– А где Стрельцов, медведь, что ли, съел? – в шутку сказал Арсанов, но, сообразив по виду Татаринцева, что ляпнул невпопад, умолк, в упор сверля его взглядом.
– Нет, не съел, – сказал Татаринцев как можно спокойнее. – Со склона он сорвался в Индигирку.
Разуваев как кружился у костра, так и сел там вместе с поварешкой, разинув рот, ни живой, ни мертвый, а Арсанов как стоял, смотря в упор, так остался стоять.
– Мы остановились на обед, – продолжал Татаринцев, – а Саня полез по склону осмотреться. Когда я услышал крик, он был уже в воде. При падении, скорее всего, он ударился, иначе река так быстро его бы не затянула, я даже не успел добежать до берега.
– А кто же стрелял? – очнувшись от оцепенения, спросил Арсанов.
– Стрелял я уже у берега раза два или три от отчаяния, – виновато проговорил Татаринцев.
Больше вопросов никто не задавал. Несколько минут все стояли, не глядя друг на друга, каждый думал о своем. Затем Арсанов сходил в палатку за рацией и стал вызывать контору. После нескольких попыток вызова наконец-то там ответили. Арсанов вкратце рассказал о произошедшем и отключился. Через час из конторы их вызвали и предупредили, что завтра утром вертолет будет всех снимать. Поужинали молча, так же молча расположились спать. Первым лег Татаринцев, с полчаса спустя остальные, но никто в этот вечер не мог уснуть.
Дмитрий Арсанов среди экспедиционной группы был самым молодым. По окончании геолого-разведывательного факультета горного института по распределению попал в Аллах-Юньскую геологическую экспедицию, находившуюся в самой холодной точке Советского Союза около Оймякона, где шла разведка угольных месторождений. Проработав там два года и отработав тем самым положенный после института срок, перебрался в Усть-Неру, поближе к истокам золота.
Со Стрельцовым они познакомились еще задолго до экспедиции и не раз вели душевный разговор за горячительными напитками, потому, наверное, с открытием сезона Стрельцов и взял его к себе. С одним из их помощников Дима быстро скорешился, а вот второго – Ивана Татаринцева – никак в толк не мог взять. Иван был немногословен, не любил подчиняться, хотя старался этого не показывать и просьбы Стрельцова выполнял. Долго вечерами он не засиживался, когда все, собравшись, о чем-то интересном болтали, он или уходил спать, или, взяв ружье, шел охотиться или удить рыбу. Что-то в этом скрытном парне таилось, и можно было всякого ожидать от него в любую минуту. Разбирался в камнях он не хуже Стрельцова и, казалось, заранее мог определить, есть здесь золото или нет. Эти мысли не дали Арсанову покоя до утра, пока не раздался гул вертолета.
Вместе с вертолетом прилетели участковый милиционер и следователь. Следователь по тяжким преступлениям – Кудашов, стройно подтянутый парень лет тридцати – решил сыграть сразу ва-банк и, отводя каждого в сторону, по отдельности, задавал один и тот же вопрос: «А где труп?». Внятно все объяснить мог только Татаринцев, остальные пожимали плечами: «Мол, ничего не знаем». Долго осматривать местность не стали, быстро собрав пожитки, полетели к месту происшествия. Повисев над склоном, откуда сорвался Стрельцов, надумали сесть метрах в трехстах на открытой полянке. На место гибели Кудашов взял с собой участкового и Татаринцева, остальным приказал не отлучаться из вертолета. Участковый, не тратя времени, ползая, обследовал склон и, взяв еще раз показания у Татаринцева, заполнил протокол, который дали подписать Татаринцеву, и вернулись к вертолету.
По прилету на базу их прямо с вертолета на «Уазике» переправили в отделение местной милиции. Разуваева и Арсанова отпустили буквально часа через два, а Татаринцева, учтя его прежние «заслуги», решили придержать. По истечении трех суток и бесконечных допросов со всякими ментовскими уловками Кудашову стало ясно, что ничего новенького в деле не всплывет и придется дело подгонять под несчастный случай.
Арсанов, освободившись от объяснений с ментами, отправился в контору. Начальник геолого-разведывательной экспедиции Исматов Хизри Магомедович, по национальности аварец, рожденный в Дагестане, в горном селении, встретил его нерадушно. Пытать вопросами, касающимися гибели Стрельцова, не стал, но о карте все-таки спросил:
– Ты, Дима, пойми: Стрельцова нам не вернуть, но результаты работы, если покажешь участки, помеченные вами, все-таки будут налицо. И, – подняв левую руку, прищурясь, продолжил, – если откроется хороший участок, то можем назвать его в честь Стрельцова.
– Так ведь, Хизри Магомедович, карта-то была одна и только у Стрельцова, все пометки делал только он, – оправдывался Арсанов.
– А ты точно знаешь, что он носил ее в сумке? Может, оставил где-нибудь, – перебил его начальник.
– Нет, – отрубил Арсанов, – карта была с ним.
– Ну ладно, иди, Арсанов, – махнув рукой, сказал Хизри Магомедович. – Будем считать, сезон для вас не удался, – а сам подумал, что за это происшествие по головке не погладят, вот если карта целехонькой осталась бы, то другой разговор: тут и премия, тут и грамоты. Знал он Стрельцова не первый год. Если тот в середине сезона не попросился в другой маршрут, значит, раскопал нормальный участок, зря он на одном маршруте останавливаться не стал бы. Жаль очень, жаль, что так все печально кончилось. Придется на второй сезон туда же снарядить одну экспедицию.
Разговор с начальником сильно испортил настроение Арсанова. Чтобы как-то отвлечься, сдав экспедиционный инвентарь, купив в магазине пару бутылок водки, отправился он навестить свою подругу. Двадцатишестилетняя Наташа со своим маленьким сыном жила в однокомнатной квартире двухэтажного деревянного дома. Родители Наташи, приехавшие на заработки много лет назад, облюбовали этот городишко и остались здесь жить, здесь родилась и Наташа. Окончила десятилетку, поступила в педагогический институт в Якутске и, вернувшись через четыре с половиной года, вышла замуж за местного парня. Через год после рождения сына мужа в пьяной драке зарезали. Смирившись с этим, она стала жить одна с сыном, частенько навещая родителей, пока не появился Дима. С Димой они познакомились в школе, где она преподавала русский язык и куда он пришел в школьную библиотеку. Так завязалась дружба, переросшая в небольшой роман.
Наташа встретила Диму с удивлением, так как ждала его возвращения только в сентябре. В квартире был беспорядок из-за намечавшейся грандиозной уборки, и сын на время был препровожден к родителям. Короткие приветствия с долгими поцелуями закончились раздеванием Димы и отправкой его в ванну. Через час, отмокнув в горячей ванне и смыв месячную грязь, обмотавшись полотенцем, сияя розовыми щеками, он прошел на кухню, где Наташа успела накрыть на стол и прибраться чуть в квартире.
– Ну, родная, за встречу, – поднял с довольной улыбкой Дима рюмку и, залпом выпив, закусил солеными огурцами.
– Ну, родной, за встречу, – подыграла Наташа и проделала ту же процедуру с рюмкой и огурцами.
Наевшись до отвала, Дима в знак благодарности поднял Наташу со стула на руки и, тихонько целуя, понес в зал, где, продолжая целовать, поставил ее на ноги и медленно начал расстегивать пуговки соблазнительного халата, скрывавшего все прелести женской фигуры. Затем, продолжая целовать, расстегнул лифчик и, став на колени, зубами вцепившись в узкие трусики, стал стягивать их вниз, осторожно касаясь руками гладких длинных ног. Закончив с трусиками лаская кончиком языка ее тело, двинулся в обратный путь, не забывая руками гладить интимную часть женского естества. Он впился в эту часть как пиявка, руками схватившись за круглые ягодицы, отчего она громко застонала и крепче прижала его голову к своему животу, и медленно опустилась на диван, откинувшись назад. Наконец, убедившись, что оба возбуждены до предела, они приняли обыкновенную позу, и он нырнул в раскрытый цветок меж ее ног, и оба они зашлись в захватывающем порыве безумной страсти. Длительная разлука дала о себе знать, и они занимались этим, не в силах остановиться, принимая разные положения и изобретая новые позы.
Как приятно вдохнуть полной грудью свежий бодрящий воздух, когда оказываешься на улице после нескольких дней заточения в ментовских апартаментах, после бессонных ночей, сопровождаемых бесконечными допросами и унижениями!
Постояв немного у крыльца отделения милиции, Татаринцев, не оглядываясь назад, на ходу прикуривая сигарету, направился к месту жительства, в одну из комнатушек общаги геологоразведочной экспедиции. Из-за бесконечных допросов Кудашова настроение у него было скверное, но голова была занята другим. Не заходя в свою комнату, он прошел по коридору до конца и постучался в одну из обшарпанных дверей. Ответа не последовало. «Где же он, сукин сын, бродит, этот Арсанов?» Сейчас во что бы то ни стало надо поймать его! Что у него там, в голове, попробуй разберись. Возьмет и захочет обменять на новый свой бушлат, выдаваемый раз в три года, и ищи потом его среди кучи тряпок. А как выманить этот бушлат у него на время, он даже не раздумывал. Что может быть проще!
На исходе третьего дня любовных утех Арсанов решил сходить в контору и заодно проверить свое жилище. Как бы там ни сложилось у него с Наташей, комнату надо придержать, всякое в жизни бывает.
– Наташа! Куда ты мой бушлат закинула? Прохладно сегодня на улице, – сказал он, разбирая вещи на вешалке. – Пройдусь я немного.
– Ты собрался в контору? – отозвалась она. – Обратно пойдешь – захвати молока и хлеба, а бушлат твой я повесила в шифоньер.
– Да, и схожу в общагу, посмотрю, как там моя конура, заодно и ребят проведаю, – буркнул Дима и стал надевать бушлат.
На улице в самом деле стояла прохладная погода. Арсанов к начальнику заходить не стал и быстро управился с делами в «конторе». При входе в свою комнату зацепился бушлатом за дверь, отчего подкладка бушлата хрустнула, и из нее выпал аккуратно сложенный лист бумаги. Развернув лист и изучив содержимое, Арсанов сел на кровать и, бледнея, ударил ладонью себя по лбу.
Это была карта. Карта маршрута экспедиции со всеми пометками пройденных участков.
«Почерк не Стрельцова, – подумал он, – его бы почерк я узнал. А чей же?»
– Мразь! Ох, падла, мразь! – вскрикнул он, соскакивая с кровати. – Не зря я опасался этого Татаринцева. Почерк на карте его! Значит, втихую вел свои записи. Да и смерть Стрельца, как называли его за спиной, неправдоподобна, пусть менты заново все обшарят, может, эта карта прольет свет на все.
Он опять задумался: «Как же карта оказалась зашитой в моем бушлате? Значит, Татаринцев подстраховался на случай, если менты начнут его шмонать, у него ничего не окажется, а нас бы трогать они не стали. Не зря он в последний вечер залез в палату пораньше и что-то там копошился, видать, тогда и зашил карту под подкладку. Надо идти к Кудашову».
В дверь постучали и, не дождавшись ответа, открыли. В дверном проеме стоял Татаринцев.
– Здорово, Димон, ты где это пропадаешь? С утра ищу тебя, – и, увидев в руках у Арсанова карту, прищурился.
– Вот искал твою карту в бушлате и, видишь, нашел. Гляжу, аккуратно чертишь? – держа в руках карту, отозвался Арсанов. – Схожу, отдам Кудашову, может пригодиться, как думаешь?
– Карту нашел! Это хорошо! Весь бушлат изрезал! Оказывается, я случайно ее в твой зашил. Вот ведь голова садовая, – крутя пальцем у виска, ответил Татаринцев. – А карту отдай, ни к чему она тебе, все равно не разберешься.
– А мне разбираться не надо! Пусть Кудашов разбирается, дело Стрельца подымает, есть у меня сомнения, Ванюша, что это твоих рук дело.
– Сомнение, Димон, это не доказательство, и нечего меня сверлить взглядом, чист я, чист, потому и отпустили.
– Отпустили – так возьмут обратно, если понадобится, а карту я не отдам.
– Не отдашь, значит? А если в долю возьму, вместе будем артельничать? Ты же не знаешь, что нашел там Стрелец. Верняк, понимаешь. Верняк! Второй раз такого может и не быть.
– Верняк, говоришь? Я, Ванюша, всегда догадывался, что ты мразь, – закончил Арсанов и стал надевать бушлат.
Больше медлить было нельзя. Последний шанс с долей тоже не помог, а свое из-за какого-то сморчка упускать не хотелось. Татаринцев левой рукой вытащил из-за пояса нож, который не оставлял нигде и, развернувшись боком, со всей силы всадил его через распахнутый бушлат в область сердца. Арсанов был парнем крепким, и вряд ли Татаринцев в рукопашной легко бы с ним справился, но от неожиданного удара его ничего не спасло, и он, вцепившись в рукоятку ножа обеими руками, медленно оседал. Татаринцев не стал смотреть, как Арсанов забьется в предсмертной агонии, выдернул нож из скрючившегося от боли правдоискателя, вытер о его одежду и, забрав карту, на ходу засовывая нож в ножны, вышел в коридор. «Сначала нужно надежно спрятать карту. Но куда?» И, подумав немного, спустился в подвальное помещение общаги. Тайник получился неплохим, при отрицательном исходе карта могла пролежать там долго. «Что дальше делать? Как выкручиваться? Податься в Сусуман? Найдут. На материк? Рано или поздно вычислят и объявят во всесоюзный розыск, а это разрушит всю перспективу. Идти с повинной и постараться получить поменьше сроку? О существовании карты, кроме меня, сейчас никто не знает. Что же делать? Что же делать?» С такими мыслями Татаринцев не заметил, как оказался у дверей своей комнатушки. Открыть дверь он не успел. Кто-то, сзади сильно толкнув, стал заламывать ему руки. С силой оттолкнувшись двумя ногами от косяка двери, Иван хотел освободиться, но выскочившие из дверей двое парней лет по двадцать пять завалили его на пол и щелкнули по заломанным рукам «браслетом». Оказалось, один из обитателей общаги, возвращаясь с работы, все же увидел выходившего Татаринцева, так как жил рядом с Арсановым, а пройдя мимо его комнаты, услышал стоны и, приоткрыв дверь, обнаружил геолога в луже крови. Не раздумывая, спустившись на первый этаж, позвонил от коменданта в отделение, и буквально через полчаса опера прибыли на место преступления, где и взяли Татаринцева.
Нож он свой не успел выкинуть, улики были налицо, и прокурор вынес вердикт, определив по статье 102 «За умышленное убийство из хулиганских побуждений», лишение свободы сроком на 15 лет, вследствие чего осужденный Татаринцев был этапирован в одну из колымских тюрем.
Отсидев четверть срока из положенного, с Колымы он был этапирован в один из иркутских лагерей, «Краслаг», как именовался он в народе. Лагерь, куда определили Татаринцева по прозвищу Татарин, расположился недалеко от реки Уда и занимался обработкой и валкой леса. Первые годы пребывания в «Краслаге» Татаринцев ходил в промзону, где работал на пилораме. А позднее лагерное начальство, ничего плохого не заметив за этим «мужиком», выпустило его на делянку, переведя в бригаду Назара – худого длинного мужика лет сорока.
С зоны выводили в семь утра и, проверив по личным карточкам с фотографией осужденного, сажали в автозак. Молодые солдаты, проходящие срочную службу в рядах доблестной Советской Армии, с автоматами и овчарками стояли вокруг автозака на случай побега. По погружении всей бригады решетки закрывались на замок и запускались солдаты-охранники, располагавшиеся напротив. Так и ехали часа два сквозь сон, рассматривая друг друга. На делянку заезжали по лежневке, специально сделанной руками тех же зеков. По приезду на место выгружали опять по одному и строго по карточкам около караульного помещения, по окончании чего зеки уходили на территорию, которую по периметру каждые два часа обходили солдаты с собаками. Кроме этого солдаты ходили по делянке с карточками осужденных по два человека без оружия, проверяя зеков во время работы. Солдаты срочной службы, по воле судьбы оказавшиеся по эту сторону забора, и зеки всегда находили общий язык и жили без проблем. Некоторые даже чифирили вместе, и ничего зазорного в этом не было. Татаринцев в бригаде работал вальщиком, а в помощниках у него бегал черноволосый мужичок лет сорока пяти – пятидесяти с толстыми губами по кличке Кузя. В последующие годы пребывания они как-то сблизились, Кузя сидел уже третий срок, проходя по золотой статье 167. Со временем Кузя пересел на «рогач» по погрузке леса на лесовозы. На лесовозах работали вольнонаемные водители, приехавшие на заработки, или же местные жители. Но, какие бы ни были, они Кузю не забывали: то пачку чая, то сигарет, а то и водяру подбросят. Естественно, последнее за свои деньги. Кузя в свою очередь охотно делился с Татаринцевым. В одну из посиделок Татаринцев проговорился Кузе о карте. Тот разговора всерьез не принял. Тогда, детально объяснив суть дела, Татаринцев предложил Кузе после освобождения вместе попробовать помыть золото.