Что немцу «гуд», то русскому «капут»
Путник проходил мимо очередного хутора и заметил одиноко стоящую яблоньку среди шикарного газона с недавно подстриженной травкой. В истории про древнеримских легионеров сказано, что они ставили военный лагерь вокруг яблонь, а уходя, оставляли на ветках столько же яблок, сколько было до их прихода, что свидетельствовало о наличии строгой дисциплины в их рядах! На яблоньке уже зрели довольно увесистые плоды, и голодный человек ползком пересёк это со всех сторон простреливаемое австрийское поле, не ожидая того, что с чердачного окна его уже взял на мушку альпийский стрелок. Цель была достигнута, и к огромной радости специалист по пересечению открытой местности констатировал наличие сбитых ветром плодов. К тому же опавшие яблоки оказались более зрелыми, чем те, что остались висеть на ветках дерева. Стоило ему собрать какую-то несчастную дюжину подпорченных фруктов, как за его спиной раздалось, как в кино: «Хёндэ хох!» Стоя на четвереньках и медленно подняв голову, он уткнулся в реальное дуло австрийского карабина, смотревшего на него своим черным, немигающим взглядом. Далее последовала команда, известная ещё с уроков немецкого языка: «Ауфштейн!», т. е. «Встать!». Далее местный холёный, средней упитанности, бюргер, угрожая огнестрельным оружием, потребовал что-то от нашего героя, похожего на узника местного концлагеря «Дахау» и, указывая ему стволом путь в сторону ухоженного хутора, добавил: «Шнель». На что альпийский пленник невольно процедил сквозь зубы: «Русские не сдаются!» Это произвело на бюргера странное впечатление, и он опустил дуло карабина, а потом, улыбнувшись своему альпийскому пленнику, более загадочно, чем сама Джоконда, произнёс: «ТоварЫщ!» Конечно, хотелось ему сказать: «Тамбовский волк тебе товарищ», – но узник промолчал, чтобы не провоцировать приветливо улыбающегося конвоира на международный скандал. Внезапно бюргер хлопнул своего пленника по плечу, как старого знакомого, и почти без акцента произнёс: «Кушать хочешь?» Во дворе, покрытом мелкой щебёнкой, для советского гостя накрыли стол, за которым на старинном стуле ручной резьбы по дереву восседал какой-то столетний дед, опрятно одетый и до синевы выбритый. Австрийский старец вдруг заговорил со своим гостем на русском языке, почти как тот эстонец: «Садись, товарЫщ, будем кЮшать!» Всякого можно было ожидать от этих австрийцев, но только не этого. Честно сказать, обед был довольно скудный: жиденький протёртый супчик, картофель в мундирах, мелко нарезанная квашеная капуста, похожая на всю ту же рисовую лапшу, и крохотный кусочек свинины. Благо, что хлеба было вдоволь – целый австрийский каравай, словно из русской печки. Дед, обратившись к своему гостю на русском, представился майором Вермахта, которому посчастливилось выжить, попав в плен под Сталинградом и провести пятнадцать лет в советском концлагере, где-то под Воркутой. Всё как бы стало на свои места, и вот уже можно было понять причину такой любви, этих австрияков, к великому и могучему языку, на котором разговаривал с лёгким грузинским акцентом сам товарищ Сталин Иосиф Виссарионович! Видимо вдоволь наговорившись, дед вежливо попросил у толстой рыжей австриячки, что находилась неподалёку, пива. Борис, не задумываясь, проглотив содержимое красивой глиняной кружки, потребовал: «Ещё!» – и судя по тому, как быстро принесли ему ещё две кружки, покрытые пышной пеной, стало ясно, что после пятнадцати лет, проведённых под Воркутой, этот отставной майор привил своим домочадцам любовь не только к русскому языку, но и к сталинскому порядку. Вдогонку им принесли пару тёмных бутылочек с названием «Бьер», и, чисто логическим путём, наш путник пришёл к умозаключению, что доброе пиво на розлив уже кончилось, и им придётся догоняться этим консервантом. Отбросив в разговоре своё тяжёлое историческое прошлое, дед, будучи в хорошем расположении духа, заговорил о политике, сообщив своему собеседнику, что: «Горби – гуд». На что его русский собеседник выдал в ответ: «Что немцу «гуд», то русскому «капут», – и подытожил на немецком языке: – Горби ист… шлехт, т. е. «редиска» (совсем плохой человек)». Узрев недоумение в глазах пьяного австрийца, он стал на пустой бутылке из-под пива нервно объяснять недобитому фашисту то, что «горбатая перестройка» – это попытка стравить газы. «А теперь Горбачёв, теряя контроль над печально сложившейся ситуацией, пытается снова заткнуть горлышко бутылки пробкой, из которого хлещет пена. Тогда как Ельцин Борис в свою очередь подогревает ситуацию, и скоро СССР-у… бум!» Внезапно дедок, утратив интерес к беседе, чуть было не клюнул носом в тарелку, но появившаяся как бы ниоткуда толстая невестка удержала тестя за плечи. Пришло время прощаться, и австрийский бюргер, провожая слегка пьяного гостя к дороге, дал ему на прощание целую пачку мятных конфет и позволил забрать опавшие яблоки. Пьяный путник, покачиваясь, пошёл куда-то вверх, и так как дорога всё время только повышала свой градус наклона, становилось ясно, что впереди начинались те самые Альпы, через которые перешёл со своими чудо-богатырями великий Суворов! Несколько раз проезжающие мимо него полицейских машины весело сигналили ему, как своему старому знакомому. Моросил освежающий дождик, но до поры до времени; выпитое пиво позволяло ощущать себя хорошо, и ему невольно подумалось: «Как хорошо, что когда-то этого австрияка товарищ Сталин так долго промурыжил в своём ГУЛАГ-е».
Альпы
Горы – они и в Африке… горы! Разве что по сравнению со Словакией эти горы были гораздо круче и менее приветливыми. Если те возвышенности можно было сравнить со стадом убегающих бизонов, то тут вообще никакой романтики на ум не приходило. Даже встречающиеся на его пути деревушки не вызывали у него никакой радости. Местные церкви, как правило, стояли с отрытыми дверьми, но в них никогда не было никакой жизни: ни служителя культа, ни подношений Господу Богу, и эта пустота также не вызывала никакого религиозного экстаза! На небольших полях, встречавшихся по пути, кроме лука и побегов ржи ничего больше не росло, и приходилось с горя вгрызаться зубами в очередную головку альпийского свежего лука и заедать её тщательно пережёванными сырыми чехословацкими макаронами. Порой ему казалось, что надо просто прыгнуть в бездну, но какое-то седьмое чувство вселяло надежду на то, что эти проклятые Альпы скоро закончатся. И путник, взбираясь по извилистой дороге куда-то всё выше и выше, мог уже наблюдать сверху за облаками, образующими пушистый ковёр у его ног, на который он так и не отважился ступить ногой. Холод и голод на этот раз ощущались на все сто процентов, и хвалёные чешские сандалии совсем развалились. Пришлось обмотать их пластиковыми пакетами и самому спрятаться под таким же большим кульком, который когда-то служил укрытием для мотоцикла. Внезапно мелко моросящий дождь перешёл в сильный ливень, и поток воды, сбегавший по дороге куда-то вниз, стал настолько угрожающим, что путник был вынужден какое-то время идти по каменному бордюру. Хотя бордюр и был на полметра выше дороги, но вода уже стала жадно облизывать его кромку. Казалось, ещё мгновение и можно будет прощаться с жизнью, но вдруг, как свет в конце тоннеля, в этом совершенно безлюдном месте он отчётливо разглядел очертания дома. Подбежав к своему убежищу, путник так и не отважился постучать в дверь и решил просто укрыться под навесом высокого крыльца. Вдруг тяжёлая деревянная дверь открылась, и на него пахнуло теплом и едой! В просвете появилась толстая рыжая австрийка средних лет, быть может, сестра-близнец той самой толстухи, что ещё не так давно подносила пиво на хуторе. Крупная хозяйка дома, совершенно молча, буквально загребла за шкирку своею пухлою рукой нежданного гостя, как какого-то промокшего помойного кота, и втащила внутрь вполне приличных апартаментов. За стеной бушевала стихия, а тут тишина, покой и уют. Да ещё, как по заказу, накрытый стол, покрытый белой скатертью. Время было вечернее, из комнаты в зал вышла молодая рыжая австрийка, чем-то напоминавшая хозяйку дома, и такой же худосочный рыжий австрияк. Можно было предположить, что эта молодая пара навестила тёщу своим визитом, проживающую где-то отшельницей в горах. Впервые в своей жизни наш путник находился внутри настоящего европейского жилья со всеми удобствами! Потрескивали поленья в застеклённом камине, стояла дорогая мягкая мебель, на столе много сыра и хлеба в фарфоровых тарелках. К сожалению, знания немецкого языка были недостаточны, чтобы вообще о чём-то говорить, и лишь благодаря атласу дорог удалось, с грехом пополам, показать этим рыжеволосым хозяевам уже проделанный путь и наконец выяснить то место, куда ему удалось забрести. Согласно карте большего масштаба, что принесла хозяйка дома, всё самое страшное уже оказалось позади. Впереди его ждало плоскогорье с озёрами, и через каких-то пару сотен километров та самая солнечная Италия, куда он так стремился попасть. К сожалению, при всём желании, много съесть у оголодавшего путника не получалось, ибо глазами можно было проглотить всё, что он видел на столе, но явно скукожившийся желудок ничего лишнего принимать не хотел. От горечи хотелось заплакать, но на него продолжали смотреть три пары улыбчивых зелёных глаз. Ливень за окном стих, путник поспешил убраться прочь, и всё, что осталось из съестного на столе, всепонимающая заботливая австрийка собрала ему в пакет. Через сотню метров он набрёл на крепкое бревенчатое строение, и как выяснилось утром, это была местная автобусная остановка, в углу которой в пластиковых пакетах были сложены вполне добротные вещи. Закутавшись в них, он наконец-то за последние две недели смог уснуть. Он спал, не слыша и не чувствуя дождя, что так его доставал в последнее время. На следующий же день жизнь стала радикально налаживаться. Борис, хорошо выспавшись и прихватив пару тёплых рубашек, которые могли согреть его от жуткого альпийского холода, впервые пошёл по равнине дальше. По дороге купил пачку «Мальборо» и шесть банок дешёвого пива, он позволил себе слегка расслабиться. Солнце светило на голубом небе, и не было ни одной тучки. Ему то и дело стали попадаться курортные места, которые он каждый раз старался поскорее обойти, чтобы не искушать судьбу и не завидовать образу жизни этого «Дикого Запада». Ведь остановись он тут хоть на один денёк, то сразу бы попал в разряд бомжей, а так он был просто путешественником! Последние дни в Австрии ничем выдающимся не были отмечены, и сегодня рассказами о курортных местах никого уже и не удивишь. Снова пришло время, когда встал вопрос о нелегальном пересечении очередной государственной границы. Ситуация ухудшалась тем, что когда слева и справа от него были только горы, то обойти их или объехать ему не представлялось возможным.
Жандармы
Лазутчик пересёк ограждение автобана, снова положившись на свою счастливую звезду, чтобы не делать дугу в дополнительные шестьдесят километров по простой просёлочной дороге. Тогда как эта шестиполостная магистраль вела его, никуда не сворачивая, прямо к итальянской границе, но через несколько минут пешего хода перед ним, словно как в сказке, появился переливающийся разными цветами «ларец на колёсах». Эти «двое из ларца», но на этот раз совсем непохожие на тех, что были из «пробирки Гиммлера», походили как две капли воды на рыцаря Дон Кихота и его оруженосца Санчо Панса. Полицейские, даже не поздоровавшись, набросились на него, мирно идущего и никого не трогающего путника по довольно широкой обочине местной дороги. Последовал звонкий подзатыльник, и с ошалевшего пешехода был сорван рюкзак, содержимое которого было просто вывалено на асфальт. Последним на землю упал «Атлас дорог Европы» – книжка синего цвета. Тот, что был Санчо, открыл атлас на заблаговременно загнутой странице «Австрия». При помощи своих фонариков эти двое уставились на неё с умным видом, как будто давно не изучали географию родного края. Они долго и удивлённо смотрели то на карту, то на путника… и быть может, потому, что пройденный путь был отмечен фломастером, а Австрия была перечёркнута крестом, тогда как жирная стрела указывала на Венецию, как по заказу, полицейские изменились в лице, как будто выпили микстуру вежливости. Дон Кихот суетливо открыл заднюю дверцу своего «Фольксвагена» со словами: «Бите!»
Ехали долго, почти час, и каково было удивление Бориса, когда полицейская машина остановилась напротив какого-то очень дорогого ночного заведения. Маленький полицейский, выскочив наружу, настежь открыв дверцу, опять сказал путнику: «Бите!» – и Борис, уже набравшись местных слов, ответил ему: «Бите щё-ё-н!» Короче, несколько минут спустя он, в окружении этих двух стражей порядка, оказался за столикий ночной бара, и вокруг них уже суетились как минимум три гарсона. На ужин подавали свиной бифштекс с жареным картофелем фри и по паре солидных кружек пива белого и чёрного цвета на каждого из них. Австрийские полицейские и простой советский человек сидели за одним столом вместе, пили и ели много, и очень вкусно! Потом произошло вообще что-то невероятное: эти полицейские, проводив своего пленника по только известной им тропинке вокруг пограничного КПП со словами, которые можно было понимать как: «Иди-ка ты, товарищ, в… Италию!» – дали ему на дорожку купюру в сотню шиллингов, которой он в последующем так и не воспользовался. Сильно пошатываясь и пройдя несколько метров, Борис резко развернулся, как в армии, и, ценой невероятных усилий став по стойке смирно, вскинул вверх правую руку со сжатым кулаком и произнёс заплетающимся языком: «Но пасаран, брудершафт!» – и пошёл в Италию.
Италия
Ему хотелось воскликнуть: «Виват, Италия!» – но приступ жуткой рвоты помешал возрадоваться такому удачному исходу событий. Ещё несколько дней пути по Италии он очень сильно болел. Быть может, сказалась тяжесть альпийского перехода или съеденная та самая огромная котлета? Понятно, что его молодецкое здоровье дало сбой, и каждый новый километр пути давался ему с невероятным трудом! Он сам удивлялся тому, что мог вообще ещё идти. Ситуацию спасало то, что дорога постоянно шла вниз под большим углом, но ноги сами уже подкашивались, а руки дрожали. Возникала мысль бросить рюкзак, который тащить уже не было больше никаких сил. К вечеру, на подходе к какому-то посёлку, он оказался сидящим на ступеньках у входа на кладбище. Бряцание ключей разбудило его – это сторож замыкал большие металлические ворота, при помощи какого-то огромного доисторического ключа. Уходя, сторож сунул в трясущиеся руки нашего больного какую-то денежную ассигнацию. Вдали ещё можно было видеть солнце на закате, и по мере того, как его диск, словно в замедленном кино, всё больше погружался за линию горизонта, становилось мрачнее, как в округе, так и у него на душе. Рюкзак оказался уже совсем неподъёмной ношей, и, вяло махнув на него рукой, измождённый путник побрёл вдоль кладбищенской ограды, иногда цепляясь за неё трясущимися пальцами. Ему хотелось только одного: завалиться на траву и забыться во сне. Сразу за углом кладбища показались деревья, и, протащив свои ноги ещё несколько метров, он просто упал, как в кино, будто получив пулю в затылок. Глубокой ночью он очнулся от ощущения холода, тело уже стало совершенно свинцовым, и, быть может, началась агония. Умирать совсем не хотелось, и мысль, что люди завтра найдут его мёртвое тело здесь, под забором, оказалась настолько ужасной, что он стал ползти куда-то в чащу, подальше от людей. «Только не здесь… только не здесь!» – эта единственная мысль назойливо долбила его замутнённое сознание, и он из последних сил всё полз и полз.
Он очнулся, услышав пение птиц, но из-за яркого света долго не мог открыть тяжёлые веки. Даже закралась мысль: «Неужели я в рай попал, но почему тогда так больно в затылке?» Сознание полностью вернулось к нему, и он даже попытался пошевелить руками, а перевернувшись на бок, увидел причину, из-за которой ему было так больно. Оказалось, что он лежал на велосипедном колесе, как на подушке, и именно его ось давила ему на шею. Самого велосипеда ещё не было видно, и, поднявшись на дрожащие ноги, путник стал судорожно разгребать охапку еловых веток – оттуда показался новенький велосипед красного цвета. Судя по шинам, было отчётливо видно, что на нём ещё никто ездил, кое-где даже виднелась свежая смазка. Не веря в такое чудо, он выкатил свою находку из леса. Судя по всему, он умудрился за ночь доползти далеко вглубь чащи, тогда как рюкзак всё ещё дожидался своего хозяина. Водрузив его на багажник, новоиспечённый велосипедист, забыв про свою болезнь, ринулся на всей скорости вниз по дороге на Венецию. Трудно передать словами ощущение истинного блаженства, посетившее его в тот момент, когда он летел на новеньком, красного цвета велосипеде, совершенно не обращая внимания ни на людей, ни на автомобили, то и дело мелькавшие перед его носом. Итальянские городишки оказывались один за другим где-то там, у него далеко за спиной, тогда как дорога всё время убегала вниз. Он на большой скорости нёсся, пригнувшись к рулю, то и дело обгоняя местные автомобили.
Бешеная гонка продлилась еще какое-то время, и велосипедист ощутил здоровое чувство голода – это был очень хороший знак! Более того, на вопрос «Где бы подкрепиться?» немедленно нашёлся ответ: по обе стороны дороги от него раскинулись настоящие персиковые сады! Это были самые настоящие персики: белые, жёлтые, красные и розовые, а также круглые и приплющенные, всякие, какие только его душенька пожелает. Ранее этот фрукт был известен ему только по картинкам и в очищенном виде в болгарских компотах, а тут такое богатство для голодного и ещё вчера, можно сказать, умирающего человека! Теперь же он буквально ими объедался! Если смотреть со стороны, то можно было воспринять эту сцену как умственное помешательство. Иногда ему становилось плохо, и он, немного отлежавшись в тени шикарного персикового сада, снова и снова набрасывался на эти райские плоды. Это не могло длиться до бесконечности – пришлось скрепя сердце, и скрипя педалями, ехать вперёд.
Дольче вита!
Через несколько километров его взгляд упал на какое-то итальянское поле, и, присмотревшись лучше, он увидел настоящие дыни! Да, это была бескрайняя бахча, и он ринулся в неё сломя голову! Благо ранее съеденные персики уже умялись в его желудке, и, не задумываясь, он сходу вкусил несколько дынь с невиданной им доселе оранжевой мякотью. И когда его желудок уже не смог поглощать эти чудесные плоды, то наполненный ими под завязку рюкзак стал гарантом его сытой жизни на ближайшие дни. Внезапно появился дорожный указатель на Венецию, и вскоре наш путник, сытый и довольный собой, въехал в этот славный город, известный ему по фильму «Игра в четыре руки», где сам Бельмондо предлагал своей спутнице «заняться любовью, стоя в гамаке или на лыжах в Альпах». В общем, «Виват Италия!». Состояние очередной эйфории охватило его, и эта фраза засела в его мозгу, словно заноза, и он, не уставая, повторял её, как молитву. Наконец-то где-то там, за горой, остались эти картофельные и луковые края с их ужасными горами, дождями, которые не приносили радости ни душе его, ни телу. Милая его сердцу Италия запомнится дынными и арбузными полями, фруктовыми деревьями, солнечная погодой, зычным пением цикад, своими стройными кипарисами и, казалось бы, бескрайним синим морем.