Непонятно, как я сумел успокоить К., срывавшегося то в рыдания, то в дикий хохот помешанного, непонятно, как я довел его до дома и запер в комнате, проверив, чтобы в ней не было ножей и других предметов, которыми можно покончить с собой. Дойдя до дома, я упал в глубокий обморок, и несколько суток после этого мучался в горячечном бреду.
С тех пор прошли годы. Оправившись от потрясения, мой единственный приятель К. собрал вещи, и, не попрощавшись со мной, уехал из города навсегда. От него мне остался только экземпляр "Культа червей" – книги, которую я хочу уничтожить, но не могу, ибо мне важно держать это запретное знание рядом с собой, чтобы никто другой до него не добрался. С утратой мерцающего камня из Итра культисты перестали собираться в темных глубинах под городом, и жители получили короткую передышку. Все стало как обычно, город погрузился в апатичное состояние, и только изредка я видел стоящих на углу странных людей в балахонах, да слышал порой глухие поздемные толчки.
Но нет мне покоя. Меня наполняет ужасом знание того, что лежит там, в этих темных глубинах. Я ни с кем больше не говорил об этом, да и нет нужды, потому что хмурые старожилы, завидев меня, скрещивают пальцы и бормочут слова каких-то древних заговоров. Нет ничего, что не было бы известно в темной части этого города, и мне грезится, что когда-нибудь ужасное преступление будет совершено снова.
Спустя некоторое время после той ужасной ночи я вспомнил, о чем читал в комнате моего приятеля за несколько секунд перед тем, как погрузиться в тяжелый сон. Тот фрагмент из ужасной древней книги "Культ червей", в авторстве которой я теперь сомневаюсь, всплыл в моей памяти целиком.
"Ужас прячется под именем Иного. Его верные поклонники ждут его пришествия, готовят свои жертвы и возносят хвалу артефактам древности. Прогрызая тоннели в мирах и пространствах, движется к центру вещей мрачный Тзаггот. Гигантский червь, которого невозможно описать словами, он тысячелетиями роет свои подземные ходы, через которые можно попасть на другой край реальности. Только его самые верные приспешники, плоть от плоти его, знают, где находятся эти подземные ходы. Там поджидают они Тзаггота, и радуются, и срываются в непонятном нам страхе, когда обращает Он на них свой взор. В глубине земли прячется мрачный Итр, свет которого вызывал Тзаггота из запредельных миров. Древнее зло не умирает. Черви среди нас".
Они ждут.
Звезда Винниатис
Скоро я отправлюсь в путь. Великие боги уже выбрали меня для исполнения замысла, который поднимет выше деяния рук человеческих. Как можно дальше, сквозь измерения, сквозь прекрасные и жестокие искривления и завихрения упрямой материи – там ждет меня моя звезда Винниатис. Миры Тысячи солнц, обманчивые в своей яркости, останутся позади. Безумные просторы Черного круга, где теряется любая истина, не коснутся меня. Разрушительные вихри на краях Вселенных, после которых начинается Великая пустошь, минуют меня. Мимо меня пройдут капсулы с неизмеримо жуткими существами, чье существование немыслимо в нашем устоявшемся сознании. Проплывут ужасающие громады кораблей, управляемых богами, чья сила неизмерима; оттого нельзя долго находиться с ними рядом. И где-то на горизонте сознания внезапно мелькнут жуткие органические груды, полные извращенной, порочной жизни, самокопошения и безумия. И пронесется ярким вихрем жуткая мыслеформа Темного бога – Абсолюта или Матери Убивающей.
Я снесу все. Я найду в Великом Преломлении Акары нужный коридор и пройду сквозь него к Имминатуму. Я стремительно вырвусь из челюстей жуткого Омонг-те-Рама, увидев мерзкие щупальца Йоггхархха, поверну, дабы оказаться как можно дальше от них. И там, в ореоле сияния Золотого кольца, я увижу мою звезду.
Воистину она прекрасна. Она будет манить меня к себе – так она желанна. Но я не поддамся, ведь она легко изжарит меня гибельными лучами. Она коварна и хитра – моя звезда Винниатис. Я найду маленькую планету совсем рядом с ней – это Элдион, мир первого пришествия Руконогих. Я приземлюсь в темные глубины Пещер Аттх, откуда
эти мерзкие черви начинали свой путь к величию. Я нырну в воды подземного озера Небх'Шаал, где грели свои уродливые тела эти алчные создания, одержимые жаждой запретного знания. Я лягу на кровавый песок мрачной пустыни Карршраха, где стоит одинокий храм Жреца Кровавого. И все время мой взор будет направлен на мою звезду. От нее не отвести взгляда.
И холодными ночами, когда я просыпаюсь дома, полный тоски по неведомым краям, я вижу ее так ясно, как будто она перед моими глазами. Яркая, ослепляющая. Я уже не я, и мне не стать прежним. Я приму морфий, чтобы вспомнить ненадолго о своем человеческом, мелком и неважном существовании, которое кажется мне столь важным. Но трезвость наркотических грез вскоре пройдет, и я опять пойму истину. Временами, когда я еще ощущаю себя, мне страшно подойти к зеркалу. Потому что с огромной вероятностью на меня оттуда взглянет жуткое существо, будто сплетенное из мышечных волокон и мясистых канатов. Мое лицо будут обрамлять сверкающие жвала, мои выпуклые глаза будут светиться изнутри зеленоватым огнем. И я буду знать, что во мне течет уже не кровь, но мерзкий желтый нектар, поддерживающий все мои системы и делающий меня тем самым – сильным, мудрым и жестоким Эх'туу с потерянной планеты. Я закричу от великого ужаса, но лишь скрип и клекот вырвется из моего внутреннего горла. И снова мир для меня исчезнет, и останется лишь желание. Я не знаю, когда и почему я стал таким, что могло меня изменить. И лишь одна цель горит над моей головой, сияет ядовитым, мерзким и желанным светом. Моя звезда – звезда Винниатис…
Вне пределов
В сущности, я никогда не был чернокнижником или магом. Всю свою сознательную жизнь я был художником, хотя, оглядываясь на прожитые годы, могу сказать, что художником я был весьма посредственным. Однако я не мыслил жизнь себе без геометрии, часто я ночами высчитывал точные пропорции комнат и вещей, чтобы отразить их в своих картинах. Мое пространственное мышление сделало новый виток в тот самый момент, когда я увлекся немыслимыми художественными конструкциями Эшера. Его замыкающиеся в себе пространства, вывернутые наружу кубы, углы, не имеющие привязки к одному измерению – все это поражало и возбуждало мое воображение. Столько раз эти петли, эти ленты Мебиуса, которым я и сам пытался неумело подражать, столько раз они наполняли мою душу восторгом перед непостижимым. В самом деле, что, если наше пространство так же обманчиво, как обманчивы картинки на бумаге? Подумать только, искаженное до невозможности пространство, полное дыр в неведомое, полное искривлений, вздутий, полых каверн! И все это преломляется, движется и уходит в самое себя, подобно магической змее, глотающей свой хвост. Непостижимая тайна вселенной заставляла меня рисовать немыслимые пародии на знакомый нам мир вещей. Я изламывал границы, сглаживал углы, я превращал всякий свой рисунок в абсолютную его противоположность.
В первый раз мне удалось согнуть пространство, когда я выписывал развернутый вовнутрь угол. Многие мне скажут, что это невозможно, но на тот момент я уже несколько лет продолжал свои попытки приблизиться к сути вещей, и весьма преуспел в этом. Можно сказать, что я открыл портал. Когда дело было кончено, я увидел, как линии угла отгибаются, мерцая тусклым красноватым цветом. В ту же секунду я оказался внутри этой трещины, после чего упал с потолка прямо над моим рабочим местом. Я отделался сильным ушибом, но это открытие потрясло меня до глубины души. Я понял, что пространством можно управлять.
Теперь я постоянно рисовал разнонаправленные углы – я называл их наружными углами и стрелами пространства – и эти углы перемещали меня в те стороны, в которые смотрели соединения их граней. Вскоре я понял, что стоит мне сильнее оттянуть угол, и меня бросит чуть дальше. Все мои перемещения совершались в пределах моей мастерской, но однажды я сделал угол слишком острым, и меня выбросило на улицу. Я до сих пор не знаю, заметил ли меня кто-то из прохожих.
В сущности, человечество уже мыслило категорией порталов, да и для меня возможность путешествовать на большие расстояния не привлекала, поэтому я оставил рисование наружных углов. Возможно, эти идеи могли принести человечеству пользу, но, оглядываясь назад, думаю, что ничего, кроме вреда, от этой идеи бы не было. Мы необычайно беспомощны среди звезд и космических сфер, не думаю, что такие заигрывания с измерениями прошли бы бесследно. За нами наблюдают – прошу, поверьте моему горькому опыту. На сегодняшний день я уничтожил почти все свои наброски и с тревогой ожидаю благодатного забытья. Я очень стар, в сущности, я уже не должен быть в трезвой памяти. Но я все помню и пишу эти записки твердой рукой. Если бы я только мог забыть!
Итак, я оставил рисование наружных углов и обратился к новым углам. У меня сохранилось несколько набросков совершенно блистательных углов, которые я специально не окончил. Эти углы я про себя называл изначальными – не знаю, почему в своей ослепленной самонадеянности я назвал их именно так. Это были совершенные углы, мне казалось, что они ведут куда-то не в наше пространство. Специально изобразить такой угол мне не удавалось – это всегда получалось неожиданно, будто само собой. До сих пор мне кажется, что руку мою кто-то направлял. Но желало ли мне это создание, эта эманация духа творения – блага?..
И вот однажды я в первый раз всмотрелся в изначальные углы, и понял, что я – именно я – наделен возможностью сворачивать пространство. В сущности, измерения отгибаются не хуже края бумаги, с той разницей, что не имеющий рук и пальцев бумагу, естественно, не отогнет; так же и с материей – она требует своего подхода. Если вам угодно, нужны особые руки – руки зрящего, руки мастера, любящего владыки. Ко всему стоит подходить так, как будто это белый холст, на котором можно создать Вселенную. Хотя что там Вселенная – сейчас я понимаю, что это самая примитивная из форм миропонимания. Все равно, что попытка собрать все пузырьки в стакане с газировкой на самом ее дне. И это минуя все завихрения, водовороты, блеск и зрительный обман, преломляющий действительность внутри стеклянного сосуда. Вопиющее невежество! И ведь это еще не весь список чудесных, неописуемых явлений, которые бытуют в подпространственных глубинах.
Я готов был подобраться к изначальным сферам творения, минуя все эти гигантские и бездушные космические бездны. Это было торжество моего эгоизма, мое творческое безумие. Я не ошибался, зная, что искривлю пространство. И я сделал это.
В сущности, у всех вещей есть свои границы. Пространство тоже является неким объектом, хотя в абстрактном смысле можно допустить, что всякое пространство само по себе плоско и бесконечно. Эти границы называются пределами, а вне пределов лежит эта самая Плоскость. Великая, бесконечная плоскость, которую не всякий ум способен осмыслить. Мой рассудок милосердно стер воспоминания о самом путешествии, а внешние обстоятельства довершили остальное.
Потому что на периферии сознания я прекрасно отдаю себе отчет в том, что я видел. Я видел миры, тускло переливающиеся в своих границах. Видел Черный круг, видел завихрения бездн и гигантские разломы в самой коре мироздания. А в центре этого плавала жуткая каменная мумия – вечная метафора беспокойства и раздора, знак, который я не смог разгадать до сих пор. Да убережет Господь мой рассудок, медленно распадающийся на части.
Потому что вы не знаете, что оно живое и следит за нами! Этот окаменевший демиург, это дебелое порождение хаоса по ту сторону – оно станет тем, что пожрет наш мир! Сейчас это камень. Но оно очнется. Вне пределов нет ничего, кроме страха. Никогда более моя трясущаяся рука не сделает ни единого наброска угла, выходящего во внешние пределы. Никогда! Этот секрет я унесу с собой в могилу.
Сайя
Это место было действительно зловещим. Замок ли, подземелье – что это было за место, никто из его обитателей по-настоящему не помнил. Здесь не было времени. В этих стенах начиналась другая жизнь – короткая и странная, полная зловещего безумия и растянутая в вечности. Почти всегда здесь было темно, только изредка на высоких колоннах сами собой загорались масляные тусклые лампы, будто знаменуя начало дня этого странного мирка. В неясном, зыбком мареве становились видны высокие кроваво-красные колонны и стены того же цвета, в потеках ржавчины и прожилках на камне. Потолки уходили вверх, их не было видно. У колонн вырисовывались нечеткие груды мусора и тряпья, некоторые из этих груд внезапно оказывались людьми, которые вставали и спешили по своим делам. Но таких было немного. Да и были ли это люди?..
Мальчик по имени Сайя тоже не помнил, как он оказался здесь. Он жил в этих жутких стенах уже очень давно, его мать пропала здесь же. Остался только младший брат, имени которого Сайя никогда не слышал. Накрывшись тряпьем, они с братом засыпали под печальную песню матери – жутковатую песню, в которой не было слов и от которой веяло совсем не материнской теплотой. Потом вставали, брели в неясном свете ламп и снова ложились спать. Сайя помнил только это. У него были мать и брат, но он не помнил, почему это было так. Потом он с братом проснулся, и матери с ними рядом уже не было. Сайя любил рассказывать брату, что мать забрали чудовища – ему нравился вид испуганного, тщедушного и бледного мальчика, которого Сайя почему-то не любил и побаивался. Но сам он думал, что мать просто однажды забыла о них, что эта худая женщина с изможденным лицом, черты которого Сайя не запомнил, в своем болезненном полусне однажды встала и отправилась в свое вечное странствие одна. Кому теперь она поет свои печальные песни без слов? Сайя не знал и злился. Но что-то мешало ему оставить брата, и, когда загорались лампы, он неизменно брал его за руку и вел дальше.
Мама всегда говорила, что, когда лампы гаснут, нужно непременно спать. Иначе чудовища с холодной кожей и слепыми глазами заберут тебя в свое царство мертвых и проклятых, откуда нет возврата. Мама всегда говорила, что все люди здесь ищут выход. Выход из этого места. Что когда-нибудь Сайя откроет литую дверь и увидит свет. Сайя верил ей. Но выхода не было. Временами попадались какие-то двери, но почти всегда они были закрыты. А теперь мамы больше не было. Сайе начало казаться, что без них она легко нашла этот самый выход и злился еще больше. Он немилосердно тряс своего брата, тихо плакавшего о ней, брал его за руку и вел по кроваво-красным коридорам. Все дальше и дальше, в вечность. Поиск был слишком сумбурным, Сайя думал, что в этих местах они уже были. Он выходил из себя и кричал на своего брата, который съеживался в уголке, ожидая расправы. Пару раз он ударил его, но затем ему стало слишком скучно бить того, кто не отвечает, и он успокоился. Так проходили дни – если конечно, в этом месте вне всякого времени пространства можно было выделить дни и ночи.
А потом его брат пропал.
***
Сайя шел сквозь узкие зазоры между колоннами, держа за руку брата. Брат Сайи ныл и дергался, словно пытаясь вырваться. Сайя с каким-то упорным раздражением дергал его за руку, продолжая идти вперед. Странные люди вокруг выглядели встревоженными. Близилось что-то нехорошее. В преддверии чего-то зловещего мигали лампы. За одной из колонн Сайя наткнулся на гору подозрительного тряпья. Едва он взглянул себе под ноги, он все понял и сам буквально затрясся от ужаса. Это был человек, какой-то жуткий старик в грязной и невозможно мятой одежде, похоже, находившийся при смерти. Морщины на лице превратились в посмертную гипсовую маску, рот растянулся будто бы в жутком крике, но от старика не было слышно не звука. Он напоминал куклу – нелепую, изломанную, жалкую, валяющуюся в каком-то боковом переходе Богом забытого места. Брат Сайи перестал ныть и со странным изумлением воззрился на умирающего. На долю секунды Сайе показалось, что он знает этого человека.