Первыми, вслед за Савельевым, в комнату вошли не медики, а адмирал Фосс, вызванный на допрос, в сопровождении лейтенанта и двух автоматчиков.
– Чьи это дети, адмирал? – спросил Савельев. – Вы их знали?
– Это дети Геббельсов. – Адмирал весь обмяк и непроизвольно опустился на стоявший стул. – Они еще вчера утром играли со мной в карты.
Сизова вместе с офицерами – контрразведчиками привела врачей Хаазе и Шенка, а также указанного ими еще одного врача лазарета штурмбаннфюрера СС Гельмута Кунца.
Врачи подтвердили, что это дети Йозефа и Магды Геббельс. Им в лазарете делали прививки, они получали там витамины. Кунц в присутствии своих коллег был вынужден признаться в том, что он принимал участие в умерщвлении детей. В грязной эсесовской форме, небритый, всклокоченный Кунц то и дело нервно вытирал тыльной стороной ладони лицо, щелкал суставами пальцев, тяжело вздыхал.
– Поздно вечером двадцать седьмого апреля я возвращался из буфета бомбоубежища после ужина. В коридоре меня остановила фрау Магда Геббельс и попросила зайти к ней в комнату. Она сказала, что с минуты на минуту все закончится. Война проиграна. Германия окажется под жестким оккупационным режимом антигитлеровской коалиции. Страну ждут позор и унижение. Немцев превратят в рабов России, Англии и Америки. Миллионы ни в чем не повинных людей будут переселены в разрушенные нашими войсками районы России, Франции, Польши и на Балканы для рабского труда. – Кунц говорил с трудом, задыхаясь в сыром помещении бункера. От предложенной папиросы отказался, сказав, что никогда в жизни не курил.
– Фрау Магда уверяла, что не может позволить захват русскими детей Геббельса. Их судьба в большевистской неволе будет страшна и мучительна. Она твердо потребовала от меня помочь ей в умерщвлении детей.
– И вы дали согласие?! – вскрикнула лейтенант Сизова, нарушив протокол допроса. – Как вы могли? Вы! Врач? – Она своими кулачками растирала хлынувшие по ее щекам слезы.
– Лейтенант, – вскипел Савельев, – прекратите!
Подоспевший старшина Кухаренко по-отечески обнял за плечи Сизову, вздрагивавшую всем телом в нервном припадке, тихонько вывел ее в коридор. Место переводчика занял капитан Зуев, прибывший с группой усиления из Главного управления контрразведки Смерш. Великолепно владевший немецким языком, Зуев вместе с Савельевым продолжил допрос:
– И вы дали согласие?
– Нет, не сразу. Я уговаривал ее передать детей под защиту Международного Красного Креста. Но она ничего не ответила. И мы расстались. Вечером 1 мая я был вызван в кабинет рейхсминистра Геббельса. Там же находилась и его супруга. Геббельс заявил, что его дети не могут попасть в руки русских. Он принял решение об их смерти.
– Прошу уточнить, кто конкретно сказал вам о необходимости умертвить детей, Геббельс или его жена? – потребовал Савельев.
– Геббельс… «Вы согласны помочь нам в этом?» – спросил Геббельс. Что я мог ответить? Да, я дал согласие. Но я предупредил их, что лично убивать детей не стану. Геббельс в ответ только кивнул головой. Затем мы все вместе вошли в комнату, где в кроватках, одетые в одинаковые пижамы, уже лежали дети. Увидев меня в белом халате, они испугались, и стали натягивать одеяла на головы. Фрау Магда ласково обратилась к ним:
«Дети! Доктор должен сделать прививки. Здесь очень сыро. Вам нельзя простужаться. Это совсем не больно». Она, а затем и Геббельс обняли и поцеловали детей. Я сделал каждому ребенку инъекцию морфия. Пожелав им спокойной ночи, мы втроем вышли из спальни. Я предупредил Геббельсов: минут через десять – пятнадцать дети уснут. «Могу ли я быть свободным?» – спросил я у рейхсминистра. Ответила фрау Магда: «Если у вас не хватает воли, идите и пришлите сюда доктора Штумпфеггера». Я выполнил ее указание. Вместе со Штумпфеггером, личным врачом фюрера, фрау Геббельс вложила раздавленные ампулы с цианистым калием во рты спящих детей. После этого я ни Геббельсов, ни Штумпфеггера больше не видел.
Воспоминания счастливого человека
Восемнадцатый год пролетел, словно одно мгновение. Весной меня перевели в 204-й авиаотряд разведки, которым командовал капитан Эрхард Мильх. История этого перевода такова. Мильх пользовался большим уважением высшего командования как исключительно грамотный офицер Генерального штаба и талантливый организатор, но, как и большинство авиационных командиров, он сам не летал. Однако его любовь к авиации общеизвестна. Кроме того, он слыл крайне тщеславным человеком и считал, в его подразделении должны служить лучшие фронтовые летчики. Это я уже потом понял, насколько Мильх был дальновидным и мудрым человеком. Собирая к себе в отряд самых толковых военных летчиков, он сохранил, таким образом, костяк германской авиации.
Однажды утром командир нашей эскадрильи, всеми нами любимый капитан Гефнер, собрал пилотов в офицерском казино и представил нам капитана Мильха. Молодой, красивый, франтоватый Мильх, заложив руки за спину, прошелся вдоль строя, внимательно всматриваясь в лица летчиков и оглядывая их награды. Затем из большой стопки наших личных дел, заранее приготовленных Гефнером и разложенных на столе, он взял одну папку, раскрыл ее, что-то внимательно прочитал и зычным командным голосом выкликнул:
– Лейтенант Баур! Выйти из строя.
Я с выпученными от удивления глазами строго по уставу вышел из строя, лихо щелкнул каблуками, высоко поднял голову и прижал ладони к бедрам. Мильх медленно оглядел меня с ног до головы, вновь взял мое дело и стал читать. Закончив, произнес:
– М-да! Это же я вам вручал Железный крест?
– Так точно, господин капитан! – рявкнул я в ответ.
Затем он что-то шепнул на ухо капитану Гефнеру. Тот скомандовал разойтись.
Когда мы остались втроем, Мильх без всяких предисловий заявил:
– Лейтенант! Я вас забираю с собой. Будете воевать в моем отряде.
Гефнер возмутился:
– Капитан! Как мне вас понимать? Баур – один из лучших моих летчиков. Я не позволю! Кроме того, я не получал на этот счет никаких указаний.
– Вскоре получите, – буркнул Мильх.
– Этого не будет никогда! – продолжал кипятиться Гефнер.
Мильх подошел ко мне и попросил подождать за дверью. Капитаны на повышенных тонах какое-то время вели дискуссию и в заключение до меня донеслись слова Мильха:
– Капитан Гефнер! Хватит нести вздор. Пора бы понять, что будущей Германии нужны лучшие летчики.
Дверь отворилась, и мне велели войти. Совершенно расстроенный Гефнер сидел за столом и уныло глядел в окно. Затем он встал, подошел ко мне, положил руки на мои плечи и, глядя мне в глаза, сказал:
– Дорогой Ганс! Мне искренне жаль. Да, очень жаль. Я любил тебя. И нам всем будет тебя не хватать. Но капитан Мильх, видимо, прав. Я желаю тебе чистого неба и хороших посадок. Будь умницей, не хулигань в воздухе. Оправдывай и далее свое почетное прозвище Пустельга, полученное от твоих боевых коллег. Удачи тебе. – Он пожал мне руку, схватил охапку личных дел и порывисто выскочил в коридор.
Тут следует пояснить. В эскадрилье за мной действительно закрепилось прозвище Пустельга. Как мне объяснили друзья, во-первых, я был самым низкорослым пилотом, а пустельга – самый меленький представитель отряда соколиных. Во-вторых, мой боевой стиль они сравнивали с полетом и охотой пустельги, которая настигала свою жертву незаметно и на огромной скорости.
Мильх оказался крутым, но очень справедливым командиром. Дисциплина и порядок в его отряде держались железными. Никаких задержек в снабжении горючим и боеприпасами, никаких проблем с запчастями. Летный и технический состав был обмундирован и обут с иголочки во все новое. Питание отличалось разнообразием. В еде никого не ограничивали никакими нормами. Но и требования предъявляли высокие. Я впервые столкнулся с задачей беречь самолет. До этого мы всегда руководствовались приказом начальства о том, что главное – это пилот. А самолеты построят новые. У Мильха было иначе. Главное – это мозги пилота. Будут мозги, будет цел и самолет. Я быстро усвоил эту истину.
Отряд Мильха отличался самыми незначительными потерями летного состава и техники на всем Западном фронте. И это притом, что в бою летчикам приходилось сражаться с противником, превосходившем по численности в пять, а то и в десять раз. Уже после первых полетов я понял, с какими асами мне бок обок удостоилось служить и воевать.
В отряде имелось одиннадцать исправных самолетов. Из них девять легких, маневренных и скоростных бипланов «Альбатрос D-V» и два цельнометаллических моноплана новейшей конструкции «Юнкерс-CL-1» с меньшей скоростью. Мне доверили «юнкерс», и я не пожалел. Кабина машины изнутри была обшита стальными листами, защищавшими летчика и наблюдателя. До конца войны эта послушная и надежная машина служила мне верой и правдой.
Лето выдалось по-настоящему жарким. Мы ежедневно совершали по пять-шесть разведывательных вылетов или корректировали огонь артиллерии. Бои становились все тяжелее. Французские, английские, американские и канадские истребители буквально как мухи облепляли нас в воздухе. Но мы дрались отчаянно. Однажды в середине июля во время боевого вылета меня атаковали пятнадцать английских истребителей
«Бристоль Скаут». Такого боя нам, конечно, было не выдержать. Я предусмотрительно набрал высоту и плавно скрылся в облаках. Когда мы оттуда вынырнули, англичане исчезли, но внизу, под нами километрах в двух впереди, шла шестерка французских истребителей «Спад 17». Они нас не видели. Я показал своему наблюдателю, что мы атакуем, что я выбрал левую тройку французов, а он должен стрелять по правой. Напарник поднял руку в знак понимания, и мы бросились в атаку.
Этот бой мне показался вечностью, хотя длился всего чуть более пяти минут. Первой пулеметной очередью я поджег третий с краю истребитель. Он, объятый пламенем, разваливаясь на куски, стал быстро падать. Не ожидавшие подвоха противники растерялись. Я тут же сбил второй истребитель, а мой напарник третий. В тот момент, когда французы опомнились и стали разворачиваться в нашу сторону, мы сбили еще два истребителя. Затем догнали последний. Сверху сели ему, как мы говорили, на горб, и стали прижимать к земле, направляясь в сторону нашего аэродрома. Француз пытался маневрировать, бросая машину то влево, то вправо. Но мы упорно прижимали его все ниже и ниже, подстегивая пулеметным огнем вдоль самолета. Наконец, он смирился и послушно под нашим конвоем пошел к нам на аэродром.
Встречали нас все пилоты и техники, находившиеся на аэродроме. Среди них и капитан Мильх. Вначале я кратко доложил ему результаты боевого задания и обстоятельства боя. Затем подвели французского летчика. Им оказался моего роста молодой черноволосый капитан с двумя орденскими колодками на черном комбинезоне. Он с удивлением оглядел меня, протянул мне руку, крепко ее пожал и сказал, обращаясь к Мильху, на хорошем немецком языке:
– Я искренне завидую вам, капитан, что у вас еще есть такие асы, как этот молодой человек. В одном бою сбить пять самолетов противника и шестой взять в качестве приза – это многого стоит! Если он выживет, у него будет большое будущее.
Лицо Мильха растянулось в довольной улыбке, и он весело подмигнул мне. Я был вне себя от счастья.
После двухчасового отдыха, дозаправки самолета и пополнения боезапаса мы вновь вылетели на задание. Миновав линию фронта, стали осуществлять разведку артиллерийских позиций противника. Минут через сорок после взлета я увидел, что с запада в нашу сторону приближается группа самолетов. Я решил не рисковать и стал уходить обратно за линию фронта. Но это оказались все те же английские скоростные истребители «Бристоль Скаут». Их было девять. Они легко нас догнали и взяли в чистую коробку. Мы летели так минут десять. Англичане махали нам руками, улыбались, что-то весело кричали, показывали бутылки с виски, давая понять, что скоро вместе выпьем. Мне это надоело. Надо было выкручиваться. И я придумал.
Я взял дымовую шашку, выдернул кольцо и бросил ее назад, в кабину пилота-наблюдателя. Конечно, моему коллеге пришлось совсем не сладко. От дыма он начал задыхаться. Но не растерялся. Нашел шашку на дне кабины и выбросил ее за борт. Этой минуты мне оказалось достаточно для того, чтобы внести смятение в ряды врага и принять единственное правильное решение.
Англичане подумали, что наш самолет загорелся и, объятый клубами дыма, падает вниз. Две их машины, конвоировавшие нас снизу, быстро ушли в сторону, освободив мне спасительный путь. Я повел самолет в штопор, вышел из него далеко позади и выше противника. И тут же скрылся в облаках. Когда же мы из них вышли, я увидел, как англичане рыщут в поисках пропавшей германской машины, так и не упавшей на землю. Они разбились на тройки и шли на разных высотах. Я решил еще раз рискнуть и сверху атаковал ближайшую тройку. Первый самолет я сбил сразу. Второй, поврежденный моим напарником, резко развернулся и врезался в третий, шедший справа от него и чуть сзади. Обе машины взорвались и рухнули вниз. И тут я понял, нужно удирать во весь опор. За нами гнались не только шесть оставшихся англичан, но и неизвестно откуда взявшиеся четыре французских «спада».
Пули щелкали по обшивке, словно град. До аэродрома оставалось не более семи километров. Обидно было погибнуть уже на своей территории. И тут пришло спасение. Встречным курсом торопилась шестерка наших «альбатросов». Они врезались в строй англичан. Рев моторов, треск пулеметов, куски обшивки и каркасов машин, раскрывшиеся внизу купола парашютов, совсем недавно принятых на вооружение, – все это осталось в моей памяти навсегда. Такого ожесточенного боя я еще никогда не видел.
Теперь я не мог остаться в стороне от своих товарищей и ринулся им помогать. Я и мой наблюдатель сбили еще два самолета, и вышли из боя, только израсходовав весь боезапас. Противник потерял восемь машин. Все же наши самолеты благополучно вернулись на аэродром. За этот бой я был награжден Железным крестом 1-го класса.
Берлин. 3 мая 1945 года
Поздно вечером в штабе 3-й ударной армии генерал-лейтенант Вадис собрал совещание с руководителями управления контрразведки Смерш 1-го Белорусского фронта, отделов контрразведки армий и корпусов и оперативно-розыскных групп. Молодой, красивый брюнет с пышной шевелюрой, изрядно располневший Вадис кратко проинформировал о результатах поиска Гитлера и главных руководителей Рейха, поставил задачи на ближайшую неделю.
– В ходе оперативно-розыскных и следственных действий наших сотрудников за период с 28 апреля по сегодняшний день мы имеем следующую картину:
во-первых, собрана некоторая информация о самоубийстве Гитлера и его жены Евы Гитлер, в девичестве Браун, однако реальных фактов, подтверждающих это, нет, их трупы не найдены, есть ряд косвенных подтверждений, основанных на противоречивых показаниях свидетелей;
во-вторых, установлен факт самоубийства Геббельса и его жены Магды Геббельс, в девичестве Квандт; их трупы обнаружены, имеются акты об обнаружении трупов и их опознании, а также протоколы допросов опознавателей;
в-третьих, обнаружены трупы шестерых детей Геббельсов: дочерей Хельги, Хильды, Хольды, Хедцы, Хайды и сына Хельмута, умерщвленных своими родителям при помощи врачей лазарета рейхсканцелярии, что подтверждено актами об обнаружении и опознании, а также протоколами допросов опознавателей детей;
в-четвертых, установлены факты самоубийств начальника Генерального штаба сухопутных войск, генерала Кребса и начальника управления личного состава вермахта и главного адъютанта Гитлера генерала Бургдорфа, трупы которых обнаружены, акты об обнаружении и опознании имеются, протоколы допросов опознавателей тоже;
в-пятых, задержана группа высокопоставленных военных и гражданских лиц, находившихся в бункере Гитлера; среди них наиболее значимыми фигурами являются начальник личной охраны Гитлера группенфюрер СС Раттенхубер, вице-адмирал Фосс, командующий обороной имперской канцелярии и всего центра Берлина бригадефюрер СС Монке, адъютант Гитлера штурмбаннфюрер СС Гюнше и секретарша Гитлера Юнге, личный камердинер Гитлера штурмбаннфюрер Линге, с ними проводятся следственные мероприятия.