Дэдрик собирался обдумать новый план примирения, но все испортила старушка молочница, жившая на конце улицы. Дэдрик был одним из нескольких ее постоянных покупателей и теперь, когда он не мог приходить к ней домой за молоком, она сама решила приходить к нему. Заглянув как–то утром, просто чтобы проверить, куда это Дэдрик подевался и почему молоко ему больше не нужно, старушка нашла его травмированным и обездвиженным и, наливая только что проданное молоко в бутылку, рассказала сразу несколько подобных случаев с переломами из своей жизни, а потом добавила новость о соседе Дэдрика, который порезал кого–то ножом, и теперь сядет в тюрьму. Новость эта Дэдрика заинтересовала и теперь он был вовлечен в паутину сплетен. Старуха приходила каждое утро, а Дэдрик радовался собеседнику и все расспрашивал и расспрашивал, про Карла, старика ветерана, жившего через два дома, у которого от курения якобы отвалилось лицо, и про Люсинду, жившую совсем рядом, у которой мать пытается отобрать дом, и про Альваро, мальчика отличника с соседней улицы, который, оказывается, приторговывает наркотой. Естественно, про планы примирения с семьей Дэдрик позабыл.
А зря, ибо Эрик связался с Гарви Демпси, малолетним преступником. Отец Гарви, человек довольно мягкий внешне, по своей натуре был очень жестоким. Детей за их проступки он не ругал, однако применял к ним иной метод воспитания: менял цвета их комнаты. Надо добавить, что у Гарви были еще два брата и сестра и за проступок любого из них комната перекрашивалась, преображаясь во мрачное пристанище кошмарных снов. Стены становились черными, на них появлялись серые ангелочки с наполненными кровью ртами. Добавим к этому постоянный запах краски и вы можете представить, что творилось в головах у детей, когда отец запирал их в комнате. Если же месяц проходил без происшествий, клеились белые обои, всегда одни и те же. Как–то раз маленькая сестра Гарви нарисовала на этих обоях животных. Отец был в гневе. Обои были сорваны. На стены нанесены новые образы страха. Маленькую разбойницу как раз запирали в комнате, когда домой из школы вернулся Гарви. Он был самым старшим ребенком в семье и отец все реже конфликтовал с ним, намекая, что скоро и Гарви должен подключиться к воспитанию младших.
– Вот, Гарви, полюбуйся, – сказал ему отец и показал улики, куски обоев с рисунками. – Это твоя сестренка сделала. Теперь пусть помучается.
Гарви ничего отвечать не стал, замахнулся и выплеснул всю накопившуюся в себе злость одним ударом. Гарви вообще был молчаливым ребенком. Когда ему исполнилось восемь и в школе начались наборы в спортивные секции, Гарви выбрал бокс. Теперь он учился уже в восьмом классе, ему было четырнадцать, но выглядел он на все двадцать пять.
С тех пор, как Гарви впервые ударил своего отца, в их семье все поменялось. Отец стал тихим. Его зловещая мягкость уже никого не пугала. Гарви стал кем–то вроде главы семьи. А в школе все считали его странным, сумасшедшим, нелюдимым молчуном. Так же выглядел и Эрик, когда только появился в этой школе. Не мудрено, что Гарви и Эрик быстро сошлись.
Гарви научил Эрика, какие уроки можно прогуливать без проблем, а на какие следует ходить. Чего стоит каждый преподаватель, какие ученики здесь учатся. Эрик даже удивился таким знаниям от столь нелюдимого мальчишки. Гарви на это ответил, что молчуны всегда много знают. К моменту их знакомства у Гарви уже была машина. После уроков они убивали эту старую колымагу, разгоняясь на полную на разбитых дорогах городских окраин.
– Так значит ты швед? – спрашивал Гарви. – Из Швеции к нам в Антилию?
– Нет, я американец, – отвечал Эрик. – Это мои родители шведы.
– Все шведы блондины, – говорил на это Гарви.
– А что с твоими родителями? – спрашивал Эрик.
– Ну что? Отец мой идиот.
– А мама?
– А мама уже не живет с нами.
– Извини.
– В смысле, подала на развод. А ты что подумал? Мама сказала, сейчас все разводятся, потому что сейчас каждый может себя прокормить. А раньше надо было создавать семью и все такое. Оплот морали, кружок воспитания… сегодня будут черные звезды. Мне надо поскорее домой. – Иногда Гарви заговаривался. Эрик думал, это от бокса – слишком много Гарви получает по своей голове. Знал бы Эрик, какое глупое детство пережил Гарви и как рано он повзрослел.
В другой раз они забрались на крышу школы. Две недели прошли и, как и обещал мэр, началась продолжительная весна. Горожане высыпали на улицу. Кое–где в тени домов еще лежал грязный снег, но на солнце поверхность земли, стены домов, все начинало греться. Может, и разум Гарви перегрелся окончательно, потому что он сказал так:
– Ты же хочешь освободиться, не так ли? От проблем?
– Каких? – спросил Эрик.
Иногда он рассказывал Гарви о ссорах своих родителей, о том, как неуютно стало ему в новом городе.
– От всего. Вот я раньше, когда читал истории о заключенных там, например, которые сбежали через много лет, пережитых в тюрьме, или о переживших кораблекрушение, я раньше таким людям завидовал. Они пережили страх… боль, все в предельном виде, и выжили, то есть вышли победителями. На них давило что–то, а потом они освободились. Когда я разобрался со своим отцом, мы дома тоже освободились. И я понял, что это такое…
Гарви подошел к краю крыши и посмотрел на небо.
– Ты о чем вообще? – спросил Эрик.
– Вот ты не веришь в бога? – продолжил Гарви.
– Нет.
– В этом все дело. Верить то надо не в религию, а в то, что после смерти все закончиться.
– Я тебя не понимаю.
Гарви повернулся к Эрику. Гарви стоял на самом краю, спиной к пропасти и ветер толкал его туда.
– Те люди, которые освободились от испытания, им стало понятно, что жизнь принадлежит только им. То есть, они уже видели конец, и получили второй шанс. Поэтому люди прыгают с парашютами, плавают на досках по волнам, лазают по горам. И тебе тоже нужно получить второй шанс.
– Как мне это сделать? С крыши я прыгать не собираюсь.
– Гипотетически, – сказал Гарви. Одну ногу он занес над пустотой. – Не нужно прыгать с крыши. Нужно только понять, что ты на это способен… Просто ты цепляешься за что–то ненужное, пытаешься что–то сохранить и тебе страшно начать новую жизнь. А теперь представь, что все стало бессмысленно и ты поднялся на эту крышу, чтобы спрыгнуть и покончить с собой. Только такое решение проблемы тебя устраивает.
Эрик подошел к самому краю и посмотрел вниз.
– Вот. А теперь представь, что будет дальше?
Эрик задумался и Гарви резко толкнул его в спину. Эрик зацепился руками за бортик и отпрыгнул назад. Он сел, прижался спиной к двери, ведущей на школьный чердак, и стал быстро дышать.
– Вот видишь, – сказал Гарви и засмеялся. – Там ничего нет. Есть только этот мир, а после ничего не будет. Надо использовать каждую минуту. Это ощущение притупляется, когда ты живешь спокойно. Надо подойти к самому краю, и заглянуть в пропасть, и тогда тебе станет легче. Ну, как ощущения?
– Ты идиот, Гарви, – сказал Эрик.
– Я же не собирался тебя сбрасывать с крыши. Но если бы ты это знал, ты бы не почувствовал катарсис. Ты был таким унылым. Теперь–то жизнь тебе понравиться. Если можешь ее потерять.
Эрик не стал слушать. Он уже спускался по лестнице и бежал домой. Он думал о Гарви с ненавистью, клял его самыми худшими словами. А Гарви стоял на крыше и смотрел, как Эрик убегал вдаль по улице и радовался за него. Потому что если бы Гарви так повезло с родителями, как Эрику, он бы ни за что с ними не ругался. Жизнь вообще была бы прекрасна.
Эрик, однако, свою жизнь прекрасной не считал. У каждого есть причины для ненависти и любви. Причин для ненависти у Эрика, на этот раз оказалось больше. Он не любил теперь вспоминать прошлую жизнь, когда было много денег и все было хорошо, родители были разговорчивы, никто ни за кем не следил, чтобы подметить какую–нибудь гадость.
Наступил день рождения Дэдрика. Непростой день, как для Эрика, так и для Розы. Утром они устроили отцу праздничный завтрак, потом Дэдрик, придерживая спину рукой, охая, пробрался в гостиную и улегся на диван.
– Все замечательно, – сказал он сам себе, но Роза была в тот момент неподалеку и подумала, что обращаются к ней.
– Это еще не все сюрпризы, – сказала она. – Будет настоящий праздник, как раньше.
«Как раньше» – это дом, наполненный светом и яркими красками, благоухающие цветы, гости в дорогих костюмах и платьях, приветливые, умные, воспитанные, приносящие подарки. Так по мнению Розы. По мнению Дэдрика как раньше не будет, потому что это были выдуманные торжества с выдуманными друзьями и весь свет, цвет и улыбки только для карьеры. А теперь может быть только как теперь – толстые, худые, измученные и усталые после рабочей недели друзья, которым очень хочется напиться и повеселиться, одетые в джинсы и футболки, или рубашки, но не из шелка или батиста, а бумажные, пожелтевшие и посеревшие со временем, как и их владельцы, а еще они будут одеты в платья, такие, знаете, слишком яркие, словно их красили краской для стен, слишком большие, слишком маленькие, пошлые, неинтересные, потому как у этих людей, должно быть, просто нет времени на воспитание вкуса. Так по мнению Дэдрика. На самом же деле, когда Роза повесила в комнатах воздушные шарики и разложила цветы, гости пришли вполне приличные. Конечно, элегантностью они не отличались, говорили с протяжными «нууу… эээ…», добавляя «типа… ага… в точку!.. ладно чо…», повышая голос, чтобы перекричать прочих говоривших, неприлично шутя, внезапно начиная подпевать любимой песне, все же они оставались такими милыми, приветливыми, дружелюбными, что и Роза была довольна. Только Эрик ушел на улицу. В доме ему было неинтересно. Особенно, когда уже ночью Бобби Вандербильд, толстяк и хам, напал на Джонатана Смолла, долговязого, пьяного, с лицом висельника, они сцепились, Вандербильд попытался задушить Смолла, обхватив его за плечи, и гости с трудом разняли их. Потом одни ушли провожать Вандербильда, другие остались утешать пострадавшего, Дэдрик был пьян и рассказывал о аферах Ролиарти, в которых он участвовал, Роза смущалась от его наглого вранья, другие жены пытались угомонить своих мужей и увести их домой.
Близилось лето. Антильцы с нетерпением ждали Дня Свободы, четырехдневного праздника. Накануне этого знаменательного события в школах проводились открытые уроки. Учителя рассказывали школьникам об истории острова, а за словами учителей следил директор или кто–нибудь из руководства школы. В городе Руморс была всего одна школа. Для шестиклассников урок проводил учитель истории Мигель Ансальдо, маленький лысый старик с усами и толстыми очками, некогда переехавший в Антилию из Испании. На этом уроке Эрик сидел рядом с Гарви, потому что в классе все места были заняты. Между собой они не разговаривали уже целую неделю.
– Привет, – тихо сказал Гарви. – Как дела?
– Никак, – ответил Эрик и сразу проверил, не смотрит ли на него директор.
– Кто такие антильцы? – громким голосом тенора спросил учитель Ансальдо. – Ну же, говорите.
– Может быть, жители Антилии? – предположил Гарви.
– Хорошо. И что же по–вашему Антилия?
– Страна.
– Нет, дорогой Гарви. Антилия – это мечта, – сказал учитель Ансальдо, директор довольно кивнул, и учитель продолжил, – Антилия, это мечта, которой заразил нас Адам Палладий. Этот человек, легенда, – учитель указал на картину, изображавшую Адама Палладия, очень странную картину, на ней было все, живописная местность, на фоне которой стоял Палладий, были его руки, ноги, туловище, облаченные в рыцарскую броню, было все, кроме головы, вверх картины оканчивался плечами, а голова, казалось, попросту не влезла.
– Почему он так изображен? – спросила Нола Беатриче, маленькая девочка с кудряшками, отличница. – Как можно, чтобы в государстве не знали в лицо такого человека?
– Нет, его знали в лицо, его профиль был на монетах, у всех в домах были фотографии с ним, а эта картина его руки, просто шутка гения, – директор закашлял и учитель Ансальдо сразу поправился, – шутка Палладия, а кто он был, нам теперь судить тяжело. Все, что мы знаем о детстве Палладия, это место где он родился. Африка. Его отец был очень богат и Палладий, всегда мечтавший о свободе для африканцев, заразился идеей создать государство, свободное, поистине свободное, где каждый чувствовал бы себя полноправным правителем. Хотя, нельзя точно сказать, для африканцев ли предназначалось это государство? Мы можем судить об этом лишь благодаря тому, что Палладий видел их бедствия, а когда он нашел земли, свободные, огражденные океаном от Старого Света, и от Нового, он решил, что построить государство именно на этих землях будет проще всего. И вот он совершает путешествие, – учитель подошел к карте и провел пальцем линию от Африки к Пиренейскому полуострову. – Испания, Португалия, страны, где Палладий заручался поддержкой для законного приобретения вот этого маленького чуда света, – учитель провел пальцем от полуострова к морю и далее, на запад, к островам, среди которых была Антилия. – Антилию открыли мореплаватели задолго до Колумба, испанцы прибыли сюда во времена Золотой Армады, но не с тем, чтобы проверить легенду о семи городах, нет, они прибыли сюда, чтобы выбить с острова пиратов, правивших к тому моменту Антилией, чтобы захватить рабов, те дикие племена коренных антильцев, с которыми пираты вступали в союз. Здесь не было золота, которое обещали мифы, здесь не было ничего и испанцы уплыли, не стали строить здесь даже оборонительных сооружений, на случай захвата острова чужеземцами. В те дни Антилия опустела. Пираты покинули остров, племена дикарей уехали в кандалах на Испанских галерах, трудиться за единственную плату – собственную жизнь. Антилия стала ничейной землей и была ей до Адама Палладия. Он выкупил Антилию и привез сюда новых дикарей, тех, чьи беды и горести Палладий наблюдал в Африке. Их было около двух тысяч, первопоселенцев. Потом прибыли другие. Палладий был богат, сказочно богат. И это богатство и жажда новых антильцев создать безупречное, свободное государство позволили Палладию отстроить города, из которых родилась новая Антилия, наша с вами. Как по вашему, случайно ли совпала легенда о семи городах с тем, что мы теперь имеем?
И опять же ответила Нола Беатриче, потому что она знала все и хотела похвастаться этим.
– Первым городом стал Кон, столица Антилии. Кон располагается в центре острова и там есть старый квартал, где еще сохранились постройки африканцев. Мы с родителями там были недавно и…
– Не сомневаюсь, милая Нола, вы были там. И что?
– Потом, когда стали приезжать другие африканцы, они отправились на исследование острова и построили Орфей, там добывали различные минералы. Город стал очень богат.
– Верно. На остров стали прибывать и другие люди, в основном испанцы, португальцы и англичане. Африканцы строили города, не забывая про свободу, о которой говорил им Палладий, они построили семь городов. Семь свободных городов… ой! – учитель Ансальдо прикрыл рот своими короткими пухленькими пальчиками. Директор смотрел на него недовольно.
Все дети повернулись в сторону директора. Это был старый, широкий в плечах, коротко стриженный седовласый мужчина. На лацкане его пиджака красовалась праздничная роза. Директор тяжело поднялся и подошел к доске. Дети смотрели на него с некоторым страхом и даже восторгом. Учитель Ансальдо посторонился.
– Вот! – директор ткнул пальцем в сторону портрета человека, очень даже похожего на него самого. – Вот, дети, Августо Вера, человек, сделавший Антилию по–настоящему свободной. При нем семь городов стали независимыми и, в то же время, едиными. Адам Палладий – важная строка в истории острова. С него все началось. Но вот учитель Ансальдо, – директор недовольно покосился на учителя, – забывается, как и все мы, когда рассказываем эту историю друг другу. Миф тут граничит с реальностью. Палладий был, должно быть, бизнесменом, как и те, кто теперь приезжает на наш остров, чтобы делать деньги. Те, кто довел нашу страну до кризиса, богачи, толстосумы… – Директор строго посмотрел на учеников, когда его взгляд коснулся Эрика, тому вспомнился Ролиарти. – Те, кто пришел к нам во времена Мореля, и те, кого, я надеюсь, выгонит с острова господин Артуро Бальтазар. Августо Вера! – прогремел директор, еще раз ткнув пальцем в сторону портрета и замолчал, чтобы ученики смогли разглядеть, наконец, портрет первого президента Антилии, ведь Палладий не был президентом и государство при нем так до конца и не сложилось.