– Садись, подброшу куда нужно. Разговор есть, Володя, – мягко и примирительно ответил я.
Лихачев от моего предложения был не в восторге, суетливо оглянулся на крыльцо РУВД и куривших там полицейских и проворчал негромко:
– Место ты, конечно, выбрал самое то… Давай через два часа у входа в метро, – и, ссутулившись, не прощаясь, пошел прочь.
С Володькой я знаком ещё с тех незапамятных времен, когда был следователем РУВД… Да, было в моей жизни и такое: сейчас с ужасом вспоминаю то время. Какой черт меня дернул туда податься, до сих пор не понимаю? Но, как ни крути, а практически вся моя нынешняя клиентская база сколочена была именно на прежней службе. В те далекие времена мы с Володькой были не то, чтобы большими друзьями, но по работе приходилось пересекаться часто. Правда после того как я «переметнулся», нас уже и приятелями-то назвать можно было лишь с натяжкой: Вова был опером идейным, и предательства – а мой уход он расценил именно так – до сих пор не простил.
Кроме дела Аленкова я на сегодня все равно больше ничего не планировал, так что, дожидаясь Лихачева, поколесил по Острову в поисках более-менее приличной кафешки. На 7—ой линии удалось, наконец, по-человечески позавтракать.
Думал я за едой о том, что если жена Аленкова действительно наводчица на богатые квартиры, то в смерть ее в результате несчастного случая верится с большой натяжкой. Самоубийство тоже как-то не очень подходит. Гораздо вероятнее, что организатор квартирных краж – без сомнения умный и осторожный человек – получив с помощью Аленковой монеты, захотел от нее избавиться. Кому нужен свидетель, способный тебя опознать, да с которым к тому же нужно делиться? А поделившись, всю жизнь бояться, что он тебя сдаст. Самое обыкновенное решение – избавиться от ненужной теперь подельницы, причем лучше всего так, чтобы подозрения не пали на организатора и убийцу. А еще лучше, чтобы убийство вообще было похоже на несчастный случай.
Все мои рассуждения сводились к тому, что Гриша Аленков стал козлом отпущения, но отчего-то случайной жертвой обстоятельств он мне не казался – слишком многое он скрывал, слишком странно реагировал на события. В день смерти Аленковой мой клиент был, оказывается, в городе – специально приехал из Москвы. Зачем? И почему об этом факте умолчал? Испугался, что его обвинят в убийстве жены? Нет, при первом его допросе ещё никто не сомневался, что это было самоубийство. К тому же скрывать такие вещи глупо, свидетели все равно найдутся. На этот вопрос он даже мне, своему адвокату, ничего вразумительного не ответил.
Правда, был один человек, способный помочь мне в этом разобраться. Прямо из кафе я набрал номер свидетельницы Захаровой, нашедшей труп. В уголовном деле имелся только номер ее домашнего телефона, но и его трубку долго не снимали. Только после седьмого гудка, когда я уже собрался сдаться, встревоженный женский голос ответил:
– Слушаю вас!
– День добрый, мне бы Лилию Захарову услышать.
– Нет Лили! И прекратите сюда звонить, слышите?! – выкрикнула женщина, и если бы так отчетливо не слышался испуг в ее голосе, я бы решил, что мне угрожают. – Я в милицию пойду…
После слов о милиции дама разрыдалась. Все мои попытки прояснить ситуацию ни к чему не привели, единственное, чего я смог добиться, это убедил женщину записать номер моего сотового и передать его Захаровой.
Странный вышел разговор.
К назначенному времени я поехал к метро, оставил машину неподалеку и еще минут десять прохаживался по площади с делано скучающим видом. В какой-то момент даже начал психовать, что Лихачев не приедет вообще. Но тот появился минута в минуту. Зыркая из—под бейсболки колючим взглядом, он сходу спросил, в чем дело, причем тут же отвернулся, делая вид, что просто "стрельнул" у незнакомого мужика сигарету.
Наши шпионские игры, к слову сказать, не были пустыми перестраховками – это мне ничего не грозило, а если кто из сослуживцев Лихачева узнает, что он является на свидания с адвокатами, могут начать задавать много вопросов. А то и вовсе в предатели запишут, примерно как он меня. Лихачев, наверное, и вовсе бы не пришел, но так уж вышло, что он был моим должником.
– Володь, Аленковым, я слышал, твой отдел занимается?
– Ну, мой… – нехотя подтвердил Лихачев и прищурился: – а ты все-таки защитником к нему заделался?
– Ну, защитником! – весело поддержал я его тон.
– И какие у нас могут с тобой быть разговоры?
– Деловые, друг—Вова, исключительно деловые. Ты тему с ограблением мэра одного подмосковного городка в июле этого года, помнишь? Вся полиция на ушах стояла, наверняка и ваш отдел напрягали.
– Забудешь такое… – Заинтересованность, если она и была, на лице Лихачева не отразилась.
– Так вот, правоохранительные органы этого городка вовсю примеряют на роль наводчицы на квартиру одну девушку, таинственную смерть которой ты имеешь удовольствие расследовать. Догадываешься, о ком я?
Лихачев же был настроен скептически и только сморщился:
– Чушь! Заняться им там нечем, что ли?
– Мое дело намекнуть. Но учти, сегодня об этом мало кто знает в Питере, и ты еще можешь успеть поднапрячься и заработать себе новую звездочку на погоны. А к понедельнику эпопея со старогорскими цацками возобновится, и тогда уже ты заработаешь только новый пинок за то, что не подсуетился вовремя.
– Твой какой интерес? – напрямик спросил Вова.
– Прямой, – честно ответил я, – вы вплотную занимаетесь старогорскими кражами, ищите организатора, он же – зуб даю – убийца Аленковой, и прекращаете мариновать моего клиента. Все счастливы и довольны.
Лихачев, наконец, развеселился, только мрачно как-то:
– Ага, иными словами, ты хочешь, чтобы твоего Аленкова отпустили на свободу. Ты в своем уме, Никитин? Против него статья и доказательства железные!
– Ну, положим, не доказательства, а пшик один – и ты сам это прекрасно знаешь.
Ответить Лихачеву было нечего, он только надвинул бейсболку на глаза, снова ссутулился и буркнул:
– Ладно, созвонимся.
После чего зашагал вдоль Линии, не попрощавшись. Я постоял ещё немного, согласно конспирации, и тоже пошел к своему автомобилю.
Внезапное возвращение Аленкова в город накануне смерти жены все не давало мне покоя. В надежде, что хоть какую-то информацию я получу от его коллег, я поехал в Университет, где тот преподавал. В деканате исторического факультета я в два счета выведал у симпатичной секретарши, что Григорий Григорьевич – первоклассный специалист по истории Восточной Европы, является автором моря статей и нескольких монографий. Командировки у него случаются довольно часто – то лекции и прием экзаменов в филиалах, то приглашения на международные симпозиумы археологов – Аленков ведь историк с мировым именем! В июле—августе этого года мой подопечный был в московском филиале своего Университета, но для чего он мог внезапно сорваться в Петербург двадцать восьмого августа секретарь мне ответить не смогла.
***
Уже когда я собирался окончить свой рабочий день и поехать домой, раздался телефонный звонок, но номер мне знаком не был:
– Алексей Викторович? – неуверенно спросил тонкий, совсем девчачий голос.
– Да, – ответил я.
– Это Лиля Захарова. Мама сказала, что вы звонили и хотели со мной переговорить… Вы действительно звонили по поводу смерти Даши?
– Да, – снова подтвердил я, раздумывая, чего ради свидетельница вдруг связалась со мной сама, да еще так скоро. Неужели гражданская сознательность? – Лиля, мне действительно нужно с вами поговорить. Где вам удобно встретиться?
– Нигде! – слишком быстро отозвалась Захарова. – Меня сейчас нет в городе, и приехать я никак не могу. Но я отвечу на все ваши вопросы по телефону, – заверила он меня.
Я запнулся: ведение допроса по телефону это что-то новенькое, хотя… А что собственно интересного может сказать Захарова?
– Лиля, расскажите, зачем вы приехали к Дарье утром двадцать девятого августа? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить.
Ничего нового она, конечно, не рассказала: все это я уже читал в протоколе ее допроса. Лилия Захарова – подруга Аленковой. Двадцать девятого девушки договорились вместе ехать на дачу, отдохнуть на пару дней. Встретиться собирались у метро, так как обе живут на Васильевском острове, и вместе доехать до станции, а оттуда на электричке – на дачу. Утром двадцать девятого Лиля полчаса прождала Дарью у метро, но так и не дождалась и отправилась к ней домой. Она долго звонила в дверь, звонила и на сотовый, и на домашний – никто не отвечал. Лиля забеспокоилась.
Дело в том, что и на дачу-то они решили ехать только потому, что Дарья очень переживала из-за грядущего развода с мужем и хотела немного отвлечься. Хотя Лиля подозревала, что есть еще что-то – посерьезней.
Дверь никто так и не открыл, и Лиля отважилась вызвать слесаря. Дарья лежала в постели – в халате, укрытая одеялом, как будто приготовилась ко сну. Но она была мертва. Лиля тут же вызвала полицию.
– Значит, вы уверены, что Дарья покончила с собой? – подвел итог я.
– Конечно… – немного удивленно ответила Захарова. – Не могла же она перепутать лекарства!
– Лиля, а следователь считает, что Дарью Аленкову убили, – произнес я и ожидал реакции Лили. В этот момент я жалел, что не могу видеть её лица.
– Убили?.. – тихо и испуганно переспросила девушка. – Но кому это может быть нужно? Да нет, это ерунда… Или убийцу уже нашли?
В последнем ее вопросе мне послышался неподдельный интерес.
– Следователь считает, что к этому причастен муж Дарьи. А я его адвокат. Собственно, я по этому поводу и звоню: может быть, вы…
– Гриша?! – ужаснулась Захарова, перебив меня. – Нет, вы что-то путаете… Извините, я не могу говорить, я перезвоню…
– Лиля, подождите!.. – попытался я ее вернуть, но уже послышались гудки отбоя,
– Вот ч-черт!
Где была моя голова! Это же азы делопроизводства: нельзя вести допрос по телефону. Вот теперь Захарова положила трубку и может даже не позвонить больше. А я даже не знал, где находится эта её дача. И звонила она с сотового – адрес без санкции не вычислишь! Ч—черт!
Глава 3. Няня
В бар на Университетской набережной, где теперь уже сам Лихачев назначил мне встречу, первым приехал я. Пока потягивал пиво – ледяное, с ярким привкусом хмеля и легкой горчинкой – подошел Вова. Сглотнул, глядя на мой бокал, и тоже сделал заказ. Несколько минут мы молча пили, думая каждый о своём, о приятном.
– Откуда информация про связь Аленковой со старогорскими кражами? – спросил после Лихачев. Спросил вполне дружелюбно, не так, как вчера. Не знаю, подобрел ли он из-за пива, или из-за чего-то еще, но теперь с ним вполне можно было иметь дело.
– От проверенного человека. Что – подтвердилось?
Вова пожал плечами:
– Аленкова была няней в семье Фарафоновых – тех самых, ограбленных. Взяла расчет за две недели до кражи.
– А что за монеты, действительно таких бешеных денег стоят? И, главное, как они попали к мэру?
Лихачев хмыкнул:
– Такая шумиха поднялась в Старогорске после краж этих монет, что сам глава администрации в больницу с сердцем загремел. Зятя отстранили от работы – он тоже в администрации трудится. Говорят, монеты принадлежали именно ему. Фарафонову-младшую на допросы таскают. В июле, сразу после кражи, проскочил слушок, что коллекция ушла к нам. Но слух ничем не подтвердился – монеты так и не появились нигде.
Я не стал намекать, что бравые сыщики могли банально «проворонить» вывоз коллекции за границу. Впрочем, Лихачев и сам наверняка это допускал, он ведь далеко не дурак.
– Вот видишь! – воодушевился тогда я. – Организаторы кражи не найдены – это раз, старогорцы установили, что Аленкова и есть наводчица – это два. Не кажется тебе, что нашелся посущественней мотив убить Аленкову, чем ревность? Моего клиента нужно выпускать. Ты с Зайцевым говорил?
– Зайцев упертый… – поморщился Вова. – Ему доказательства нужны. "Против" Аленкова доказательства есть, а "за" – нет, только косвенные. Он не собирается его освобождать даже под подписку о невыезде. Главное доказательство – двадцать восьмого, за день до того, как нашли труп Аленковой, её муж был в городе. А что он здесь делал и зачем приезжал, он говорить отказывается.
Так ни о чем и не договорившись, мы с Лихачевым разошлись, но взяли друг с друга слово, что созвонимся, как только станет что-то известно.
Еще во время службы в РУВД я понял, что восемьдесят процентов работников правоохранительных органов это лентяи, мучимые единственным вопросом, где бы заработать денег. Как говорят гуманисты, не они такие, жизнь такая. К этим-то восьмидесяти процентам я, ни минуты не сомневаясь, причислял и следователя Зайцева. Так прытко он взялся за Аленкова по одной лишь причине – Аленков сам шел в руки. Представляю, как он на месте происшествия рвал на себе волосы и кричал, что это он во всем виноват. Разумеется, что когда появились намеки, что это убийство, первый, на кого примерили на роль убийцы, был Аленков. Ну а в дело, соответственно, вносились исключительно те факты, которые эту версию подтверждали.
Потому, выводам Зайцева я не очень-то доверился. Вместо этого, сделав себе копии заключения судебного медика, поехал за консультацией к независимому эксперту. К Наденьке, конечно. Дома у Аристовых трубку упорно не поднимали. Я ужаснулся: неужто на работе? Ну так и есть: детей бабушка с дедом забрали на дачу, а скучающая Надя не нашла лучшего развлечения, чем поехать на службу – в морг.
Надя после школы, как и планировала, поступила в медицинский, точнее, в Военно-Медицинскую Академию. Когда-то мечтала она стать хирургом, как отец, ну а потом переклинило что-то, пошла в судебную медицину. Сейчас Надя возглавляет целый отдел и носит погоны майора медицинской службы. В общем, моей любимой женщиной я имею все основания гордиться.
Наденька сидела, конечно, не в морге. Это мне, гражданскому, все здание ее службы чудится одним огромным прозекторским отсеком, а вообще у нее там довольно мило: отдельный чистенький кабинет и цветочки на подоконнике.
– Она отравилась не таблетками… – минуты полторы просматривая бумаги, выдала Наденька.
– А чем?
Я отставил чашку с чаем и ждал, что Надя вот-вот скажет что-то очень важное, что позволит в два счета освободить Аленкова.
– Капсулами! – Многозначительно, будто это невесть какая важная информация, закончила она и, довольная, потянулась к коробке с печеньем. Только потом, доев печеньку,, Наденька изволила пояснить: – В желудке и пищеводе медик нашел полурастворившийся желатин. Оболочки капсул делают из желатина. Странно, что следователь не сделал из этого выводы.
– Какие выводы? – Наденька – единственный человек в мире, перед которым я, не глупый в общем-то мужчина, чувствовал себя дураком. Но она же и единственная, перед кем я этого не стеснялся. – Ну не таблетки она приняла, а капсулы – какая разница?
– Разница в том, что фенобарбитал в капсулах не выпускают – только в таблетках.
– Хочешь сказать, что она отравилась не фенобарбиталом?
Надя закатила глаза:
– Никитин, не расстраивай меня. Хочу сказать, что она отравилась фнобарбиталом, но, так как его выпускают только в таблетках, то твоя Аленкова перед самоубийством растолкла приблизительно восемь пачек фенобарбитала, пересыпала получившийся порошок в капсулы из—под другого лекарства, а все упаковки тщательно уничтожила.
Она замолчала и потянулась за очередной печенькой. А я с умным видом кивал, боясь выглядеть в глазах Нади еще большим идиотом. Но, поняв, что до разгадки я сам так и не додумаюсь, все же спросил?
– А как ты думаешь, зачем ей такие сложности?
– Ей-то не за чем, но, если допустить, что это было все же убийство, и кому-то понадобилось выставить его самоубийством…
Дальше я уже и сам сообразил: убийце не нужно было дожидаться, когда Аленкова примет фенобарбитал и забирать упаковки. Он заранее – за неделю, может, даже за месяц или два – принес в квартиру капсулу с порошком фенобарбитала и подбросил ее во флакон с какими-нибудь другими капсулами – вполне безобидными. А дальше ему оставалось только ждать, что рано или поздно она ее примет!