Я не ответила сестре: слов не было. Наверное, жалела. Примириться с такой отвратительной правдой тяжело, хоть это и было десять лет назад. То, что со мной произошло, я принимала несопоставимо легче, чем осознание того, что Настя сломала себе жизнь из-за меня. Это моя вина…
–Иди домой, Маш. Потом поговорим. А лучше выкинь это всё из головы, не загоняйся. Всё, иди. – Сказала Настя.
Когда я пришла, мама и Валера уже были дома. Из кухни доносился запах макаронов по-флотски: одного из немногих блюд, которые умела готовить мама. Она предложила мне пообедать, но аппетита, после услышанного от Насти не было, я ограничилась чаем. Мама что-то говорила, кажется, уговаривала меня поесть, но я не слушала, снова и снова прокручивая в голове слова сестры. Будь у меня выбор, я бы предпочла, чтобы Настя тогда не приехала к дяде, и не погубила себя его убийством, чем бы такой вариант мне ни грозил. У меня начинало болеть сердце, когда я вспоминала её нежную, но крепкую руку на своих плечах и добрый, сильный, приободряющий взгляд. Что я с ней сотворила?
От мыслей меня отвлёк вопрос мамы, заданный уже в третий раз. Мне ни хотелось говорить, но она смотрела на меня, ожидая ответа.
–Что? – Переспросила я.
–Ты меня вообще слушаешь? Зачем ты рассказала в школе о Насте?
Вопрос меня не удивил: о ней ведь болтали весь день, а некоторые мои педагоги отличаются особой участливостью, чаще всего в тех вопросах, которые их совершенно не касаются.
–Я ничего никому не говорила. С чего ты так решила?
–Мне твоя классная руководительница звонила, расспрашивала. Откуда она могла узнать, если ты не разболтала?
–Нас Анька Макеева с матерью видели, когда я Настю в дом тащила. Её мать работает в полиции или ФСИНе, точно не помню, она должна знать Настю, так что поделилась с дочкой. А та пустила слух на всю школу.
–А ты не могла закрыть калитку прежде, чем её тащить?
–У меня на глазах сестра умирала, как-то не до этого было.
–Тон смени! – Вмешался Валера. – С матерью говоришь, а не с шалавами из подворотни.
Я попыталась пропустить мимо ушей неуместное замечание отчима, но уже закипала.
–В чём дело, мам?
–А ты сама как думаешь? Тебе приятно, что вся школа знает, кто твоя сестра?
–Ни один человек не знает, кто моя сестра. А на школу и их мнения мне плевать с высокой колокольни.
–Ага, царевна выискалась! Все шваль, а она великая! – Снова промычал отчим набитым ртом.
Я перевела взгляд с мамы на Валеру. Он был отвратителен. Полный, раскрасневшийся, вспотевший от горячей еды, он поглощал макароны, наматывая на вилку столько, сколько было возможно, и засовывал этот огромный кокон в рот. Вся область около рта была в жире и кетчупе, свободной рукой он держал кружку пива, которую тоже успел испачкать ртом и пальцами. Валера всегда очень жадно ел. Даже было сложно сказать, что он ест: он именно жрал. Казалось, если взять из его тарелки еду и бросить на пол, он зарычит, упадёт на четвереньки и начнёт жрать с пола, скалясь на проходящих мимо.
–Вот Валера прав, как всегда. – Продолжила мать. – Ты к людям поуважительнее относись. Они не отбросы какие-нибудь, чтобы плевать на их мнения. Не надо мировоззрение сестры перенимать, она неудачный пример для подражания.
–По-моему, очень удачный.
Мама вылупила на меня возмущённо-удивлённые глаза. Я чувствовала, как под столом начинают трястись мои руки. Я буквально давилась тем комом слов, которым хотела запулить и в мать, и в отчима.
–Узнали, и что дальше? Почему ты так реагируешь? – Выдавила я из себя.
–Действительно, что такого? У меня же дочь бизнесвумен, успешная дама, замужем, с ребёнком! Почему бы и не гордиться? Это какое же позорище! Я надеялась, никто не узнает. Мне как людям в глаза смотреть? Ославила меня дочурка, ничего не скажешь! Всю жизнь от неё одни беды!
–Каким людям-то ты в глаза собралась смотреть?
–Да всем! Нас весь город знает! Теперь будут говорить, что я – мать зечки! Чудесно!
–И что, в этом городе есть люди? Ни одного не видела, за всю свою жизнь.
Мама хотела что-то ответить, но у неё зазвонил телефон, и отошла к плите поговорить. Это были продавцы магазина, спрашивали что-то про картофель. Я заметила на себе пристальный взгляд Валеры. Мои руки уже были крепко сжаты в кулаки, но избавиться от дрожи и это не помогало. Я пыталась не обращать внимание, но Валера не сводил с меня глаз. Хотелось ткнуть в них вилкой.
–Что? – Не выдержала я.
–Сейчас додерзишься! – Пригрозил он. – Что вдруг крутой-то стала? Сестричка твоя, шафка бешеная, научила что ли?
–Шафка – это ты. Скотина мерзкая!
Валера вскочил со стула и попытался дать мне пощёчину, но я, ожидая этого, успела увернуться. Валера рухнул пузом в тарелку и уронил на пол половину того, что было на столе. Я схватила свою кружку с чаем и, сама не успев понять, как, разбила ему о щёку. Валера отскочил и, крича матом, схватился за лицо. Мать вскрикнула и бросилась к нему. Из-под пальцев отчима сочилась кровь. Я смотрела на кривые алые струйки и испытывала смешанные чувства: с одной стороны, мне было страшно – я впервые пустила человеку кровь, с другой, чувство удовлетворённости, перемешанное с садистским наслаждением. Мне нравилось, что ему больно, и что боль причинена именно мной. Даже не знаю, как я это сделала: сначала хотелось просто плеснуть чаем ему в лицо, но почему-то я не остановила руку. Мама что-то кричала мне, но я не слышала, загипнотизированная видом крови. Меня привёл в себя толчок в плечо.
–Ты что натворила? – В истерике кричала мать. – Скорее, вызывай "скорую", ты ему глаза повредила!
Поняв, что я, возможно, нанесла серьёзный вред Валере, страх всё-таки перевесил. Я достала телефон и стала набирать номер "скорой".
–Сука! Маленькая сука! Я убью тебя! Ты мне глаза вышибла! – Хрипел отчим, мотая головой, сжатой ладонями.
Я с отвращением посмотрела на него. Здоровый мужик выл и орал как резаный. На контрасте сразу вспоминалась Настя: хрупкая, одинокая девочка, которую, кажется, ничем не сломить, которую не то что разбитая о лицо кружка – сам дьявол не заставить так вопить. Впрочем, почему вспоминалась: я её и не забывала ни на секунду – она всегда в моей голове. Я убрала телефон обратно в карман.
–Сам вызовешь, ублюдок!
Я вышла из дома, игнорируя вопли мамы и скуль отчима. На улице стремительно опускалась температура, но я уже не обращала внимания на погоду. Идти было некуда. Я вернулась в тот сквер, где сидела недавно. Теперь ко мне точно не стоит лезть. Я заняла одну из скамеек и снова прокручивала в мыслях услышанную днём историю. Почему Настя не призналась матери? Почему не сказала правду? Мне вдруг пришла в голову страшнейшая мысль: а вдруг она рассказала? Мама так боится общественного мнения, что может, и не стала делать достоянием всего народа своего родного брата-педофила. Уж лучше несовершеннолетняя дочь-убийца, чем взрослый брат, извращенец и садист, вытворяющий немыслимое с беззащитными детьми, своими племянницами. Но насколько же должен быть мелким и ничтожным, слабым, человек, который ради репутации, во избежание пересудов, продаст родную дочь? Я думала над этим и с ужасом понимала, что не могу убедить себя в том, что мама на такое не способна. Да, мне психологически сложно назвать вещи своими именами, но уже хватит себя обманывать: она и есть мелкий и ничтожный, слабый человек. Жаль, Настя бесплодна: она из тех, кто пойдёт против целого мира, защищая своего ребёнка, и не позволит уронить с его головы ни одного волоса даже будучи уже мёртвой. За своё мужество она и поплатилась, и будет платить всегда: общество ненавидит сильных, хоть и требует от них защиты в случае опасности. И, каким бы мужественным ни был человек, одолеть систему невозможно, толпа просто бросает его в мясорубку и потом, смеясь и радуясь, пожирает его останки. Размеренную, благополучную жизнь проживают лишь приспособленцы. Странно, как я раньше этого не подмечала. Вспоминая историю я, призёр не одной олимпиады, не могу вспомнить не то что героя, но даже примечательного человека, который прожил бы свою жизнь легко, спокойно и счастливо. Всегда борьба, боль и страдание. С горечью я осознаю, что все мои планы на жизнь, казалось, такие чёткие и незыблемые, не более, чем иллюзия, самообман. Я придумала себе маленький мирок без боли и потрясений, но правда ли смогу быть в нём счастливой? И смогу ли в нём вообще быть? Не брошу ли я его тогда, когда выстраивать новый будет уже слишком поздно? Сейчас я ощущала полнейшую растерянность. Как быть, что делать, куда идти – все эти вопросы роились в моей голове, не находя ответов.
На улице уже давно стемнело. Телефон беспрерывно вибрировал в кармане: мама позвонила уже раз пятьдесят. Чтобы избавиться от надоедливого жужжания, я выключила мобильник. Становилось всё холоднее. Я заметила на своих плечах крохотные комочки снега. Первый снег в этом году… Рано выпал, ноябрь едва начался. Возвращаться домой я не собиралась – не потому, что боялась Валеру и маму, просто не хотелось их видеть. Зато я очень хотела увидеть Настю. Даже больше – я нуждалась в ней. Приёмные часы давно закончились, но я подумала, что за пару-тройку сотен и благодарную улыбку дежурная медсестра пропустит меня к ней хоть на двадцать минут. А если нет – её палата на втором этаже, взберусь в окно.
Спустя полчаса я уже подходила в больнице. Двери оказали заперты. Я обошла здание и увидела пожарный выход. Он был приоткрыт. Я вошла и огляделась: на посту никого не было, и я поднялась на второй этаж незамеченной. В палате Насти было темно. Я приоткрыла дверь и тихо позвала её. Она не ответила, хотя я видела, что она в кровати. Я позвала снова, но она опять не отреагировала. Я испугалась, зная, какой беспокойный и чуткий сон у сестры, вбежала в палату, включила свет и подскочила к её кровати. Настя открыла глаза и, увидев меня, выключила плеер, лежащий возле неё.
–Маш, ты чего?
Я растерялась, не зная, что ответить.
–Я подумала, тебе стало плохо. Ты не отзывалась.
–Всё в порядке, музыку слушала. Что-то случилось?
–Нет. То есть, да.
Мы услышали скрип кровати – это проснулась соседка Насти. Она посмотрела на нас прищуренными от света глазами.
–Вы чего устроили? Ночь на дворе.
–Может, поговорим? – Попросила я сестру.
–Утром поговорите, ночью спать надо! – Снова вклинилась пенсионерка.
–Идите к чёрту!
–Маш! Успокойся. Жди меня на улице, сейчас оденусь и выйду.
Я покинула палату. На выходе мне прилетело в спину от старушки: "хамка какая!" Ждать Настю пришлось не очень долго: значит, ей лучше, ходит быстрее. Мы заняли ближайшую от здания скамейку.
–Что произошло? – Сходу спросила Настя.
Мне не хотелось нервировать сестру, да и выглядела я глупо, прибежав к ней посреди ночи пожаловаться на собственную несдержанность.
–Захотела тебя проведать. Соскучилась. Как ты себя чувствуешь?
–Маша, что произошло?
Отпираться было бессмысленно. Пришлось рассказывать всё как на духу.
–Я, кажется, Валеру покалечила.
–Ты? Как?
–Разбила кружку с чаем ему о лицо. Вроде, глаза повредила.
–Серьёзно?
–Не знаю. Но вопил он жутко.
–Это не показатель. Вряд ли можно изрезать глаза керамической кружкой.
–Надеюсь. Как думаешь, мама позволит ему заявить на меня?
–Нет. Он тебя ударил?
–Нет-нет.
–Как-то оскорбил?
–Нет.
–Тогда за что ты его так?
Я подёрнула плечами. Настя начинала злиться.
–Не вздумай пытаться меня обмануть. Всё равно не сможешь.
–Он тебя оскорбил, а не меня.
Настя выругалась.
–Маш, ты серьёзно? Тогда иди всю страну вырежь, при чём начать следует с матери. Не надо за меня заступаться. Вряд ли в его лексиконе есть слова, которые меня удивят. Плевать, что он говорит.
–Мне не плевать. Я не хочу, чтобы какой-то левый мужик, которого притащила мама, оскорблял мою сестру.
–Я не маленькая девочка, разберусь со всем сама. Не надо за меня впрягаться. Договорились?
Я нехотя кивнула, не смея ей перечить. Настя, вроде, немного остыла.
–Откуда плеер? – Спросила я.
–В педиатрии отработала. Сопляк, козёл, сопротивлялся, пришлось по репе заехать.
Сказав это, Настя тут же улыбнулась, не выдержав взгляда моих выпученных глаз.
–Медсестра дала на пару дней. У неё там попса одна, но что есть, то есть.
–А я уж поверила!
–Уверяю, ты была единственным ребёнком, которому от меня прилетало. Судя по твоему разуму, я переборщила.
Я засмеялась: без подколов Насти уже становилось скучно. Она подтолкнула меня плечом.
–Ну, хоть паниковать перестала.
–Да. Я поэтому и пришла: мне с тобой всегда спокойно.
–Должно быть наоборот.
–Ну я же вся какая-то неправильная. Не хочу возвращаться домой. Опять видеть рожу этого Валеры.
–Маш, если он тебя обижает…
–Нет, нет, он просто мерзкий. Тупое, грубое хамло. И он постоянно говорит о проститутках. В шутках, оскорблениях, сравнениях, между делом – все его слова так или иначе связаны с проституцией.
–Больная тема, значит. Маме надо с ним быть поосторожнее, а то будет в сорок девять лет по венерологам бегать – посмешище на весь город. Такого позора она не переживёт.
–Кстати, о мамином позоре. Я тебя спросить хотела…
–Давай.
–А ты говорила маме правду? Что убила дядю за меня, а не из-за денег?
Настя напряглась и немного помолчала.
–Маш, какая разница? Это было давно.
–Огромная. Если да, то…
–То что?
Я осеклась. Настя сурово и вопросительно смотрела на меня.
–Не знаю.
–Вот именно. Поэтому разницы и нет.
–Чёрт, я поверить в это не могу! Да она после этого… Вот чёрт!
–Она не поверила, даже слушать меня не стала. А я не настаивала.
–Ты сказала, я была под действием снотворного – это ведь можно было проверить, найти следы препарата у меня в крови.
–С момента убийства прошло два месяца. Сначала я была на даче у Вики, потом в больнице, в СИЗО на свидание она пришла не сразу. Никаких следов уже было не найти. Да и если бы даже я рассказала – что дальше? Всю эту гадость смаковала бы вся страна, а мне-то что? Ну, получила бы на пару лет меньше – меня бы всё равно не оправдали. Убийство есть убийство.
–А сейчас почему с ней не поговоришь? Она ведь уверена, что ты ради денег его убила, поэтому так к тебе и относится.
–Она не поверит.
–Почему?
–Потому, что не хочет. Она привыкла к версии обвинения, живёт с ней десять лет. Зачем переворачивать всё с ног на голову?
–Как она вообще могла поверить в ту версию? Ты же её дочь, она знает тебя как никто другой.
–Поэтому и поверила. Мы с ней никогда не ладили. Я была очень своенравной, упрямой, грубой, агрессивной. Сама знаешь, она не выносит этого больше всего. Когда мне было пятнадцать, она вообще хотела отправить меня в спецшколу, но отец отстоял. Не знаю, чего она хотела больше: чтобы я исправилась или чтобы исчезла хоть на время. Проблем от меня действительно было много, но она сама лезла в мою жизнь, я никогда ни за кого не пряталась и делала всё, чтобы о моих выходках родителям ничего не было известно. Так что отношение ко мне как к антигерою ей куда более привычно и удобно. Не говори ей ничего. Она решит, что я промываю тебе мозги.
–А папа знал?
–Мама позвонила ему, когда меня задержали, он приехал через несколько дней. Нет, я не стала говорить. Но он и сам догадался, что дело не в деньгах. Не знаю, понял ли, за что я убила Гришку, или нет. Ему по большому счёту было плевать на причину.
–В твоей сумке не было ни одного его письма.
–Мы переписывались четыре года. Он скрывал разрыв с матерью, но я сама догадывалась. Они всегда были не в ладах. Поэтому он и любил уезжать на север, от неё подальше. Он неплохой, в принципе, но безвольный. Как телёнок – куда поведёшь, туда и идёт. Он не то что развестись, даже осадить маму не мог. Мне приходилось за него заступаться. Это ещё одна причина, почему мама меня ненавидела.
–Но она беспрекословно слушается Валеру.
–Он другой. Идеально ей подходит. Дал ей стабильность, уверенность в завтрашнем дне, даже иллюзию защищённости. Да и она понимает, что если начнёт перечить – тут же получит. Разводиться с ним она, конечно, не будет – боится одинокой старости. Вот и слушается.
–Ты так рассуждаешь, будто жила с ними бок о бок.
–Они не из той категории людей, которых нужно познавать и понимать – всё ясно с первого взгляда.
Я вспомнила то самое нарицательное, которое не выходило у меня из головы: "дешёвый вариант". Такой вывод обо мне она тоже сделала с первого взгляда. Пугает то, что в случае мамы и Валеры она совершенно права.