Дело в том, что, уходя в Думу с должности главы администрации города и района, Бородинов оставил «на хозяйстве» своего зама Илюшу. Скромнягу экономиста-плановика. Предполагалось, что в случае форс-мажорных обстоятельств типа поражения на выборах Бородинов вернется в свое кресло главы. Не тут-то было. Надобность возникла, но Илюша уступать кресло не захотел. Бородинов ушел в бизнес, в котором ничего не смыслил. А его верный зам намертво прирос к мэрскому креслу.
Илья меня ненавидел всеми фибрами души. Так получалось, что его при мне неоднократно «драли» вышестоящие чиновники. Однажды в студию «Логорифм» на прямой эфир ко мне приехал глава региона Кавказских Минеральных Вод Алексей Кулаковцев, ныне спецпредставитель президента в одной из республик Северного Кавказа. Кулаковцев без преувеличения слыл самой колоритной и перспективной личностью, был дружен с Бородиновым. Эти два рослых, спортивных, красивых, нестандартно мыслящих мужика, одним своим видом бросали вызовСтавгородчине, для которой образ первого лица непременно ассоциировался с отвислым животом, красным лоснящимся лицом и бегающими, заискивающими глазами. Кулаковцев пришел в студию, минуя кабинет Ильи Теллера. О прибытии своего шефа Илюша узнал из телевизора уже во время начала передачи. Для него это был шок. Он метался по кабинету и кричал, что порвет меня на куски. В джентльменстве и пунктуальности главы региона Кулаковцева мэр Теллер усмотрел личные происки журналистки Феникс. Самое скверное было то, что до перерыва в вещании, до первой рекламной паузы, Илья не мог попасть в студию, которая находилась у него, простите, под задом – двумя этажами ниже. Когда же путь в студию был открыт, Илья предстал перед Кулаковцевым в виде послушного и слегка обиженного мальчика для битья, на котором сломались розги: глава курортного региона битый час выпускал пар, отвечая в прямом эфире на вопросы энцев по поводу безобразий в коммунальном хозяйстве, в сфере социального обеспечения, то есть по сути отвечал за огрехи мэра.
Теллер стоял навытяжку, опустив голову, подарив мне один выразительный по своей убийственности взгляд. Что означало: «Свою игру ведешь? Против меня? Всё, Феникс, держись!». Не вела. Просто работала. И не считала необходимым согласовывать с главой города кандидатуры участников своих передач.
Жаль, что вскоре на перспективного Кулаковцева окрысилась теневая областная элита и буквально «закопала» его. Сначала был состряпан президентский указ об отстранении Кулаковцева от должности за нецелевое якобы использование бюджетных средств – денег из федерального бюджета, вырванных с кровью для развития региона и розданных под проценты руководителям перспективных отраслей народного хозяйства. Деньги нужны были всем. И тогда Кулаковцева разве что не носили на руках. Но отдавать деньги не захотел никто. Многомиллионный кредит окрестили «кредитом Кулаковцева» и повесили на его шею. Потянулись судебные дела, потом умница Кулаковцев, выиграв все суды и разорив попутно несколько газет, поспешивших обвинить его в «нецелевке», уехал из области. Правильно. На Ставгородчине иная шкала ценностей…
Однажды Теллер, которому я досталась от Бородинова в качестве помощника по связям с общественностью, вызвал меня в кабинет. Он очень хотел, чтобы я предоставляла ему полную информацию о том, что и с кем говорит Бородинов, с кем встречается, какие бумаги я за него подписываю. А это действительно имело место. Бородинов почти все время был в Москве, а народ шел к нему валом в Энске – беженцы из Баку и Душанбе, из Чечни, спитакские страдальцы, кого только не было. И у всех проблемы – прописка, жилье, работа. Бородинов разрешил мне самостоятельно принимать решения. Я и принимала. И депутат, и избиратели были довольны. Не доволен был один Илья. Он хотел видеть меня в амплуа стукача и любовницы одновременно, сидеть в кресле своего бывшего шефа Бородинова, рулить городом и ни за что не отвечать.
Отношения обоих моих шефов из деловых и доверительных постепенно стали напряженными. Поводов было достаточно. Разные политические лагеря: один – демократ, другой – коммунист. Разные взгляды на местное самоуправление: один – за, другой – резко против. Разное видение политических перспектив друг друга: Бородинов видел Теллера исключительно своим замом, Теллер видел себя мэром, начисто исключая Бородинова из сферы своих интересов. А тут еще я.Теллер «прессовал» меня, Бородинов деликатно, но твердо ограждал от нападок. В его отсутствие я мужественно сносила удары одного и никогда не жаловалась возвращавшемуся из Москвы другому, была помощником обоих, пытаясь в работе двигаться в двух направлениях одновременно. Ситуация была дурацкая. Я застряла между двумя облаченными властью мужчинами, одного из которых любила, а другого терпела.
И вот теперь в ответ на завуалированный приказ докладывать обо всех деяниях Бородинова я не выдержала:
– Илья Михайлович, между вами с Бородиновым огромная пропасть возникла. Я сижу в шпагате над этой пропастью. А вы одну мою ногу со своего края сталкиваете. Вы хотите, чтобы я полетела вниз? Зачем это вам?
Илья пулей вылетел из-за стола:
– Как ты хорошо сказала! Как правильно!
В этом был весь Илья.
После этого разговора телевидение «Логорифм» приказало долго жить. Илья сначала отобрал помещение у студии, потом прекратил финансовую помощь. Работать со СМИ, просвещать население он не хотел: меньше знают, крепче спят. В моду опять вошли кулуарщина, замалчивание проблем, тактика двойных и тройных стандартов, забытые при Бородинове.
Вскоре из Пятигорска в Энск приехала съемочная группа областного телевидения. Обо мне снимали коротенький документальный фильмец. Мне надлежало красивой походкой пройти по площади до мэрии. Ветерок теребил волосы и вздымал полы розовой шелковой мини-юбки, я жмурилась от слепящего солнца и – нос к носу столкнулась с Илюшей. В компании двух престарелых граждан он тормознул меня, закрыв обзор оператору с телекамерой, и традиционно, как обычно без малейшего повода, заорал:
– Что ты себе позволяешь? Я выгоню тебя из кабинета!
И пошел прочь. Я оцепенела. Подлетели оператор с журналисткой:
– Что случилось?
Я нацепила на лицо безмятежную улыбку и сказала, что мэр не вкурсе идущих съемок и подбросил мне на ходу новую тему, которая его крепко озадачила. Журналистка облегченно вздохнула, оператор ушел на исходную позицию, я повторила красивую проходку по аллее к мэрии. Что творилось в моей душе, не узнал никто. Как я и сама не поняла, о чем опять орал и чего от меня хотел этот странный мэрик.
Самое удивительное, что повода в чем-то меня обвинять у него не было ни малейшего. Я только что вернулась из отпуска и «насолить» Теллеру чем-либо просто физически не успела. Впрочем, врачи говорили мне, что у него ассоциативное мышление. Это как болезнь. Каждая клеткаэмоционально нездорового организма запоминает реакцию на какое-то будоражащее событие или объект и впоследствии выдает эту реакцию всякий раз, когда больной видит этот объект или попадает в аналогичную ситуацию. Иными словами, синдром «красной тряпки». Так Илюша реагировал на меня. Так неуравновешенный человек инстинктивно чувствует неподвластную ему силу и стремится поработить, уничтожить ее носителя. Ему было мало лояльности и внешне уважительного отношения, ему мало было даже огромной дистанции и полного прекращения контактов. Ему было необходимо довлеть. В каждом моем слове – печатном или эфирном – он выискивал подвох и подтекст и втайне мечтал с позором изгнать меня сначала из кабинета в мэрии, которую он считал своей собственностью, а после и из города. Он чуял, что я не люблю его родной Энск, и был абсолютно прав. Этот город рождал во мне тоску и отвращение. Я считала, что отбывала там 20-летнюю каторгу.
Энск – древний городишко, население которого делится на две почти равные части: тех, кто только что освободился из мест заключения, и тех, кто вот-вот туда отправится. Не случайно именно в Энске в середине прошлого века состоялся первый всесоюзный съезд воров в законе.
На территории Энского района расположились сразу несколько тюрем и колоний всесоюзного значения. Их обитатели по окончании сроков оседали тут же. Места – почти курортные, недалеко Домбай, Теберда, Кисловодск, Приэльбрусье… Чем не жизнь? В городах-курортах бывших зэков, конечно, не прописывали, а в Энске – с дорогой душой. Тут были промышленные предприятия всесоюзного значения, вредные производства и кому, как не освободившимся из мест заключения, занимать здесь рабочие места. Потому и из учебных заведений в Энске со времен царя Гороха были только ПТУ и пара техникумов. И хотя в последние годы сии учебные заведения гордо переименовались в колледжи, а на территории города появился косой десяток филиалов вузов, суть осталась прежней – образовательный, интеллектуальный уровень Энска низок чрезвычайно. Даже развал Союза и приток русских из бывших республик не сильно изменили интеллектуальный и культурный фон города. Беженцы из Средней Азии, Закавказья, Чечни, будучи генетически более приспособленными к жизни в нетитульных регионах, не могли адаптироваться в российском Энске.
– Здесь какой-то другой, непонятный народ. Каждый норовит тебя объегорить, – делились русские из Грозного.
Да что ж тут непонятного? В Энске просто действует кланово-родственный принцип существования. Для того чтобы здесь жить и работать, надо быть принятым либо в ряды национальной диаспоры, либо в семью с глубокими энскими корнями. Неважно, какими – алкоголическими, наркоманскими, преступными, компартийными, трудовыми… В противном случае ты навсегда будешь здесь чужаком, какой бы вклад в развитие экономики, политики, культуры Энска ты не внес.
Доказательства такого утверждения похоронены на городском стадионе. Здесь под травяным покрытием находится братская могила. На ней каждый День города топчется под бесноватую музыку толпа нарядных горожан, клянутся служить на благо всей Ставгородской области доморощенные политики. Сколько человек похоронено и от чего они умерли? Об этом известно немного. По свидетельству старожилов, похоронены на стадионе коллежские асессоры и прочая интеллигентская братия, которая не могла ужиться ни с народом Энска, ни с его моровым климатом.
А ведь был лет 200 тому назад Энск первой столицей Ставгородчины! Расположенный в яме между гор, этот городишко всегда накрыт туманом, а в славную компартийную пору, когда провинция финансировалась по остаточному принципу, утопал в болотах и грязи. Еще Энск славен тем, что в 5–4 в.в. до н. э. скифы использовали его окрестностидля захоронения погибших от рук темных сил соплеменников. По сей день Энск славится своей «чертовщиной» – большим количеством гадалок, ворожей – и притягивает к себе людей с паранормальными способностями.
Кстати, про Илюшу в городе открыто говорили, что он обращался к бабкам-колдуньям за получением черной силы. Был период, когда Илья заметно чах, болел, лежал с гипертонией и инфарктом в больнице. Потом в один миг вдруг стал здоровым и красивым, помолодел и ринулся в политические бои с норовом 30-летнего мужичка, хотя на самом деле справлял «полтинник». Интересно, но в это же время в семье Ильи возникли проблемы: лишилась почки дочь, занаркоманил родственник, умственно стал отставать внук. Понимал ли, с чем это связано, карьерно устремленный мэр? Что таким образомблизкие платят по его счетам? Вряд ли.
А вообще Энску, конечно, есть, чем гордиться. Он лежал в центре Великого шелкового пути. На площади, где сегодня с протянутой в будущее рукой стоит памятник Ленину, бушевали пышные ярмарки. Сюда любили наезжать грузинские князья. Отдавая честь городу-крепости, защищавшей южное порубежье от набегов черкесов, отпрыски знатных родов заезжали в казачью Никольскую церковь, сборно-разборную, без единого гвоздя и без фундамента, но убранную с царским величием и роскошью. Куда коммунисты подевали золотые оклады древних икон и где, в каких праведных боях с черкесами их брали кочевые казаки, архивных свидетельств нет. Энск умело прятал концы в болото. Поговаривают, что исторические документы, летопись судьбы древнего города хранились в другой церкви, которую во время оккупации взорвали фашисты. Буйствовали они в городе изрядно. Притом, что подполья с Энске не было. Напротив, жители его окрестностей прославились тем, что приветствовали оккупантов белым конем с попоной. Что не мешало фашистам истреблять мирное население.
После войны Энск долго не мог оправиться. В начале 80-х годов основная часть населения всё еще жила в хатках с земляным полом, в грязных общагах и работала в литейных цехах арматурного завода. Жилье здесь почти не строилось. Основой существования была идеология ленинизма. Ее боялись не меньше оккупантов. Главным принципом существования было не сметь свое мнение иметь. Малограмотные и плохо образованные люди были дешевой рабочей силой вредных производств, рабами горстки партбоссов, сидящих в местном белом доме. Их ненавидели и в их ряды стремились. И ненавидели тем сильнее, чем более были удалены от них.
Энск можно было бы назвать городом нищих, но вот ведь, что странно. При низком уровне жизни, который стал особенно нагляден в перестроечный период, деньги здесь были почти у всех. Уже не платили вовремя зарплату, волна за волной шли дефолты с инфляцией, уже закрывались производства, мыльными пузырями лопнули несколько банков, казалось, еще немного и город ждет социальный взрыв. Ничего подобного. По сей день при фактически нулевой занятости населения самые новые модели автомобилей, в том числе и иномарок, появляются именно в Энске и на душу населения их приходится больше, чем в других городах области.
Разросся частный сектор. На дома-дворцы просто залюбуешься. И это после сгоревших «в чулках» миллионов! Такое впечатление, что каждый истый горожанин только и ждал возможности обналичить некие закрома, чему коммунисты со своей идеологией препятствовали. Этому феномену удивляются все пришлые люди. Потому что «делать деньги» в этой «дырке от бублика» негде. Свиньи во дворах, голуби, дачные участки, куры и яйца, пасеки – это лишь доход, прибавка к пособию по безработице, но никак не капитал. На одних яйцах хоромы не отстроишь. И не могли все энцы скопом ограбить местные банки – «Агропромбанк», «Кредо», «Проминвест». Деньги отсюда растащили по карманам единицы.
«Фишка» же в том, что генетически коренные энцы – асы по деланию денег из воздуха. «Украл-сел-быстро вышел-снова украл-помог сесть другому» – лейтмотив поведения горожан, свято чтимый, передаваемый из поколения в поколение и оберегаемый от ушей пришлого люда.
Илюша Теллер Энск любил беззаветно и взаимно. Потому неоднократно избирался его мэром. Он был свой. И не мог мне простить копания в тайнах истории его родного города.
Работать вместе мы, конечно, не могли. Даже существование на одной территории было проблематично.
Положение тогда спасла Марина, редактор «Ставгородской правды». Она давно меня зазывала в газету, но Бородинов столь же упорно не отпускал: «Мне «птица Феникс» и самому нужна». Но когда он проиграл выборы, и я стала ничейная, а под Теллера «ложиться» ой, как не хотела, предложение Марины было для меня спасением.
Когда я принесла Илье заявление о переводе на должность собкора «Ставгородской правды», он удовлетворенно хмыкнул: я перестану маячить у него перед глазами, лезть «куда не надо», а в случае чего в Ставгороде ему будет сподручнее запрессовать меня чужими, еще более властными и цепкими руками.
«Ставгородская правда» находилась под контролем и финансированием высшего областного руководства. Позволить отдельно взятой журналистке делать в области погоду, ни один его чин не мог.
В «Ставгородской правде» в середине 90-х годов царил матриархат. Марина Коркина умело управляла редакцией, пресекая малейшие поползновения «акул пера» на внутренние распри и подковерщину. Тогда в кадровой политике редактора был ясный и четкий критерий – профессиональная состоятельность, светлая голова и трезвый образ жизни. Коллег с другими приоритетами Марина не держала.