Никто из уволенных вчера не вышел на работу. Никто из тех, кто каждое утро повышал производительность труда эспрессо и энергетическими коктейлями. На этаже необычайно тихо. Я наедине с кофейником, полным коричневой жижи, рисую в тетрадке бордюр из черепов, крестиков и роз. В школе дочь учили подобным бордюром, только не из черепов, а из цветочков, отделять домашнее задание от упражнений, выполненных в классе. С тех пор бордюры улучшают нам настроение.
Я не сказала Машке, что уволена. Чашка постукивает о зубы, словно начинается землетрясение. Может, не надо было приходить? Я совершенно не уверена, что правильно поступаю. Принять все «как есть»? Плыть по течению?
Хватит! Пришла, так работай. Я решительно встала и направилась к своему, повернутому к стене, столу.
Алекс улыбалась как ни в чем не бывало. Может быть, она и не знала, что меня уволили. Но другим пришлось сказать, что я доделываю анонсы и ухожу. Чтобы уйти от лишних расспросов, я вышла в коридор. Коридор был длинный. Цели у меня не было, захотелось подпрыгнуть. Появилась шальная идея, что я смогу зависнуть в воздухе. Желание так распирало, что я подпрыгнула, прокрутив ногами в воздухе невидимые педали, и даже показалось, я действительно левитировала какие-то доли секунды.
Я оглянулась и увидела Алекс. Она шла в курилку.
– Как по-русски aborigines?
– Так и будет: аборигены.
– Аборигены по-своему ощущают жизнь.
Я пожала плечами.
Не люблю пустые разговоры. Когда мне скучно, я складываю в уме числа. В неделю в эфир выходит пять минутных анонсов сериалов. В месяц двадцать, значит, в год двести сорок. За время моей работы, зрители посмотрели пятьсот сорок роликов. Не считая повторов и специальных показов – это девять часов рекламного продукта. Что, если так рекламировать, например, видео-арт? Заинтересуют ли зрителей Джун Пайк или Марина Черникова?
– Французы обедают ровно с четырех до шести. В ресторанах в это время очереди. А если прийти на полчаса раньше или позже, не застанешь там ни обеда, ни повара. И знаешь почему?
Теперь мне было не до размышлений, крутящееся кресло Алекс было постоянно развернуто ко мне, и у меня поубавилось времени на вычисления. Невежливо сидеть спиной, когда с тобой разговаривают.
– О, сори, сори, что опять отвлекаю! Я совсем ничего здесь не знаю. – Она сделала жалобные глаза. – Я буду обо всем тебя спрашивать вопросы. Если ты не против?
– Велком. Только… можно совет? Ты вообще отлично говоришь по-русски, но есть одна ошибка: нельзя сказать «спросить вопрос».
Она помрачнела и задумалась.
– Можно сказать «задать вопрос», – сказала я как можно приветливее, уже жалея, что взялась поправлять ее.
– А можно «я имею вопрос»?
– Конечно! Но лучше «у меня есть вопрос».
– Отлично! Потому что у меня есть много-много вопросов! Так можно говорить?
– Да, идеально!
– Здорово! Я буду спрашивать их! А ты знаешь, что аборигены обедают и спят, когда этого требует их астральное тело?!
– Нет.
– Ты идешь фор ланч?
– Мое астральное тело хочет еще поработать.
– Жалко! Вот когда абориген идет на работу, белые думают: «Ну, наконец-то за ум взялся, решил семью кормить. Скоро дом в кредит купит, даст детям образование». Fuck off! Наступает момент, когда душа аборигена требует отдыха, и он уходит.
– А как семья аборигена относится?
Я заметила, что вхожу в редкую для себя общительную фазу. Ладно, пусть меня запомнят такой.
– Семья рада! Если ушел, значит, он на верном пути.
– Ладно, пойдем обедать!
Алекс высоко, как танцовщица, задрала ногу, натягивая сапог, чиркнула молнией. Потом она, будто проветривая внутреннюю часть бедер, натянула второй сапог.
– А что здесь носят, когда выпадает снег?!
– Шубы.
– Из живого меха? Б-р!
Я подсказала ей, где купить экологически верный пуховик.
За соседним столиком женщины эмоционально обсуждали, как некая девица ублажила начальника и получила работу. Эта история даже Алекс заставила замолчать. Она сделала жест, который можно было бы перевести как «какого черта?».
А мне пришла в голову одна идея.
На следующий день я пришла в мини и пару раз прошла вдоль прозрачной перегородки кабинета продюсера. Плакаты его сериалов и шоу, прикрепленные к стеклу, закрывали мою верхнюю часть, видны были только ноги. Когда я прошла мимо в третий раз, он выглянул, увидел, что это я, и на его лице отразилась секундная борьба. Он понимал – мне что-то от него надо, но пересилить себя уже не мог и предложил обсудить анонсы в конце рабочего дня.
Ровно в семь вечера продюсер сообщил, что будет ждать меня в машине.
Оглянувшись по сторонам, нет ли вокруг знакомых, и убедившись, что они есть, я села в машину.
Об анонсах мы почти не говорили, продюсер рассказывал о готовящемся ребрендинге, о новом ситкоме, таком смешном, что мы должны обязательно поехать к нему и посмотреть. Часто выходил покурить. Я тянула время, заказала второй салат.
– Ты сумасшедшая, ты будешь снова есть эти листья?! – воскликнул продюсер.
Надо было брать поросенка, тогда сидели бы часа два.
– Возьми рыбу.
– Спасибо. Но…
– Возьми грибы.
Рассказал, что у него есть сумасшедший дядя, который так вот разговаривает. Изобразил, как разговаривает дядя. Сказал, что он сам боится сойти с ума. Попросили счет.
Я привыкла сама платить за себя.
Он хмыкнул. Но спорить не стал.
Поехали в его квартиру в новом жилом фонде. Он с гордостью включил проекцию на своем домашнем кинотеатре. Предложил коньяка. Я никогда не пила коньяк и в этот вечер не собиралась начинать. Он налил себе. Ситком показался несмешным, но продюсер хохотал так, что я поверила – он действительно может сойти с ума. Он прикончил бутылку и поцеловал меня. Его усы царапали мои губы. Я похолодела, даже обледенела, не в силах пошевелиться. Поцелуй длился долго, и чем дольше он тянулся, тем глупее я себя чувствовала. Неужели это точка невозврата? Я бросила Машкиного отца. Разрушила семью. Непоправимо. Сейчас не надо об этом думать. Это твой шанс. Вот он мужчина, которого все хотят. Заставь себя!
Он задел ногой бутылку, она покатилась по мрамору.
Остановиться еще не поздно! А почему это ему должно так легко достаться?! Нет! Надо выбираться из этого. Я не хочу! Я отлепила от себя его губы.
– У тебя нет девушки? – Я сама смутилась от своего вопроса.
– У меня три девушки более-менее постоянные, ну и так…
– О! И где же твой гарем?
– Одна родила недавно, я снял ей дом в Греции. Секретарша уехала к маме в Ижевск, а Катя, актриса, не живет здесь, заходит в гости, она ветреная.
– А ты ей предлагал жить постоянно?
– Ключи дал.
– То есть она может вот сейчас отпереть дверь и войти?
– В принципе, может. А что, это проблема?
И он снова придвинулся.
Я отстранила его руку. Впутываться в борьбу с секретаршей за продюсера, который меня даже не возбуждал, было опасно.
– Я не готова тратить время на соперничество с актрисами и секретаршами из Ижевска, родины автомата Калашникова. Закажу такси, напомни адрес. – Я постаралась, чтобы слова звучали как можно вежливее.
– Через час, – беззаботно ответил он и уронил меня на диван. Потасовка развеселила обоих.
И тут в двери повернулся ключ и в квартиру ввалились две силиконовые горы. Это была Катя. Ее лицо задвигалось энергично и неподражаемо, как это бывает у актрис, из глаз брызнули слезы. Она сорвала с вешалки пальто продюсера и швырнула в него, вслед за пальто полетела его куртка, шапка, ложечка для обуви, затем Катя начала судорожно рыться в сумочке. Продюсер шатаясь подошел к ней, но она отпихнула его и ушла в ванную.
Пока она размазывала по лицу тушь, я быстренько напялила свои оксфорды. В одном из них меня что-то больно укололо. Я сняла туфель и вытряхнула на пол шуруп. По колготкам расползлась стрелка. Как это принято в артистическом мире, Катя была всегда готова к войне и, видимо, таскала в своей сумочке шурупы. В ванной она разразилась бурной матерной истерикой. Продюсер сидел с брезгливым выражением лица, закрыв рукой глаза. Решив не дожидаться, когда Катя обратится ко мне, я выбежала из квартиры. Не задерживаясь у лифта, спустилась вниз по черной лестнице и, разыскав выход с охраняемой территории, обрадовалась ночной прохладе и тому, что легко отделалась.
Остановился частник, и мы полетели по ночным улицам.
Иллюминация била водителю в глаза, пробуждая желание говорить:
– Всю жизнь вкалываем! Родители после войны вкалывали, мы вкалываем! И чего добились, где свобода?
На каждом повороте он до последнего не мог решить, куда ему свернуть – направо или налево, и наконец закладывал такой крутой вираж, что мы пролетали мимо припаркованных у тротуара автомобилей практически вплотную.
– Ладно свобода, даже «спасибо» никто не скажет! Вон, понастроили целые города. – Он кивнул на огни Сити. – Ничего ж здесь не было еще двадцать лет назад! Это ж все не из воздуха взялось, это же все люди построили…
Он резко перемещался через разделительные полосы и подрезал. Машину мотало. На перекрестке нам наперерез выехала серая «Лада». Он крутанул руль и затормозил, казалось, мы протараним старый корпус «Лады», я ударилась зубами о переднее сиденье. Не сильно, но ощутимо. Проскочили.
Водитель предложил покурить. Несколько жадных затяжек. Подъехали к дому. Расплатилась.
– Доброй вам ночи!
Машка возилась в постели, не спала. Я поцеловала ее. Мы долго шептались о том, что произошло за день, и ее голосок был для меня путеводной звездой в бушующей тьме мира.
У нас был проходной закуток в квартире родителей, между комнатой отца и комнатой матери, отчаянно воюющей с враждебной действительностью, частью которой была и я.
Отец запирался у себя, исписывал кипы бумаги формулами, в наши отношения не вмешивался. Родители давно в разводе, но живут вместе, им лень разменивать квартиру.
Мать впитала суровость коммунальной квартиры, где прошло ее детство, и привнесла ее в наш быт. Установленные ею строгие правила требовали: есть по расписанию, принимать душ не более пяти минут, телефон не занимать, не краситься и не вертеться перед зеркалом. И главное: хочешь мужчину – выходи замуж! Когда я появлялась на кухне, маме становилось тесно, она толкалась локтями, охала, цыкала и курила как паровоз. Но ради общения с дочерью я возвращалась в родительское неуютное обиталище. Сначала я не зарабатывала достаточно, чтобы снять жилье. Потом не могла сама забирать Машку из школы.
Я не из тех, кто способен посвятить всю жизнь работе менеджера, и все-таки каждое утро я тащусь в офис, чтобы деньги совершали, подобно солнцу, свой оборот.
Деньги дарят людям радость. Так думала я, проснувшись и чувствуя себя если не разбитой, то потрескавшейся.
Проводила Машку в школу и поплелась на работу.
Встретила в лифте продюсера, он опустил глаза.
Приближалась решающая неделя, мне предстояло сдать работу и удалиться.
Я сидела, отвернувшись от всего мира, уткнувшись в старый мерцающий монитор.
Денег было в обрез. Но думать об этом не хотелось. Хотелось гулять, ставить на зеро, а под утро застрелиться.
Наш офис был как поле битвы, где вражеские пули выкосили треть войска. Некому монтировать, озвучивать, писать тексты для дикторов. Уволили самых работящих. А ненасытный эфир требовал ежедневного обновления. Я, кое-как разобравшись в монтажной программе, сама монтировала, сама писала тексты, в каком-то чаду объясняла в Программном департаменте, в какой последовательности ставить ролики в эфир.
Каждый день я ждала, что мой пропуск аннулируют. Но снова и снова турникет приветливо подмигивал зеленым огоньком.
Ночью выпал снег, и мы с Алекс явились на работу в одинаковых пуховиках. Цвет она выбрала черный, как и я.
В тот период жизни я жила глобальными идеями, меня не интересовали подробности, мелочи, детали. У меня было мало вещей. Желать чего-либо материального казалось мне бессмыслицей. После знакомства с Алекс началось мое падение в тварный мир. Она обожала одежду, с восторгом рассказывала о любимых брендах и кидала ссылки. Ее голос, когда она лепетала о шопинге, обволакивал.
Подмигнув мне, она сообщила по скайпу своему австралийскому мужу, что, как и все здесь, теперь ходит завернутая в большое стеганое одеяло.
Закончив разговор, крутанула кресло в мою сторону:
– Десять лет брака не шутки, моя дорогая. Дом в дорогом районе Сиднея. Могу вернуться, когда захочу. И, кажется, не вернусь никогда. – Она серьезно взглянула и скроила отточенную гримаску, явно позаимствованную у кинозвезды.
Она сияла карими глазами, ее острая коленка уперлась в мою. Вальяжно и насмешливо она ощупывала меня взглядом. Ее мобильный издал сиплый сигнал.
– Fuck! Fuck! Fuck!!! Что делают в России, когда течет кран?
– Звонят в диспетчерскую.
– Мне из «Ди Э Зет» сказали, что в моей квартире кран течет уже два часа, – она глянула на бумажку, где выписала название организации: – «Оу Оу Оу Ди Э Зет» – это что?
– Это ДЭЗ.
Алекс снимала трешку в сталинке. Я знала тот район, Машка ходит в гимназию неподалеку.
Каким-то чудом уцелевшие старые обои и советская пятирожковая люстра, льющая тусклый свет, создавали атмосферу триллера. Черная кошка, которую Алекс подобрала на улице, уютно спала на пухлом диване, не обращая внимания на воду, растекающуюся по полу из кухни. Одиноко стоящая в раковине тарелка закупорила слив, и вода лилась на пол. Я бросилась выключать кран. Только потом сообразила разуться, оксфорды намокли. Поставили их на батарею. И стали собирать воду простынями в цветочек.
В дверь позвонили.
– Вот вы зайдите, посмотрите, что вы наделали! У меня потолок рушится! – раздался из-за двери голос соседки.
– Что я должна делать? Я слышала, что в России не открывают дверь? – прошептала Алекс.
– Открывают.
– Когда я хотела познакомиться с соседями, никто не открыл. Я звонила во все двери полчаса!
– Но сейчас ты залила ее, надо открыть.
– Я не залила! Утром не было воды! Я не поняла, что кран открыт.
Зашли к соседке. Вода капала с потолка. Везде стояли тазы, лежали тряпки, обои кое-где отслаивались. Соседка орала на нас, угрожала и кляла. Я спросила, во сколько она оценивает ущерб. Она неуверенно назвала неожиданно мелкую сумму.
Алекс немедля уплатила требуемое, и все успокоились.
– Я думала, она будет меня судить! – Алекс закурила. Она долго благодарила, что я так ловко уладила дело. Потом включила духовку.
– Я замариновала ягненка. Любишь ягненка?
– Я веган.
– Умоляю, поешь! Свежайший ягненок! Три дольки чеснока, соевый соус, бальзамик, соль, перец. Мариную несколько часов, запекаю в прованских травах. Итс вери спешиал! М-м-а! – сложила пальцы в щепотку и поцеловала их.
– Милая, я вообще не ем мясо. Никогда. Кроме того, нам надо возвращаться в офис.
– Но у тебя же мокрые ботинки.
– Ну и что? Мне сейчас нельзя отсутствовать. Меня уволили. Но я не могу сидеть дома. Не хочу говорить дочери, что уволена. Я даже себе не могу признаться, что я уволена. Я хожу на работу, потому что надеюсь, что меня возьмут обратно.
– О, у меня была похожая ситуация в Австралии, я тебе как-нибудь расскажу. И, кстати, можешь приходить ко мне, когда хочешь. А сейчас ты должна поесть ягненка. А в офисе я скажу, что ты помогала мне решить проблему с потопом!
– У меня нет аппетита.
– Ну ты же должна есть горячее! Еда – это секс.
– Еда – это еда, а секс – это секс.
– Нет, еда – это секс…
– А секс – это еда!
– Ты, наверное, как религиозные люди, испытываешь чувство вины за то, что ешь и какаешь!
Алекс принялась расставлять тарелки. Она сварганила салат. Я взяла листочек из салатницы.
– А ты знаешь, что руккола – афродизиак? Мой муж пишет статьи о высокой кухне.
– Ого! – Я задумалась, что на это следует сказать.
– Я говорила, что он старше меня на двадцать пять лет?
– Ого! – снова произнесла я.
– Он был моим шефом, когда я работала в редакции.
– Ого!
Она показала бриллиант в ухе.
– Ого!
– Шат ап! Его привезли из Конго. Такие вещицы делают в Китайском квартале Сиднея. А ты знаешь, что у большинства китайских эмигрантов нет документов?! Потому что в Китае разрешено рожать только одного ребенка. Если рождается второй, ему не дают паспорт, государство не признает его существования.