Ольга Столповская
Ненавижу эту сучку
Предисловие
Много книг приходится читать, но далеко не обо всех хочется не то что писать, а даже просто говорить. Роман Ольги Столповской я прочитала, пользуясь новой терминологией в литературоведении, «на одном дыхании», «не отрываясь», «за одну ночь». Я совершенно не иронизирую, впервые за долгие годы у меня в руках оказалась книга русского автора, которую мне страстно захотелось взять в кровать. Поскольку сравнение напрашивается, я продолжу его. Книги похожи на мужчин, если ты женщина, и на женщин, если ты мужчина (я отдаю себе отчет, что обижаю этой фразой сексуальные меньшинства, но просто вариантов очень много, а перечислить все я себе задачу не ставлю).
В каком-то смысле чтение – это свидание вслепую. Ты судишь лишь по обложке, может быть, по паре эффектных фраз, но никогда доподлинно не знаешь, что там внутри. Одни книги доканывают тебя занудным многословием, другие – грубостью, третьи – обозленным на весь мир бормотанием, и мы все отлично знаем, какая это редкость – просто познакомиться с классным парнем. Проговорить с ним всю ночь, а на следующий день, проснувшись к обеду, бродить по дому с задумчивой улыбкой и вспоминать ваш разговор. И эти воспоминания совсем не обязательно про любовь (которая будет, а может, и нет), это про духовную близость, про совпадение интересов, про то, что в этом мире есть, по крайней мере, один человек, который думает так же, как ты.
Ольга Столповская написала прекрасную книгу, в которой есть живые люди, с понятными и близкими всем нам проблемами, с юмором, с радостью жизни и болью, которую эта жизнь причиняет. Но вместе с этим в книге есть и некое иное измерение, то самое «послевкусие», которое заставляет мысленно возвращаться к ней, думать о героях и представлять себя на их месте.
Как бы наивно это ни звучало, в этой книге очень много любви, а настоящая любовь всегда тактична и бережна, как и настоящая нежность, о которой имевшая в этом вопросе вкус Анна Ахматова написала «она тиха», и думаю, ей стоит верить.
Настоящий писатель отличается от графомана именно этим качеством – умением любить тихо. Умением молчать, когда нечего сказать. Огромное количество книг в нашем мире существует только потому, что их авторы были лишены названных выше качеств, но книга Ольги Столповской не входит в их число. Она была написана по одной-единственной и единственно возможной причине – потому, что не написать ее было нельзя.
Теперь, наверное, следовало бы пожелать удачи будущим читателям, но я этого делать не буду. Если вы держите в руках эту книжку, вам уже крупно повезло. Скорее всего, у вас есть мозги, но вдобавок вы еще и обладаете хорошим вкусом, чтобы отличать хорошую литературу от плохой. Зачем вам мои пожелания удачи, она у вас и так есть.
Вопрос, который ставит искусство: зачем человек?
В тот день я сделала открытие – мужская одежда гораздо удобнее.
Бывают дни, которые проходят незаметной тенью, а бывают такие, которые врезаются в память на всю жизнь и в любой момент воскресают во всей красе, в подробности деталей, слов и даже запахов.
В тот день на мне болталась футболка парня, у которого я ночевала. На работе принято каждый день надевать что-то новое. Женщины должны делать неброский маникюр и носить колготки телесного цвета, мужчины – гладко бриться. Если будете являться два дня подряд в одном и том же, карьера пойдет прахом. Человек, не меняющий одежду, не ночует дома, а значит, он не высыпается, может быть, даже не моется. Важно менять хотя бы шейный платок, дабы демонстрировать стремление к профессиональному росту.
Пристрастие мужа к выращиванию дури не помогло сохранить семейный очаг. Мой брак был ранний, предпринятый в надежде защититься от мужского внимания, превращающего прекрасную юную жизнь в бесконечный каскад неловких ситуаций. Биология превращает людей в оленей, сшибающихся рогами. Но даже кольцо на пальце не спасало от голодного интереса мужчин. Олени настойчиво заглядывали мне в глаза. Замужество оказалось бесполезным и обременительным. Один плюс – моя прекрасная дочь. Машка.
Сначала все было так: по утрам я варила кастрюлю картошки и убегала учиться. А вечером обнаруживала гору грязной посуды. Дурь зеленела на подоконниках, в квартире толклись привлеченные ею поэты и прочие едоки картофеля.
Муж размещал в альбомах томные черно-белые фотографии подруг. Свекровь привозила ворохи застиранных ползунков и как-то проболталась, что, оказывается, «есть уже у нее внученька» – дитя давнего мимолетного романа мужа с одной из черно-белых муз. И вот удача – от одной девочки к другой переходят вещички.
А я и не знала про его другую дочь.
Мы учились на режиссерском, нам обоим требовалось снимать задания. Деньги, подаренные на свадьбу, пошли на покупку камеры. Но снимала в итоге я. Перед сессией муж перекраивал мое видео и выдавал за свое. Начало переставлял в конец, конец в начало, запускал задом наперед и вверх ногами в ускоренном режиме. Вскоре учеба ему надоела, и он выменял камеру на удобрения для дури.
А я от него ушла.
Жить на диванчике в монтажной было гораздо удобнее.
Один день я поработала няней. Неделю разносила газеты, месяц таскала подносы в ресторане. В свободное время сняла видео про радость влагалища, избавившегося от супружеского секса.
Удивительно, но фильм помог мне найти приличную работу – предстояло делать рекламные ролики американских сериалов. Это было весьма кстати: Машкины подготовка к школе, кружок рисования, гимнастики и самбо требовали гигантских расходов.
Телеканал, на который я устроилась, занимал три верхних этажа бывшего советского НИИ. Эта башня с пришпиленной легкомысленной шляпкой спутниковой антенны возвышалась над вечной стройкой, и служащим в колготках телесного цвета приходилось пробираться на работу между вагончиками строителей, перешагивая через волны вздыбленной «КамАЗами» глины.
Подъем на лифте был путешествием во времени. Двери открывались на разных этажах, и можно было видеть лотки, торгующие косметикой и одеждой, холлы, забитые аппаратурой и мебелью семидесятых годов, груды красных кресел из залов заседаний. Кое-где еще сохранились древние ученые, а на самом верху, среди прозрачных стен и серого ковролина, царствовали работники телевидения. В обеденные перерывы они спускались вниз обновить неброский маникюр и закупиться новыми шейными платками.
Моя настоящая жизнь начиналась после того, как, вернувшись с работы, я проверяла домашнее задание дочери и читала ей сказку на ночь. Немногие свободные от воспитания часы я проводила на ночных киносеансах, сожалея, что музеи, галереи и театры не работают круглосуточно.
Однако, хотим мы это замечать или нет, все составные части нашего мира пребывают в постоянном движении, ничто не стоит на месте. Все медленно, но верно изменяется. На верхние этажи башни неумолимо надвигалась тень экономического кризиса, а с ним и сокращение штата. Атмосфера тонущего корабля витала над ковролином. Я подозревала, что меня, скорее всего, уволят или предложат работать за деньги, которых нам с дочерью не будет хватать даже на билеты в кино.
Тысячей бумажных журавликов я рассылала резюме по сайтам вакансий. Но на то и кризис, что спасательных шлюпок не хватает на всех.
Сотрудники втихаря выносили кто монтажное оборудование, кто вазу с логотипом компании из переговорной. Я, поддавшись настроению, приглядывала, что бы хапнуть, но ничего стоящего на глаза не попадалось. Все уже растащили.
В тот день продюсер вошел в нашу комнату, разговаривая по-английски с незнакомой мне девушкой. Я мельком зафиксировала белую рубашку, вальяжный изгиб, глаза, сверкающие очками. Пышные губы и плавные движения делали ее похожей на рыбу-телескоп. Все переглядывались: «Что это за фря?» Не слишком вслушиваясь в разговор, я оценила бойкость и напор, с которым девушка вдохновляла продюсера. Слова укладывались цветными кирпичиками плотно, без зазоров, как в тетрисе. Не делая пауз, она переходила с английского на русский и обратно. Подарила собственную книгу, изданную в Австралии.
В тот день ее приняли на работу в наш аквариум, ведь она читала журнал «Hello!» и видела известные телешоу, а значит, знала, как устроено телевидение. Поговаривали, что она знакома с кем-то из руководства. Ее втиснули в мой угол, поставив еще один стол, а меня развернули лицом к стене. Это помогало не видеть сочувствующие взгляды коллег.
Оскалившись правильной улыбкой, она протянула руку:
– Я могу спросить вопрос?
И вот я уже показываю, где у нас курят, где брать кофе, как заказывать обед, где найти нашего лучшего айтишника.
С той минуты, как она «спросила у меня свой первый вопрос», рот у нее не закрывался. В первый час знакомства она рассказала мне буквально все, что знала. О правильном питании, о гороскопах, об австралийских аборигенах. Она смешно растягивала слова:
– А ты зна-аешь, что австралийские aborigines, don’t recognize the existence of time? Как это сказать по-русски?
(Она родилась в Москве. Ее родители эмигрировали, когда ей было девять. С тех пор она жила в Австралии. Русские и английские слова тянули ее в разные стороны, соперничая за ее душу.)
– Не признают существование времени? – Я не сильна в английском, но это я поняла.
– Зато у них бывает «work about», когда они бросают все и уходят… – Она замахала рукой, подыскивая нужное слово. – Уходят…
– Уходят куда глаза глядят?
– Абсолютли! Кстати, меня зовут Алекс!
Зазвонил телефон.
Помедлив, я сняла трубку. Мне велели зайти к продюсеру.
Когда все летит в тартарары, надо думать о хорошем. На ватных ногах я шла по коридору и старалась представить зеленые холмы под голубым небом, но все сильнее ощущала, что проваливаюсь в черную слякоть. Надо загипнотизировать продюсера, внушить ему мысль не трогать меня.
Остановившись перед дверью кабинета, я закрыла глаза, тщетно разыскивая в себе скрытые экстрасенсорные способности.
Нет ни плохих событий, ни хороших, есть только разные трактовки. И время. Время, меняющее плюс на минус и обратно. Внутренним взором я увидела, как люди собирают самолет, проводят испытание двигателей, и вот механизм заработал, блестящее на солнце насекомое, отделившись от слякоти, вспорхнуло. Я увидела мир фасеточными глазами табло, и он был движущейся мозаикой, хитрой игрой, где нет ни врагов, ни друзей, ведь однажды все меняются ролями. Мертвое становится живым, живое мертвым. Все едино. И потому следует относиться к временному противнику с любовью и уважением, как к лучшему другу. У самолета нет чувств, есть только маршрут. И мои чувства почти исчезли, без них стало легче. Без них реальность сквозила прохладной нейтральностью и металлическим привкусом.
Меня кто-то потрогал за плечо.
– С тобой все в порядке? – спросил звуковик.
У нашего звукорежиссера в аппаратной висят фотографии: он с Горбачевым, с Ельциным, с Путиным, с Гельмутом Колем, с Герхардом Шрёдером. Он лучший специалист по записи речей. И по прослушке. С тех пор как начались увольнения, он стал приходить на работу в военном кителе, даже фуражку надевал. Род войск и звание я определить не смогла.
– Порядок. – Я постучала в дверь. И скромно просквозила в кабинет.
Редеющая седина и бородка клинышком делали влиятельного продюсера похожим на плутоватого пирата, его взгляд приказывал: «Поговори со мной, детка!»
– Здравствуйте, вы такая-то?
Прежде чем назвать мою фамилию, он вгляделся в список на экране.
Не первый год работаю, мог бы и запомнить.
Зазвонил телефон. Козлобородый жестом предложил мне сесть. Пока он говорил, я его рассматривала. Последнее время он стал читать в очках – прогрессирует дальнозоркость. Желтоватые мешки под глазами увеличились – любит накатить. Седые бакенбарды – следит за модой. Руки покрыты густыми черными волосами – легко возбудим, импульсивен.
Он бегло изучал меня: мужская футболка, джинсы, позавчерашняя укладка, красные глаза.
Продюсер повесил трубку и посмотрел на меня пристально. Так, что захотелось протереть глаза кулачками. Я не выдержала и заговорила первой:
– Давно хотела поговорить с вами… – Мне хотелось сказать ему, как мне нравится моя работа и наш коллектив, и это было бы вполне искренне, но я притормозила, ведь сейчас это будет восприниматься как грубая неуместная лесть. – Не думала, что это случится так…
Он хмыкнул и перебил меня:
– Ну вот, вы сами знаете, о чем пойдет речь. Вы готовы, как я понимаю, к уходу. Потому что альтернатива, которую я мог бы вам предложить, вряд ли вас устроит.
В кабинет без стука заглянула секретарша.
– К сожалению, мне пора. – Продюсер поднялся. – В общем, мы друг друга поняли. Зайдите в отдел кадров.
Хотелось на воздух. Хотелось глубоко вдыхать туман полей и лесов. Ну или хотя бы только полей. Но и лесов тоже хотелось вдохнуть. Но я глотала ртом сухой запах ковролина. В коридорах, на лестницах, в курилках и в лифтах я видела других уволенных. Одни застыли с потухшими сигаретами, другие истерически острили, третьи нарочито спокойно собирали вещи. Выйдя из кабинета, я испытала давно забытое чувство абсолютной ненужности. Полной свободы от всего этого. Свободного падения, так близкого к чувству полета.
Дрожащими, непослушными руками я скопировала из компьютера все, что могло пригодиться. Прощай, офис, больше я не твой менеджер.
Работа вносила в мою жизнь равновесие. Были приятные мелочи – я могла пользоваться монтажным оборудованием, сообщала адрес организации, заполняя бланки на участие в фестивалях, выписывала за счет компании альбомы и журналы про искусство. И все-таки, выходя в тот день из офиса, я чувствовала себя жвачкой, которую выплюнули из большого телевизионного рта.
Юрист, с которым мы как-то однажды трахнулись ночью на лавочке, признался, что не может сказать жене, что уволен. Наш одноразовый секс перерос в некое подобие дружбы. И я послала ему воздушный поцелуй перед тем, как двери лифта медленно, с неказистыми рывками, скрыли его из моей жизни навсегда. Я и не знала, что у него есть жена.
Моя дочь вызывала в мужчинах осторожность, а я не могла испытывать чувств к осторожным. Казалось, я не смогу влюбиться в ближайшие миллионы световых лет.
Я поняла, что забыла совершить обязательный ритуал всех уволенных – разослать последнее письмо: «Этот адрес больше не действителен».
И вдруг меня осенило: я же не могу уволиться, не завершив монтаж анонсов, которые должны быть в эфире на следующей неделе!
Утром, проснувшись по будильнику, я снова шла к зданию со спутниковой антенной на крыше. Окна отражали солнечные лучи, превращая серую башню в подобие маяка. Со мной поравнялся большой черный автомобиль, боковое стекло опустилось, и продюсер произнес:
– Вы были в отделе кадров?
– Мне надо время, чтобы доделать проекты и в срок сдать ролики на эфир, – произнесла я тоном, не терпящим возражений.
Он посмотрел на меня поверх очков:
– Вас подвезти?
До башни оставалось метров сто.
– Спасибо, хочу прогуляться!
Мой ответ ему не понравился.
Ну что поделаешь. Не слишком приятно общаться с человеком, чья волосатая рука может убрать тебя, как пешку с доски.
Беру чашку бесплатного офисного кофе. И расплескиваю половину, пока несу ко рту. На полу ехидно кривятся коричневые кляксы. Стереть их размашистыми движениями. И салфетку выбросить. Хрустнула коленка. Психосоматика…