Теперь ничто не мешало мне отправиться туда, где я не мог не появиться, но где меня не слишком ждали.
Мою бывшую жену зовут Дженнифер. У нас есть дочь, Саманта. Ей сейчас девять. Мы с ней видимся очень редко. Дженнифер хотела лишить меня родительских прав. Единственное, чего я добился в суде, – права на два свидания с дочерью в месяц. Я сразу понял – у Дженнифер скверный характер, но не предполагал, во что это выльется. Я любил ее. Не буду отрицать – я тоже не сахар: постоянно рискую жизнью, а после очередных подвигов напиваюсь. Ну и, конечно, бывают случайные связи. Когда носишься по всему миру, всякое может случиться. Но я всегда приезжал в конце концов домой, проводил там неделю или две, с удовольствием общался с дочерью. И ставить вопрос так: «Либо семья, либо эта работа», было необоснованно. Где я еще смогу заработать такие деньги? Я пытался объяснить ей это. Не поняла. Подала на развод. И получила желаемое. Нас развели. А когда я попытался, как прежде, видеться с дочерью в промежутках между очередными сенсосъемками, добилась судебного решения, ограничивающего мое общение с дочерью двумя встречами в месяц. Не более пяти часов каждая.
Очень скоро я почувствовал, что Саманта стала относиться ко мне сдержаннее, не проявляла особой радости при моем появлении. Похоже, Дженнифер настраивала ее против меня. А что я мог с этим поделать? Нашептывать дочери во время наших редких встреч, какая противная женщина ее мать? Это было бы глупо и мелко. Тем не менее, перспектива мне виделась нерадостной – дочь вырастет, впитав плохое отношение ко мне, будет уклоняться от встреч со мной. Мы станем совсем чужими людьми. Поэтому я старался быть интересным ей, при каждой встрече рассказывал о моей работе, о последних съемках, о достопримечательностях тех мест, где недавно побывал. Я жил надеждой, что через несколько лет Саманта поймет нечто важное о жизни, что пока еще не понимает, и мы снова станем друзьями.
Вечером я сел на самолет и полетел в Чикаго. Переночевал в гостинице. Около двенадцати приехал к дому, в котором теперь проживала Дженнифер со своим новым мужем и Самантой. Я вышел из машины в ожидании дочери. Стоял на тротуаре, спокойно поглядывая по сторонам. Моя бывшая жена знала, что я приеду сегодня в полдень – я звонил ей накануне.
Саманта вышла через несколько минут, невозмутимо произнесла: «Привет», подставила щеку для поцелуя. Мы устроились на заднем сиденье такси, она помахала матери, замершей в дверях. Машина тронулась. Водитель знал, куда нам надо.
– Чем на этот раз ты занимался? – поинтересовалась дочь.
– Прыгал с самолета.
– С парашютом?
– Сначала – без. А потом Майкл догонял меня и давал парашют. Так что приземлялся я на парашюте.
– А если бы он не успел?
Я добродушно покачал головой.
– Такого не могло быть. Мы профессионалы. Все рассчитано по секундам. Хотя, конечно, все на пределе.
Помолчал, она спросила, повернув ко мне голову: – Тебе не было страшно?
– Немного. – Как объяснить ей, что я специально имитировал страх, чтобы сенсозапись была ярче. – А снимали мы на этот раз неподалеку от Сакраменто. Знаешь такой город?
– Не помню.
– Это столица штата Калифорния.
– Лос-Анджелес в этом штате?
– Да.
Через полчаса мы подъехали к пристани, расположенной на берегу озера Мичиган. Там ждал нас катер. Я заказал его по интернету – Саманта давно хотела покататься по озеру.
Катер был большой, с просторной каютой, с палубой, на которой стояли шезлонги. Он пустился в плавание, как только мы взошли на борт. Мы довольно далеко отошли от берега. День выдался прекрасный. Мы пили холодную кока-колу и смотрели на яхты, сновавшие поблизости, на чаек, увлеченных какой-то своей жизнью. Потом мы плавали вдоль берега, а покинули катер поблизости от центра города, пообедали в ресторане, прогулялись по парку рядом с художественной галереей, наполненному странными неуклюжими скульптурами, после чего поехали назад. Без десяти минут пять Саманта вышла из такси возле дома, небрежно махнув мне рукой, направилась к двери. Я старался выполнять предписанные условия, чтобы не дать Дженнифер возможности окончательно лишить меня свиданий с дочерью. Но делал все, чтобы не общаться с бывшей женой.
Вечерним рейсом я вернулся в Лос-Анджелес, и на следующий день мы с Майклом засели за проработку новых проектов. Полицейский, попавший в бандитскую засаду, нас не заинтересовал. В этом особого класса не покажешь. Другое дело пожарный, оказавшийся в огненной ловушке. Человек, погруженный в пламя, – весьма эффектно. Важно, чтобы появилось ощущение гибельного всепожирающего жара, поглотившего жертву. Подводник, гибнущий в лодке, тоже неплохо. Неуклонное поступление воды, затопляющей отсек, неминуемо грозящей смертью. Капитан «Титаника» погибал иначе. Вполне можно было поработать над ощущениями водителя, находящегося в машине, сорвавшейся в пропасть, хотя подобные сенсозаписи уже были. Тут могла идти речь только о большей достоверности ощущений.
Более всего меня и Майкла заинтересовали съемки в сенсофильмах про освоение космоса и про Вторую мировую. Гибнущий в открытом космосе астронавт и летчик-истребитель, подбитый в воздушном бою над Германией, – прекрасная возможность для сенсохантера создать потрясающие, уникальные ощущения. Но если первый фильм должны были снимать на орбите, и многое зависело не от нас, то съемки для фильма про войну мы могли организовать сами. Разумеется, в той части, которая представляла полеты, воздушный бой и гибель моего героя. Все остальные кадры, связанные с летчиком-истребителем, включая постельные сцены, должны были готовить профессиональные киношники.
– Поставим бронезащиту кабины, – уверенно говорил Майкл.
– Ты имеешь в виду кевларовые пластины?
– Да. Кроме того, усилим бронеспинку, заменим плексиглас на современное бронестекло, и в бой. Ты спокойно будешь смотреть, как пули дырявят твой самолет, как он загорается. – Тут он сдержанно усмехнулся. – Впрочем, нет. Тебе положено испугаться. Чтобы те, кто потом будут это смотреть, тебе поверили.
– Думаю, надо уходить из самолета метрах на семидесяти.
– Не рискуй зря. Ста метров будет вполне достаточно. И потом, как мне кажется, для зрителей куда интереснее воздушный бой, а не твоя гибель. Вот что надо продумать – захватывающий воздушный бой. Составить детальный план. И воплотить его в жизнь. Сможешь?
– Да уж постараюсь, – уверенность наполняла мой голос.
Я не только умел управлять самолетом, но и располагал удостоверением пилота. Как, впрочем, и Майкл. Так что проблем не должно было быть.
На следующий день мы разработали план сражения. Дональд упоминал, какие самолеты будут в нашем распоряжении. Так вот, мой «Спитфайер», сопровождавший громоздкие четырехмоторные «летающие крепости» и защищавший их, вступает в бой с тремя «Фокке-Вульфами 190». Скорость моего истребителя совпадает со скоростью «Фокке-Вульфов», когда они включают форсаж. Маневренность близкая. Так что все зависит лишь от мастерства летчиков. Мой герой – опытный пилот. Один из немцев – тоже. Именно он сбивает меня, опираясь на помощь двух сотоварищей, получающих его указания по радио. Этого немца сыграет Майкл. И его ощущения запишут в тот момент, когда он будет по-настоящему расстреливать мой самолет.
Мы разработали схему боя и посекундный план. За Майкла я был спокоен – он выполнит все, что намечено, самым точным образом. Еще два пилота у нас были на примете. Придется с ними поработать, и все получится.
Еще мы разработали технические условия для сенсосъемок сюжетов с пожарным и подводником. Мы решили: пусть Warner Brothers обеспечит все необходимое оборудование и специалистов, если им нужны такие записи. А нам тратить на это время и силы не хотелось.
Я позвонил Дональду Мейеру, и мы договорились о встрече на завтра. Теперь можно было расслабиться, мы с Майклом отправились в ресторан «Duke’s Malibu», где мы были завсегдатаями. Он находится прямо на берегу океана, и там отличная гавайская и американская кухня. Выпито было достаточно.
На следующее утро мы появились в кабинете Дональда.
– У вас двадцать минут, – сходу заявил он.
Я положил перед ним распечатки с нашими предложениями и стал давать комментарии по ходу того, как он просматривал их. Ему понравилось то, что мы предлагали.
– Давайте снимем пожарного и подводника, я отдам распоряжения о подготовке к съемкам. Вслед за тем приступим к работе над фильмом о Второй мировой. Самолеты давно заказаны и скоро поступят. Снимем несколько полетов, а потом последний бой. Затем снимем все сцены, которые происходят на земле. Но начнем с пожарного, там проще подготовка. То, что вы предлагаете ввести напарника, это хорошо. Он надеется, что напарник поможет ему, но в последний момент понимает, что напарник не в состоянии это сделать. Испугался, или это выше его сил. Давайте, начинайте работать. Юристы подготовят контракт к завтрашнему дню. А инженерам я звоню прямо сейчас. – Он схватил трубку телефона, набрал номер и вскоре вновь заговорил. – Фредди, сейчас к тебе подойдут ребята, Джон и Майкл, начинай с ними подготовку к пожарному и подводнику. Они все рассчитали. Ребята опытные. Съемки пожарного через два дня. Подводника – через пять. Бассейн свободен. Тебе ничто не мешает. Действуй. – Тут он удивленно глянул на нас. – Вы еще здесь? У меня больше нет для вас времени.
Через двадцать минут мы с Майклом самым непосредственным образом включились в новую работу. При нашем участии смонтировали место будущей трагедии во фрагменте здания – помещение, которое станет ловушкой, падающие балки, призванные отрезать путь к отступлению. Параллельно в бассейне приступили к созданию отсека подводной лодки, его делали по фотографиям и нашим чертежам.
На второй день начались съемки. Рабочие подожгли то, что казалось фасадом старого трехэтажного здания. На пожарной машине мы с Майклом и настоящими пожарными подъехали к пылающему дому. Пока остальные разматывали брезентовый рукав, я и мой напарник ринулись внутрь, потому что метавшаяся у входа женщина в разорванном платье, с перепачканным сажей лицом, кричала, что внутри остались люди.
Все прошло как по маслу – в полном соответствии со сценарием: сначала мы наткнулись на мужчину, потерявшего сознание. Он лежал ничком, держа во рту пластиковую трубку с кислородом, но я видел только его затылок и думал о том, что он всерьез надышался углекислого газа. Мы с Майклом схватили его, потащили к выходу, а там другие пожарные сразу приняли парня, уложили, подключили искусственное дыхание. Я тем временем кинулся назад. Осмотрев первый этаж. Никого не найдя, взбежал на второй. Здесь огонь был сильнее, а жар – куда нестерпимее. Мой костюм пока что защищал меня, и лишь мои щеки чувствовали температуру, опасную для человека.
Мне кажется, что в одной из комнат кто-то есть. Неясный темный силуэт виднеется на полу сквозь языки пламени. Я решительно двигаюсь в ту сторону. Еще несколько мгновений, и я вижу нечто похожее на тело, но, приблизившись, понимаю, что это черный плед, лежащий на светлом паркете подле дивана кремового цвета, верх которого уже занялся огнем, подступающим со стороны окна, едва различимого в огненном смерче. В этот момент раздается грохот. Повернувшись, я вижу, что обрушилась подгоревшая деревянная балка вместе с частью пола верхнего этажа, отрезав меня от выхода. Я в ловушке – вокруг меня сплошное пламя. Даже мой костюм не спасёт меня. Я чувствую жар, подступающий к телу. Он стремительно нарастает…
Разумеется, меня спасают. Подобно ангелу, Майкл с помощью специального приспособления лихо спускается с третьего этажа, подхватывает меня, утаскивает наверх, туда, где нет огня, где спасительная прохлада. Но эти ощущения не попадут на сенсозапись. Потому что она про гибель пожарного, а не про чудесное спасение, тщательно подготовленное заранее.
Вечером мы с Майклом поехали в наш любимый ресторан – следовало передохнуть, расслабиться. Перед этим я позвонил Элизабет. Мне хотелось увидеть ее.
Мы выпивали с видом на океан. Я и Майкл – виски с содовой, а Лиз – джин с тоником. Мы с Майклом по очереди рассказывали ей о наших последних съемках, а она удивлялась, охала, причитала. Потом я поехал к ней, и мы провели прекрасную ночь.
Нас устраивали такие отношения. Мы оставались абсолютно свободными людьми, но время от времени трахались к взаимному удовольствию. Лиз была художником-декоратором и, когда не было срочных заказов, располагала временем. Порой она становилась инициатором нашего очередного свидания, порой – я. Возможно, у нее имелись другие мужчины, меня это не интересовало. Но я встречался только с ней. Она была красивой, весьма неглупой. И, сознаюсь, мне очень нравилось, когда, прощаясь, она повторяла одни и те же слова: «Постарайся не угробить себя. Это меня очень расстроит».
Следующий день мы с Майклом провели в бассейне, пока что лишенном воды. Здесь уже воспроизвели центральный пост управления подлодкой. Это был четвертый отсек немецкой лодки времен Второй мировой. Смонтировали электрические и ручные приводы для управления вертикальными и горизонтальными рулями, станцию погружения и всплытия, перископы, управление торпедной стрельбой, одну из воздуходувок для продувки главного балласта. В ходе съемок на центральном посту, помимо меня, будут еще семь подводников. Их роль исполнят обычные каскадеры – им далеко до сенсохантеров, но не всем же заниматься столь опасным, хотя и безмерно увлекательным делом.
Мы регулировали клапаны, через которые в отсек будет поступать вода, устанавливали миникамеры, которые помогут Майклу управлять процессом затопления отсека. Камеры надо было замаскировать так, чтобы их не заметил опытный взгляд подводника сороковых годов. Потом устанавливали подводные звукоизлучатели, призванные создавать нужные звуковые эффекты. После этого я репетировал вместе с каскадерами: кто, когда и что делает.
За день до съемок бассейн заполнили водой. Проверка подъемников прошла успешно – отсек поднимался и опускался, имитируя всплытие и погружение лодки. Звукоизлучатели тоже работали нормально, создавая эффект близкого взрыва глубинных бомб. При этом компьютер создавал нужные движения отсека: его мощно подбрасывало. Протечек при этом не возникало. Оборудование было готово к сенсосъемкам.
Наступил момент, когда я и мои напарники, одетые в немецкую форму подводников, спустились в отсек. Я и еще трое были в офицерской форме, с белыми рубашками и черными галстуками, а четверо – в матросской с наглухо застегнутыми кителями. Я сам задраиваю люк и обращаюсь к напарнику:
– Майкл, мы готовы.
– Понял, – раздается из динамика знакомый голос. – Опускаю.
Я чувствую медленное перемещение – отсек погружается. Каких-то двадцать секунд, и мы под водой. Все на своих местах. Мое – у перископа. Я – командир большой океанской лодки U-182 капитан-лейтенант Николай Клаузен. Мы начинаем съемку.
Лодка только что поднялась на перископную глубину. Осмотрев горизонт, я вижу в окулярах то, что должен был увидеть: несколько английских и американских судов, эскортирующие их эсминцы. Дистанция великовата, но конвой приближается. Надо немного выждать.
– Вражеский караван, – с абсолютным спокойствием говорю я, оторвавшись от окуляров и оглядывая находящихся рядом подчиненных. – Ждем. Они подходят. Будем атаковать. – И теперь в переговорное устройство. – Господа, есть работа. Приготовить носовые аппараты.
Медленно тянется время. Наконец караван выходит на дистанцию стрельбы. У меня уже введено упреждение. Я выбираю самое крупное судно, как только оно попадает в перекрестие, я даю команду выстрелить из носового торпедного аппарата. Слышу густое шипение, с которым пневматический поршень выталкивает торпеду, и вновь ожидание. Попал или нет? Лишь через полторы минуты я вижу вспышку и взрыв, который разламывает судно. Некоторое время спустя приходит его звук, сильно ослабленный. Вторая торпеда не понадобится.
– Есть попадание. – Громко сообщаю я. – Господа, поздравляю. Пятое вражеское судно, потопленное нами за этот поход. Срочное погружение. – Я убираю перископ.