Следующие сутки Катя провела в состоянии странного ступора, прерывавшегося вдруг бурными рыданиями – отчего спрятался в свой кабинет не выносивший женской истерики Семен – и лишь раз была выведена из этого оглушенного состояния вечерним телефонным звонком Сашки, как оказалось, вообще отсутствовавшей дома – чего Катя и не заметила. У Вальки, так у Вальки… Какая теперь разница… Наступающий день был выходным – и это пришлось кстати, потому что силы ее совершенно покинули, и она безмолвно лежала, сломленная, на своей одинокой тахте, ответив на равнодушный вопрос Семена, что больна – и после этого опять заплакала.
Только к вечеру собралась Катя с силами сварить себе кофе, принять таблетки – и надо же! – именно в ту минуту послышался щелчок замка, и вновь намертво позабытая Сашка завозилась в прихожей. Как-то подозрительно громко завозилась. Неужели подружек с собой притащила? Ну, этому-то сегодня не бывать! Катя устремилась в прихожую и остолбенела: прямо перед ней, положив ручищу на острое плечо девчонки, стоял здоровый седой мужик, а рядом с ним – она глазам не поверила! – настоящий живой поп. С бородой и в рясе. Дальше ехать некуда. Ей и так плохо, она умирает, а эта малолетняя дрянь опять с каким-то своим фокусом… Но седой вдруг выпростал вперед другую свою руку, в которой мелькнуло что-то красное, и рявкнул басом: «Милиция!». Катя покачнулась. «Вот оно… Почему?.. Кто?..». Все было кончено, бороться не имело смысла – словно гора в один миг упала с ее поникших плеч… И с каким-то даже смутным удовольствием она вытянула вперед обе руки, словно предлагая немедленно заковать их в кандалы, и почти спокойно сказала: «Ну что ж… Арестовывайте…».
Но седой, по-видимому, принял ее слова за шутку, которую и подхватил:
– Да помилуйте, мадам, за что арестовывать такую очаровательную женщину…
«Издевается… – пронеслось у Кати. – В зеркало я на себя сегодня уже раз глянула…».
– Мы просто привели вам вашу милую дочку, которая хочет сделать вам маленькое признание… Сказать, что ночевала сегодня вовсе не у… не там, где сказала. А у отца Даниила и его дочки Сонечки…
«Что это за бред… Как во сне… Чей еще отец…» – тупо думала Катя и не отвечала.
Они так и толклись вчетвером в коридоре, потому что хозяйка гостей в комнаты не звала, а девочка пришибленно жалась у вешалки и голоса не подавала. Наконец Катя догадалась сделать пригласительный жест в сторону гостиной, и вся компания, не разуваясь и не снимая курток, протопала по новому голубому паласу и самовольно расселась вокруг стола.
Дело понемногу прояснялось и, как оказалось, не имело никакого отношения к тому, что совершила Катя. Это, подумалось ей, бесстыжая Сашка что-то натворила, и теперь с нее будут снимать показания – как положено, в присутствии родителей… Позор-то какой… На время даже ее собственная беда отступила на задний план, уступив место уже привычному раздражению. Придется теперь еще и это пережить… Последнее… Седой заполнил шапку протокола и тихонько подтолкнул Сашку в бок:
– Начинай. Расскажи все, что вчера вечером рассказала Софье. Не волнуйся и ничего не пропускай.
Девчонка напряженно кивнула и впервые раскрыла рот:
– Это произошло в ночь на среду на прошлой неделе… Ночью я долго не могла заснуть…
Сначала Катя ничего не понимала, тем более, Сашка все время сбивалась на какую-то «резинку» и перескакивала с одного неясного эпизода на другой и обратно… Но минут через пять до нее, как и до всех присутствующих, начал доходить дикий и неприличный, можно даже сказать, похабный смысл слов, бойко вылетавших из еще вполне невинных уст ребенка. Ребенок абсолютно не понимал многое из того, что говорил, но взрослым-то все очень быстро стало вполне очевидно – и они, как по команде, потупили глаза. Память у Сашки оказалась совершенной и очень пунктуальной: она едва ли не с выражением передавала подслушанные диалоги, фотографически описывая увиденное… Все молчали, боясь перебить рассказчицу, чтобы не сакцентировать случайно внимания на чем-нибудь уж очень непристойном или слишком ужасном. Даже почти взрослая Софья, подумалось обоим мужчинам, – и та не совсем поняла все, что услышала…
– И вот, когда мне никто не поверил, я тоже засомневалась – а не приснилось ли мне во время болезни… И тогда я, никому не сказав, убежала из дома и поехала в Рычалово… Без спросу… Я долго шла – но пришла на нужное место, и… Я увидела… увидела… – Сашенька впервые запнулась.
– Мы знаем, что ты увидела: очертания человека под водой… – как можно мягче подсказал отец Даниил. – Да?
Она судорожно кивнула:
– И я побежала… И заблудилась… И оказалась у вас в деревне, а Софья, дочка дяди Дани, привела меня к себе домой и накормила… Я потом ей все рассказала и… и уснула… Вот и все…
Взрослые ошеломленно молчали несколько минут – и первая пришла в себя Катя. Она пришла в себя не от рассказа – а по-настоящему, потому что ей вдруг открылась дивная, непреложная и простая истина: на фотографии была не она, а Зинаида! Это ее он выследил от места ее преступления! У шантажиста нет против нее, Кати, ровно ничего – пусть себе бежит в милицию! Расскажет-то он на самом деле про Зинаиду, а про нее и так теперь все известно! Если бы она послушала Сашку с самого начала, то и разговаривать бы с ним не стала! Хотя кому бы пришло в голову отнестись серьезно к ее россказням… А вот оказалось же, что все это – чистая правда… Впервые в жизни… Ай, да Сашка! – и она непроизвольно вздрогнула от восторга.
– А остальное? – вдруг громко и дружелюбно спросил седой. – Насчет того мужчины, который приходил к вам ночью? Забыла?
Катя окаменела: знают. Сейчас зацепят, потянут… Она перестала дышать…
– Какого мужчины? – с непонимающим видом спросила Сашка.
Священник и милиционер переглянулись:
– Ну, как же… – растерялся кто-то из них. – Который Зинаиду Михайловну сфотографировал на трассе, когда сломалась машина… И потом, думая, что это была твоя мама, пришел к вам и вымогал у нее деньги…
– Вы что-то путаете… Я никогда ничего такого не рассказывала… – будто даже обиженно протянула девочка…
– Подожди… Но мне же Софья… – забубнил священник. – Ну, не приснилось же ей…
– Я ей этого не говорила, – твердо и невинно стояла на своем Сашка. – Потому что ничего похожего у нас не происходило… Да, мама?
Катя кивнула, быстро сообразив, что девочка не хочет, чтобы на ее мать обрушились какие-то неведомые неприятности – и, в свою очередь, пожала плечом:
– Понятия не имею, о чем идет речь… – и неожиданно легко рассмеялась, надеясь, что смех ее не звучит слишком уж искусственно: – А-а, мне все ясно… Позвольте вам объяснить… Тут есть один нюанс… Видите ли, моя дочка – непревзойденная фантазерка… У нее фантазии хватит на троих… Она вечно что-то выдумывает… Всегда что-нибудь приукрасит, добавит… Так, из интереса… Вот, наверное, и вчера не удержалась, когда говорила со сверстницей, да, Саша? Приплела что-нибудь, чего на самом деле не было – без всякого злого умысла, просто по привычке… А под протокол Саша лгать, конечно же, не будет: девочка она у нас сознательная… Ну, доченька, признавайся, так дело было?
Саша нервно облизала губы, и глаза быстро-быстро заморгали…
– Ну вот, вы и сами видите, – подытожила Катя…
Воздух в комнате сгустился, как перед грозой – но Катя уже знала, что девочка приняла твердое решение не рассказывать о ночном госте, о совершенно непонятном смятении матери, свидетельствовавшем о том, что ей было, что скрывать…
Протокол подписали, мужчины поднялись и стали холодно прощаться. У двери седой обернулся и глянул на девочку с видимым разочарованием:
– Эх, Сашка… А я-то о тебе лучше думал… Но и на том спасибо, – и строго посмотрел на Катю: – Ваш супруг будет вызван для допроса повесткой.
Она охнула, только в эту секунду сообразив, что то же самое, что сейчас спасло ее, может безвозвратно погубить Семена… Семена, достоверно изменявшего ей… Семена, все равно смертельно любимого…
Священник меж делом быстро отвел Сашеньку в сторону, нагнулся и зашептал ей:
– Зря ты… Надо было все рассказать… И этого шантажиста тоже поймали бы…
Девочка молчала, глядя в пол, и отец Даниил, слегка разозлившись на ее непредвиденное упрямство, неожиданно ляпнул нечто совсем лишнее:
– А может быть, ты знаешь, почему мама твоя так испугалась – и потому молчишь?
Сашенька вскинула глаза и глянула ему в лицо. Не в лицо, почувствовал он – в душу – и сказала тихо и твердо:
– Даже если бы моя мама у меня на глазах убила человека – я все равно бы никогда никому ничего не сказала. Потому что это – моя мама.
Он поднялся, исполненный непонятного уважения:
– Если вдруг тебе будет плохо… Или просто что-нибудь… Или вообще без повода – ты напиши Софье… Дала она тебе адрес?
Сашенька наклонила голову – и тотчас же послышался резкий голос ее матери:
– Я не позволяю в моем доме шептаться по углам неизвестно с кем! – к ней уже успел вернуться ее утраченный было специальный «медицинский» тон…
Когда дверь за незваными гостями закрылась, сразу бесшумно распахнулась другая, с матовым стеклом – и в проеме показалась высокая и стройная фигура Семена Евгеньевича. Он был бледен так, как даже представить себе нельзя: Сашенька попятилась, нутром почуяв, что страшное, оказывается, еще не закончилось, как она было опрометчиво понадеялась. Он сделал несколько неверных шагов в сторону торопливо распахнувшей ему успокаивающие и ограждающие объятия матери и произнес незнакомым прерывистым голосом:
– Я говорил… Я предупреждал… Ты не можешь теперь сказать, что не знала… Кого пригрела на груди… Какую… Какую… Сначала – шпионила, а потом – донесла… Шпионила – и донесла… На меня… Меня!.. И ты теперь мне будешь говорить… Будешь… будешь… – и его затрясло с ног до головы.
На секунду он словно окостенел, а потом повалился плашмя навзничь, громко и жутко стукнувшись кудрявым затылком о паркет, секунду оставался неподвижным – и одним движением вдруг выгнулся дугой, едва касаясь пола головой и ступнями… Все тело его крупно задрожало и конвульсивно забилось, а рот сразу же выпустил целую волну розовой пены… Сашенька сползла по стенке и села на пол, не отводя расширившихся глаз от припадочного, безобразно колотившегося на полу. Ее мать, кружившая над ним, как маленькая серенькая птичка, вдруг обернулась на дочь, и глаза ее показались девочке мертвыми:
– Ты… Ты… – произнесла она. – Убирайся вон… Я никогда… Слышишь, никогда не прощу тебе… И не знаю… Не знаю… Захочу ли вообще тебя когда-нибудь увидеть…
Эпилог. Все счастливы
Снова стоит лето, и все семейные катаклизмы позади. Екатерина Петровна и Семен Евгеньевич по-прежнему вместе. Он медленно выздоравливает после того невероятного потрясения, которое устроила ему приемная дочь жены. Шутка ли сказать – его допрашивали целых два раза! Счастье, что в присутствии врача – это правдами и неправдами обеспечила Катя, да и диагноз его, что ни говорите, а вызывает почтение. На первом допросе он упал в обморок и пролежал так сорок минут, а на втором с ним случился эпилептический припадок, до полусмерти напугавший молодую женщину-следователя. В самом деле, что он мог сказать? Он лишь обхватил голову руками и без конца мученически повторял: «Я ничего не знаю… Ничего не помню… Зачем вы все так меня терзаете?!». При эпилепсии случается и амнезия – кто ж спорит? В суд Евгения Семеновича не вызывали – потому что он надолго слег в больницу для бедных, в отдельную платную палату, в отделение, где работает верная и незаменимая Катя. Он пролежал целых три месяца – и вышел похудевшим на пятнадцать килограммов. Сейчас он дома – на усиленном высококалорийном питании, но с постели почти не встает. Дорого ему далась эта история. Правда, есть у него одна маленькая радость: несмотря на арест редактора и автора вступительной статьи, издательство его многострадальную книжку все-таки выпустило, и Катя привезла весь тираж на своей серой «десятке» домой. Что с ним делать – они решат позже, после выздоровления Семена Евгеньевича, а пока двадцать аккуратных пачек штабелем лежат в бывшей Сашкиной комнате. Катя счастлива: ее муж все простил, остался с ней – и это уже точно навсегда. Главное, она ему нужна, и теперь он уж никогда без нее не обойдется…
Зинаида Михайловна тоже счастлива по-своему. Во-первых, потому что не сидит в тюрьме – негодяй прокурор просил для нее аж целый год исправительной колонии за неосторожное убийство. Но доказать, что именно она толкнула мужа так, что он упал и раскроил себе череп, оказалось невозможным, поэтому сошлись на том, что он сам поскользнулся. А что она увезла и утопила его тело – то она сделала в состоянии временной невменяемости. Вообще не понимала, что делает. За такое врачебное заключение заплатить пришлось весьма недешево, но Зинаида Михайловна вполне могла себе это позволить, ведь она теперь богатая вдова. Год ей дали условно – и она по-прежнему ездит на своем огненно-красном «Пежо» и рассуждает о литературе с выдающимися авторами, чьи жены готовы выложить за это денежки.
Сашенька тоже счастлива: прежде всего, потому, что и она вышла из больницы, попав туда после того, как в интернате ей устроили «темную». Устроили за то, что она никак не могла привыкнуть делать все вместе со всеми и как все. Даже очередь к компьютеру, чтобы на нем поиграть, не занимала: неинтересно ей это было. Кроме того, она так и не смогла себя заставить, как ни в чем ни бывало, через слово вставлять в свою речь те самые выражения, которые мама раньше запрещала ей и слушать. Она все норовила сбежать то из спальни, где рассматривали порножурналы, то с игровой площадки, где курили и нюхали клей, накрывшись полиэтиленовым пакетом… Вот ее и проучили, чтоб особо не задавалась и не воображала, что самая умная. Только войдя в раж и пиная ее ногами, перестарались: сломали два ребра и устроили сотрясение мозга. «Скорая» увезла девочку без сознания – и она долго провалялась в больнице в райцентре. Ужасно было – ни вздохнуть, ни заплакать: от первого в груди больно, от второго – в голове… Бабушка пообещала Сашеньке, что больше она в тот интернат не вернется, а будет ходить в деревенскую школу – правда, это три километра пешком через поля, но все же лучше, чем чтобы опять избили. Интернатских девчонок никто не ругал, сказали только: «Что делать, городских у нас не любят»… А вот мама ни разу не приехала, но это понятно: у нее теперь дядя Сеня – лежачий больной. По ее, Сашенькиной вине… Не лезла бы не в свое дело, не подглядывала, не подслушивала, не доносила на родителей в милицию… А так – сама виновата… Бабушка сказала, что теперь неизвестно, когда мама ее назад заберет. Да и год в школе пропустила: теперь ведь опять придется идти в пятый.
По маме Сашенька очень скучает и – что греха таить – частенько плачет по ночам: даже однажды сбежала в Петербург (на автобусе, по старой памяти), чтоб хоть издали ее увидеть. Но опоздала: мама уже ушла на работу, и сколько ни стояла Сашенька под мокрым козырьком противоположного подъезда – а так мамы и не увидела. А придет с работы ведь не раньше одиннадцати… Столько было не прождать, домой к бабушке тогда бы Сашенька вернуться не успела… И вот теперь, летом, она все ждет, что вдруг мама выкроит полдня и сама приедет навестить – и ее, Сашеньку, и бабушку с дедушкой… Но мама не едет – наверное, Семену Евгеньевичу совсем плохо…
Целыми днями Сашенька ходит одна по окрестным болотистым лесам и унылым полям – но этим летом представляет рядом не каких-то глупых возлюбленных, а только маму, и неустанно ей все кругом показывает: видишь, это мое любимое дерево с дуплом, а здесь будь осторожней, не споткнись о корень… хочешь бутерброд? И мама отвечает, что очень ее любит и скоро заберет обратно – вот пусть только Семен Евгеньевич выздоровеет.