому Ставгородская область на руках внесла первого областного комсомольца – крикливого и пустомельного – сначала в кресло думского деятеля, усадив аккурат рядом с коммунистическим лидером, а потом и в губернаторское.
«Пиарился», то бишь болванил свой народ, будущий губер справно. Надо отдать ему должное: в 1996 году он буквально вспахал хлеборобную область, прижал к груди всех уцелевших после реформ доярок, скотниц и землемерок, полежал под всеми комбайнами, заехал во все «медвежьи углы». Народ был в восторге. До Шурика никто не снисходил до пролетариев так по-братски.
По глупой наивности думалось, что так будет всегда. Как когда-то к Ленину повалят к Шурикуходоки с заломленными шапками правду-матку искать. И найдут. И восторжествуют в области справедливость и порядок. Только, когда Черноворон после победы выставил в коридоре областного правительства вооруженную до зубов охрану, темному народу стало ясно: Шурик – не Ильич.
С его воцарением в кадровой политике региона началась полная чехарда. Откуда-то из небытия вылезли фигуры, которых не знал никто. Предполагалось, что, доверив свое будущее Черноворону, народ автоматически с радостью вверял себя его ставленникам на местах. Но та свита, которая по закону жанра делала короля, зажила своей автономной жизнью. Ставленники ринулись устанавливать ставки. Рулетка под названием «Властное кресло» закрутилась с космической скоростью. И стало всем не до народа. И уж тем более не до его проблем.
– Ты давно могла купить себе должность редактора, – вращая глазами и озираясь по сторонам, шептал мне начальник отдела культуры Юрий Ервандов. – 50 тысяч «зеленых» и любой вопрос решаем! И гордо добавил:
– У нас расценки такие же высокие, как в Чечне.
То ли этот мэн проверял, есть ли у меня такие деньги, то ли предлагал свои услуги в передаче денег по нужному адресу… Я на сей счет не полюбопытствовала. Когда Вася во время моего отпуска провел редакционное собрание и избрал сам себя главным при поддержке, разумеется, губернатора Черноворона, я по телефону поздравила новоявленного редактора. Мне стало ясно: работать мы вместе не будем.
Дело в том, что он знал: моя кандидатура в пику Васиной «гуляла» по коридорам власти. Но в отличие от него, покладистого и гибкохребетного, я именовалась «миной замедленного действия», с легкой руки Илюши Теллера меня считали «непредсказуемой». Да к тому с моей фамилией даже думать о карьере в области было немыслимо! Будь я Гайдученко или Сивокобылина, или вот на худой конец Обалдицына – базара нет! А тут какая-то Феникс, понимаешь. То ли еврейка, то ли армянка с яицкими корнями. Даром, что русская. Всё равно – не в дугу. К тому же водку жрать, как то было необходимо с новой властью, я не умела. И вообще, сторонилась ее изо всех сил.
По первости верилось, что «отстреляется» Черноворон, отбудет свой четырехлетний срок и свалит в Москву. Ставгородцы ведь плотно оккупировали столицу, во все времена стекались сюда реками и ручьями, всё норовили свой диктат навязать, всю страну к ногтю прижать. Одному даже удалось. Отцом перестройки тот дядя назывался. Ох, и мудрый же народец вывела на российской окраине Екатерина Великая!
Но Черноворон никуда валить не собирался и обживался на просторах области навечно. Вася зорко следил за ним.
– Пиши «гвозди», – давал мне задание редактор.
«Гвозди» – это скандалы, конфликты, расследования, политкухня. Моя главная специализация. То же самое делали еще несколько журналистов – Лена Рыбкина, Светлана Танич, Валька Жилетт. Нароем компромат, снабдим шефа, он и рад – теперь он в курсе всех тонкостей региональной политики.
Вася очень четко и буквально понял тезис «информация стоит дорого». Он информацией владел, копил ее, лелеял. Что-то, конечно, выпускал на страницы газеты, но самые «вкусные» фактики берег.
– Слышь, Вовчик! (Петюнчик, Колян, Сирожа) Тут моя Феникс (Рыбкина, Танич) на тебя кое-что насобирала. Ты, оказывается, сволочь приличная! Зачем «крышуешь» похищения людей?
– Побойся бога, Василь. Я чист, как белый лист.
– Брешешь. Завтра в печать пойдешь.
– Сколько…? Я сейчас приеду!
Назавтра Вася кривит физиономию:
– Слабовато написала. Не тянешь. И вообще, в реальности всё выглядит совсем не так.
Не сразу и не всем были понятны подобные рецензии. Я, например, одно время начала комплексовать: а что, если я и впрямь сама, того… Не въезжаю в тему. Но лишь спустя некоторое время, когда Вася по своим финансовым, резко возросшим возможностям и частым поездкам в Москву и за рубеж всё больше стал приближаться к ставгородским олигархам, стало ясно, что информация, нарытая коллегами, действительно стоит дорого. Куда дороже, чем наша честь и сама жизнь в Васиных глазах.
Год от года в руках Балдуева концентрировалось то, что в одночасье могло уничтожить любую властную фигуру – хоть силовую, хоть штатскую. Черноворон и его окружение поняли это слишком поздно, когда уже болтались на Васином крючке без шанса соскочить. Приходилось с ним считаться. А он пошел дальше. На банкеты и прочие увеселительные мероприятия ходил исключительно с диктофоном особого, спецслужбовского, пошиба. Супер-техника ловила любую речь без искажений с любого расстояния, его не надо было совать под нос и щелкать кнопками. Плоская игрушка толщиной полсантиметра и размером с обычное удостоверение легко умещалась в нагрудном кармане пиджака. Вася мог пить вместе со всеми, молоть всякую чушь, вытаскивая собеседника на откровения «за жизнь», и четко знать, что каждое слово пропечатано у него на груди. И завтра этот мэн заплатит Васе за молчание.
Впрочем, редактор этим делом особо не злоупотреблял. Иначе лежать бы ему с простреленной головой. Он знал, кого и при каких обстоятельствах раскручивать, знал психологию каждой жертвы, детально изучая всякого, на кого падал глаз.
С точки зрения психотерапевтов такое поведение имеет объяснение: человеком движет страх. Страх как мотор. Страх утратить свое влияние, потерять свое место, быть разоблаченным. Отсюда патологическое стремление поставить всех под тотальный контроль, знать, кто и чем дышит, о чем думает.
Изучив психологию своих сотрудников и получив рычаги управления ими, он запустил щупальца в правительство и осторожно, даже бережно исследовал каждую душу, чтобы в нужный момент задушить и выжить самому. Вот на такой почве и сошлись три человека, сыгравших в моей жизни роковую роль – Шурик Черноворон, Илья Теллер и Вася Балдуев. Все трое были мудрыми и одержимыми «Каиафой». И была у троицы мертвая хватка.
Гора трупов
Смерть героев моих телевизионных и газетных выступлений шла за мной по пятам. «Каиафа» расчищал поле деятельности вокруг меня, сжимая кольцо. Умирали лучшие.
Как Гена Танов, бывший заместитель директора завода минеральной воды. Он был убит цинично и дерзко. Расстрелян в упор в момент, когда садился в свой автомобиль. До этого он вел безуспешную борьбу за сохранение завода, который нещадно вели к банкротству, чтобы прикарманить завод и воспользоваться всемирно известным брендом «Ессентуки». Когда мы с Геной начали крутить эту тему и искать концы, кому выгодно, кто за кем стоит, я сказала ему:
– Гена, бесполезно. Хорошо, если просто проиграешь битву.
– За мной стоят люди. Коллектив. Я пойду до конца.
Не дошел. Любопытно, что после убийства Гены из моего журналистского архива в служебном кабинете пропали кассеты с записью фактов и фамилий, озвученных Тановым. Конечно, я помню многое наизусть. Но для аргументированного озвучивания этого, увы, мало. Одно скажу, что причастные к банкротству и убийству зама директора люди, живут и здравствуют, носят «красные корочки» и вхожи в самые высшие эшелоны власти.
От пуль, имя которым людской непрофессионализм, злоба и зависть, умерла Людмила Калантарян. Подвижница, учитель в самом высоком смысле слова. Она учила детей музыке. Ее ученики, многих из которых едва можно было разглядеть из-под крышки рояля, творили на сцене чудеса. Виртуозная игра поднимала волосы дыбом не только у мало сведущей в классической музыке публики Ставгорода и Энска, но и у ценителей музыки в Италии, Болгарии, Великобритании, в Москве и Санкт-Петербурге. Учительница возила своих учеников по миру и неизменно возвращалась с наградами.
В родном Энске победы Калантарян воспринимали сначала как должное: «Подумаешь! У нас народ дюже талантлив, ума большого не надо, чтобы «падший» Запад нашими самородками удивлять!». Потом – как докуку: «Сколько можно? Ты, Люда, для себя стараешься, понравилось за чужой счет кататься!». «За чужой» – имелись в виду крохи, которые вынимали из карманов директора предприятий в ответ на слезные просьбы вывезти талантливых ребят на международные конкурсы.
Люда приходила ко мне в слезах и никак не могла смириться с невежеством, вызывающей дремучестью местной власти, которая отказывала ей не только в финансовой помощи, но и в выделении малюсенького помещения, где она могла бы заниматься с учениками. Ей приходилось готовить ребят к соперничеству с музыкантами, которые уже имели международное имя, у себя дома в однокомнатной квартирке. Понятно, что ни мужу, ни родным детям такое положение не могло нравиться.
Как она просила дать ей возможность заниматься с одаренными детьми в стенах энской музыкальной школы! Таланту надо помогать, – не уставала твердить учительница, – посредственность и бездарность пробьются сами. Как она билась за открытие школы искусств! Она хотела учить ребят и музыке, и этике, и английскому языку, и психологии. Она видела на конкурсах, какая молодежь сегодня представляет крупные российские города и зарубежные страны – говорящая на нескольких языках, воспитанная, эрудированная, раскованная и уверенная в себе. Чем хуже энские малыши? Ей было больно видеть, как они, повергнув в шок публику виртуозной игрой на рояле, не умели красиво откланяться, не могли легко и непринужденно дать интервью на языке страны-устроителя или хотя бы на английском. Но Люду не слышали ни в Энске, ни в Ставгороде: слишком много хочешь, еще мы под Запад не подстраивались…
Она раздражала своей настойчивостью. Разбираться с вопросом, дать или нет возможность Калантарян учить детей, занялось министерство культуры Ставгородской области, я написала большую статью. И что? Люду заклеймили и шарахались от нее, как от чумы. Среди коллег она была объявлена белой вороной, для власти стала «красной тряпкой». Для учеников осталась единственной и неповторимой.
Она умерла. От рака. За три месяца.
Она позвонила мне за несколько дней до смерти. По ее голосу было ясно: это – конец. На похоронах у Люды народ стеснялся смотреть друг другу в глаза. Заведующий отделом культуры Энска Ервандов, который первый осаживал Люду и просил «не высовываться», крутился возле гроба, но вскоре исчез. В городе хорошо знали, что он не гнушался ездить в Ставгород с грамотами и медалями, заработанными малышами на конкурсах, и выдавать их за свои заслуги. За что и удостоился звания Заслуженного деятеля культуры.
Все знали, что Люду затравили. Лишь единицы помогали ей и боролись за нее, сколько было возможно. Но разве местечковую власть, которая задалась целью доказать, что она – власть, переборешь? Смириться Люда с этим не смогла. Она ушла из жизни в 45 лет. Молодая, яркая, красивая. Ушла, наверняка не выполнив до конца своего главного предназначения в жизни – учить детей любить красоту звуков.
Я много думала, могла ли она избежать смерти и изменить свою судьбу? Наверно, могла.
Если бы она уехала из Энска – куда угодно, ее ведь с руками бы оторвал любой приличный город – она была бы жива. Но этот шаг учительница рассматривала, как поражение. А ей нужно было признание.
Оно пришло спустя полтора года после смерти. Людмиле Калантарян присвоили звание Заслуженной учительницы России. Неужели для этого ей надо было умереть?