Данила ещё не пришёл в себя, чтобы отвечать.
– Что-то не заладилось?
– Никак нет, – вернулся он на землю, – в обычном порядке. Так, мелкие критические замечания.
– Нужна помощь?
– Помощь? Что вы! Спасибо.
Они вместе вышли в приёмную.
– Есть успехи? – Ковшов окликнул секретаршу, копошившуюся с телефоном.
– Галицкий командирован из Москвы с проверкой в дальний регион, Данила Павлович, – покачала та головой. – Эту информацию мне выдали из приёмной заместителя вашего генерального – товарища Баженова. Кроме того, что командировка на Дальний Восток и займёт не менее недели, ничего выяснить не удалось.
– Вот так… – задумался озадаченный Ковшов.
– Данила Павлович, – прикоснулась к его локтю Ника, – мы сегодня с Хоббио большое дело для Ивана Даниловича сделали. Может, и вас заинтересует. Хотите покажу?
– Хоббио? Похоже, иностранец?
– Пустое. Это журналисты придумали ему имечко. Хоботов Никита – несолидно для кремлёвского фотографа, а Хобот – совсем мрак!
– А вы, извиняюсь?.. Ведь «Ника» с греческого – победа?
– Не сомневайтесь. Я – та, кем именуюсь! – расхохоталась женщина и потащила Ковшова за собой назад в кабинет, где на столе поблёскивал не замеченный ранее Данилой блок цветных фотографий. – Хоббио не разрешил бы, но мы нарушим его тайну. – Она прижалась к Ковшову плечиком и лукаво усмехнулась: – Не признаемся, что просмотрим фотки?
– Молчок, – приняв игру, прижал палец к губам Данила.
– Вы сговорчивый. Это мило. – Она распахнула блок и усыпала фотками стол. – Отвечайте, мой дружок, не лукавя, какое фото больше всего удалось?
– Ника, но я же не профессионал! – Её непосредственность подкупала, а очарование притягивало, но Данила пытался сдерживать эмоции.
– Нет уж! Раз взялись – до конца. Я так не люблю, – закапризничала она, но тут же исправилась: – Хорошо. Выберите ту, что понравилась вам.
Фотографий было много. Ковшов торопливо перебирал, особо не задерживаясь на каждой. Мелькали виды Волги, исторические достопримечательности, теплоходы, помидорные поля, базары, горы арбузов, попадались даже узкоглазые рубщики мяса с занесёнными над головами топорами… Но он приметил одну, где автор мастерски запечатлел необычную, но многозначительную ситуацию: на шатком мосточке из дряхлых дощечек, сжавшись от страха и раскорячив ноги, чтобы не грохнуться, делал неуверенный шаг Иван Дьякушев. При белой ленинградке, галстуке, чёрных брючках, часиках и модных очочках. На лице – страстное желание не свалиться, перейти мостик; под ним – мутный от грязи поток, а за ним – второй секретарь с широкой грудью в белом костюме, распахнув руки, едва удерживает равновесие, далее – неровной лентой целая цепочка прочих секретарей и заведующих отделами, стайка советников и помощников. На заднем фоне, на берегу, – столетняя, покосившаяся, готовая рухнуть изба, рухлядь, бочки из-под рыбы пудовые, рассохшиеся в лебеде да крапиве. Словом, хлам, мусор, прошлое.
Впереди – неизвестность, сзади – разруха, а ниже – пропасть! И грязная купель в случае провала.
Завершающей гениальную фотографию надписи не имелось, хотя она просилась на ум сразу, и Ника, кажется, уже её сочинила, но, помалкивая, ждала его ответа.
– Ну? – подтолкнула она его. – Как бы вы назвали сие чудо?
– Название не требуется, – покачал головой Ковшов. – Хоббио, как вы его именуете, если доброжелатель, пожелал бы Первому держать твёрже шаг. Думаю, так назовёте и вы свою статью под этим фото. Я не ошибся?
– Глазастые вы, однако, прокуроры.
– Кормил вас Глазьев рыбацкой ушицей с водочкой, признайтесь? – хмыкнул Данила.
– От вас, прокуроров, ничего не утаить, – рассмеялась она. – Иван нас рано поднял и гонял по речке, как угорелый. Знал, что материал для центрального столичного журнала. – Она многозначительно задрала пальчик вверх. – Но я взмолилась, потому что едва не спалилась на вашем солнце; даже шляпка с вуалью не выручала.
Шаля, Ника схватила чёрную шляпку с подоконника, натянула её до лукавых глаз, опустив вуаль, и грациозно продефилировала перед Данилой.
– Как?
– Неплохо.
– Иван не поскупился на оценку, а ты скупердяйничаешь, – изобразила она обиду, переходя на «ты».
– Но под шляпкой и этой вуалью вас не узнать, – сделал вид, что не заметил этой вольности, Ковшов. – А вы с Дьякушевым давно знакомы?
– Давно. Ещё по Краснодару, где я репортаж делала в «Комсомолку».
– Понятно.
– Вот я и продолжаю: на то мы и журналисты… Вроде разведчиков. Знаешь, какие порой жалобы на нас запускают недовольные?
– Главное, чтоб не били, – пошутил он.
– Всяко бывало в молодости. Хоббио отговорку придумал по такому поводу.
– Интересно…
– Все вопросы в письменном виде. Как?
– Разумно.
– Главное – многообещающе.
– И действует?
– Как дихлофос на мух.
– Занятный этот ваш Хоббио…
– Понравился?
– Умный.
– Ну ты и выдал! – рассмеялась она. – Хоббио – не дурак, только вот не влип бы он с этой фоткой, если на обложку её разместит.
– Что-то не так?
– Вспомни картину древнего мудреца Брейгеля.
– Если слепой ведёт слепых, в итоге все окажутся в яме?
– Помнишь… Редкое сочетание должности и ума.
– Спасибо за комплимент.
– Заходи, когда будешь в столице, – просто сказала она и взяла его за руку. – Позвони сначала в редакцию, если не в командировке, буду рада видеть.
– Не обманете?
– Да что ты всё «вы» да «вы». Я плохо выгляжу или стара?
Ковшов, улыбнувшись, покачал головой.
– Женат, конечно?
Он снова, но уже утвердительно качнулся.
– Как партизан на допросе, а я ведь не претендую на тебя. Мы, журналисты, рады знакомству с хорошими людьми. Друзья! И дальше ни-ни.
Ника, улыбаясь, погрозила пальчиком.
– Ладно, зайду, если буду в столице. – Он попытался заглянуть в её глаза, но Ника отпустила его руку и плавно выскользнула из кабинета.
– Она быстренькая, – похвалила Элеонора, входя в кабинет вместе с Соломиным. – Вот вам прокурор, которого вы жаждете видеть.
– Что-то случилось? Бюро закончилось?
– Нет, – хмуро буркнул подполковник. – Необходимо прокатиться в одно место. Тут недалеко. Машина поджидает.
Заказ или ординарность?
Это было телом мужчины и при ближайшем рассмотрении, несомненно, принадлежало Модесту Иерарховичу Фугасову, такой одежды в городе больше не носил никто.
Он лежал на спине. Дерматиновый френчик с вывернутыми карманами, от воротничка до хлястика и далее в грязи. В двух шагах от головы измазюканный картузик. Кумачовая рубашонка разодрана до пупа, ранее подпоясавший штаны ремешок до синевы стягивал шею. В ногах истерзанный портфельчик, бумажки кучковались на груди. На верхнем листе – мокрая купюра достоинством в сто рублей и тут же печатными буквами, вырезанными из газеты: «ПОДАВИСЬ МРАЗЬ». Буквы примочили для верности водой с грязью пополам из озерка, что поблизости.
Но смутило и Ковшова, и Соломина другое: оба глаза Фугасова были прострелены, и кровь из одного, аккуратненько обогнув длиннющий и засиневший уже нос, затекла в другое пустое око, образовав в нём небольшую стылую лужицу, в которой отражался рожок луны, выбежавшей поглазеть на мирские безобразия.
– Здесь ещё одна дырка! – поднял голову от трупа полковник Квашнин, прибывший на место происшествия с оперативной группой раньше.
Рядом стоявший следователь по особо важным делам Бобров ткнул карандашом в грудь покойника и поковырял рану:
– Прямо в сердце… похоже, даже навылет. Убийца его почти что перекрестил: две пули – по каждой на глаз – и в грудь одну.
– Не маньяк ли? – подхватил присоединившийся к подъехавшим оперативник.
– Рано обобщаешь, лейтенант Шипучкин! – одёрнул его Квашнин. – Делом бы занимался. Кстати, побеспокойся насчёт медэкспертов, что-то они задерживаются.
– Полчаса баклуши бьём, товарищ полковник, – буркнул тот. – Сроду с медиками проблема.
– Гильз не нашли?
– Никак нет. Днём при свете пошукаем тщательней.
– Ты, Шипучкин, перевернул бы его, не дождёмся, я чую, экспертов.
Но не успел лейтенант прикоснуться к телу, как на полянке у озера стало как днём: подлетели машины из прокуратуры и судебно-медицинской экспертизы, свет фар забегал и рассветил место происшествия.
– Бобров! – скомандовал Ковшов. – Вы за старшего. Задача, сами знаете, не затоптать следы, используйте собаку. Я с товарищами из УВД и КГБ дождусь результатов. Работайте.
Втроём они отошли с поляны к возвышавшимся неподалёку двум клёнам.
– Посекретничаем. – Данила подмигнул Соломину. – Удалось аферисту выудить кредит в банке?
– Кабы знать… – нахмурился тот, зыркнув на Квашнина.
– Одно дело делаем, так что не стесняйся, – подтолкнул его к откровенности Ковшов.
– Я же с тобой на заседании бюро штаны протирал. Не докладывали ещё новости мои орлы. Но из обкома Фугас сбежал.
– Как? – вспыхнул Ковшов. – Шундучков пообещал мне, что последят его ребята?
– Удрал, едва заседание началось. Подъехала замызганная «Волга», номера в грязи, и он смылся, а преследовать, проследить – не их забота.
– Ах, Шундучков, Шундучков! – нахмурился Данила. – Неспроста всё это.
– В банке он был, – вмешался в разговор всё время помалкивавший Квашнин. – И довольно продолжительное время. Доложили моим операм с поста банковской охраны. А в банк просто так не ходят.
– Так получил он кредит или нет? – кусал губы Ковшов.
– До утра теперь не узнать, – закурил Соломин, предлагая распахнутый портсигар друзьям.
– Судя по бумажке на груди и сотенной, кое-что ему выгорело. – Квашнин затянулся, но, закашлявшись, отбросил сигарету.
– Забыл, что бросил? Не балуй, – напомнил ему Данила.
– А сам?
– У меня сегодня последний день – и в завязке. Очаровашка утром пропесочила так, что до сих пор икаю. – Он с удовольствием пустил колечко дыма над головой и подтолкнул Соломина. – Что успели накопать твои, не договорил?
– Генерал Сербицкий выбегал зачем-то с бюро, звонил несколько раз к себе в управу.
– Мало ли дел у генерала, – закашлялся опять Квашнин. – Операция «Снежный ком» запущена, видать, интересовался её ходом.
– Перед первым выходом генерала Фугаса как раз вызвали из зала. – Соломин, казалось, выдавливал из себя фразы, так ему этого не хотелось, но настойчивый взгляд Ковшова подталкивал его. – Парни Шундучкова привели его к одному из влиятельных людей Дьякушева, а уж оттуда отвезли в банк, где и оставили. Забирала его «Волга».
– И ты молчал, подполковник?! – сжал кулаки Данила.
– Считал информацию недостаточной, чтобы строить серьёзные версии об убийстве. Над всем этим надо ещё много работать.
– Малейшая нить – это составляющая большой паутины, к которой могут иметь отношения и люди Дьякушева! – вспылил Данила, вспомнив поступки Шундучкова.
– Но… – попробовал возразить Соломин.
– Я понимаю ваше положение, товарищ подполковник, – отрезал Ковшов. – Поэтому обо всём сегодня же доложите своему генералу. И сообщите, что в ближайшее время мне необходимо с ним встретиться.
– Данила Павлович, – вклинился в их разговор подбежавший Бобров, – осмотр трупа завершён, можно транспортировать его в экспертное учреждение для дальнейшего исследования?
– Результаты?
– Смертельны все три огнестрельных ранения. Выполнены из револьвера иностранного производства, но довольно странной марки. Стрелял один человек. Профессионал, может, и снайпер. Все ранения пострадавший получил лёжа, перед убийством был оглушён тяжёлым предметом, возможно, кулаком по затылку, но при этом удар нанесён довольно крепким человеком. Петля на шее – декорация.
– Оружие? Меня интересует оружие!
– Гильзы убийца, вероятнее всего, подобрал, а пули извлечёт эксперт. Придётся ждать.
– Что собака?
– Покрутилась у следов и фыркнула носом.
– Понятно. Уничтожающая запахи присыпка?
– Так точно.
– Значит, нападавших было двое?
– Убивал один: здоровый, высокий… Второй мог подстраховывать или наблюдать, нести охрану.
На войне нельзя ошибаться дважды
– Выходит, свои! – хлопнул себя по колену Квашнин. – В банке Фугасу отгрузили наличными, а братва перевстретила и расквиталась за все его фокусы и долги.
Ковшов с Соломиным разъехались, лишь полковник с оперативной группой не торопился со сборами.
– Слушай, Сергей Иванович, – подозвал он лейтенанта Шипучкина, – ты эту версию про религиозного маньяка сам родил или подсказал кто из наших?
– Вспомнил Инока, Пётр Иванович, – оживился тот. – Он от Фугаса ни на шаг не отходил. Его приглядывать приставил Кривой Фома, известный авторитет и их батька коронованный.
– Ну?
– А Инок верующим был до фанатизма, только вера его не христианской была, а особенной.
– Разобрался бы сначала.
– Что-то вроде баптиста.
– Не похоже на Инока, не будет верующий мокрушничать…
– Вот из таких Чикатилы и получаются, – рассуждал лейтенант, не соглашаясь. – Философствуют, думают много о назначении человека, книжки разные читают, какие нам противны. Кто знает, что у них в голове?.. Инок, может быть, сейчас денежки с братвой делит, о пролитой крови не помня, да над нами, плутающими в пустом фарисействе, посмеивается.
– Как ты сказал, лейтенант? Фарисействуем, значит, мы с тобой? Да ещё о пустом?
– Извиняюсь, товарищ полковник. Увлёкся.
– Брехло без костей, а ещё опер! – выругался Квашнин. – Прыгай ко мне в машину немедля! Садись за руль и гони на Базарную. Мы сейчас Гнома хлопнем, а он с испуга про Инока всё и выдаст.
Гном, вор-щипач, удивительный коротышка, чуть ли не лилипут, был зол, как никогда. В доме у него никого не оказалось, кроме брехливой собаки, такой же маленькой, как он сам. Сколько ни задавал ему вопросов полковник, как ни бился, Гном молчал, словно немой, только отворачивался в тусклое, давно немытое окошко.
– Слушай, Трофим Анисимович, – сменив тон, опустился на стул Квашнин, – тебя, видать, бабы сегодня не посещали, поэтому такой неразговорчивый?
Тот с дикой тоской в глазах покачал головой.
– И вчера, чую, не гостили. А хошь, скажу почему?
– В гробу я видал ваши подсказки…
– Пустой ты, Гном. Мани-мани бабы любят, а ты на мели.
– Пургу гонишь, полковник. Была у меня одна дармовая.
– И кому ж ты её променял?
– Бросила она меня.
– Тебя? Такого кобеля! Да в жизнь не поверю!
Шипучкин рот раскрыл, так Квашнин умело расположил к себе опытного вора, минутой назад не желавшего никого зреть.
– А вот слушай, – принял тот от майора сигарету, запустил в потолок струю дыма и принялся рассказывать: – Зимой это было. Перед самым Новым годом…
Лейтенант, не теряя нить повествования, обошёл всю комнату, заглядывая в углы. Не упуская подозрительных мест, незаметно постукивал по стенкам, где само просилось, тщательно изучал поскрипывающие полы. Гном, увлечённый своим, не обращал на него внимания, изредка похохатывал полковник, шумно хлопая ладонями и пуская тирады по ходу; словом, хлопот Шипучкин им не доставлял.
– …А Катька через меня перешагнула, оделась и, матерясь, выскочила в дверь. Больше я её и не видел… – грустя, налив водки в стакан, заканчивал Гном. – Да, чемоданчик тот, с деньжатами, с собой прихватила.
– Значит, обвела тебя баба вокруг пальца?
– Выходит, так, – опрокинул тот в рот стакан водки. – Одарить собой не одарила, а заплатить пришлось.
– Пётр Иванович! – уловил минуту лейтенант. – Можно вопросик обсудить?
– Про Катьку? Их, баб, трудно за хвост ухватить.
– Да нет. Выйти бы нам? Мыслишка наклюнулась.
Они вышли в коридор, оставив хозяина допивать водку.
– Мне бы глянуть одно место. Что-то мелькнуло в мозгу, да так, что в пот ударило.
– Серьёзное?
– Я прошу, Пётр Иванович…
– Да в чём закавыка-то?