У Васи были какие-то планы на остаток дня, и он нас покинул, а мы с Аршиком поехали к Ольге в квартиру, чтобы накормить кота и забрать кое-какие вещи. То ли это выставка так повлияла на нас, то ли Ольгина квартира… Если бы меня спросили, как мы занимаемся с ним любовью, то я, к удивлению своему, не смогла бы ответить точно. Очень часто я не знаю, что он делает. Я улетаю куда-то и не всегда помню, что делал он, что чувствовала я. Слышали вы иногда, как с шумом сходит с каменистого берега волна, шевеля гальку? Иногда я чувствовала себя таким берегом. Знаете, как иногда лопается воздушный шар, который надули сверх меры? Иногда я чувствовала себя этим воздухом, который больше ничто не сдерживает. Каждый раз он дарил мне новое понимание того, кто есть я. Каждый раз я чувствовала себя то руслом реки, через который пронеслась лавина и затопила все вокруг; то океаном, каждая молекула воды в котором вдруг стала живой счастливой искоркой; то дрожащей трубой, нет всеми трубами огромного органа вместе, и даже не это, а мелодией, которую на этом органе играл мастер; то воздушным шаром, раздувшимся до размера вселенной и разорвавшимся в бесконечность. И из каждого наслаждения я выносила толику нового понимания жизни, себя и своей роли в ней. Это было расширение границ понимания себя, знания, опыта и осознания. Я становилась не просто счастливее. Я становилась… мудрее.
– Неупиваемая ты моя чаша, – сказал Арш, повернувшись на спину и закрыв глаза.
Я едва слышала его. Я лежала, я плыла где-то в небе среди своих разрешительных слез, которые так и не долетали до земли, и думала: «За что мне такое счастье? Во мне нет столько «спасибо», чтобы вернуть ему за то, что он во мне находит и помогает почувствовать». И все же я чувствовала, что выстрадала его сама, заслужила своей болезнью, своими несчастьями.
Рядом на постели примостился Степка. Он вернул меня в реальность тем, что внезапно укусил за ногу. Я засмеялась.
***
Фестиваль татуировки произвел впечатление скорее не на меня, а на Аршика. И больше всего его поразил конкурс на самую уродливую татуировку. Одна за другой на сцену выходили «расписные» красавицы. Аршик сказал:
– Ты заметила, что самый частый ответ на вопрос, почему вы решили сделать именно такую тату, был: «Я просто доверилась мастеру»?
– Ну и что особенного? – спросила я скучающим тоном.
– Я ведь в каком-то роде тоже мастер. Мне бы так доверяли. Самость – это же грех. Вон, у Андрея спроси. – И он засмеялся.
После фестиваля, мы вышли из клуба «А2» 19и решили пройтись пешком. Мы двигались вдоль Каменноостровского проспекта, но дворами.
– Васин маршрут, – сказал Аршик. – От сада композитора Андрея Петрова и почти до самой Горьковской можно идти через дворы и ни разу по проспекту. Только через улицы переходить.
– Что за прелесть идти мимо помоек и гаражей? – Спросила я, но он не ответил.
– Ну, как тебе «Окаянные мальчики»? – Спросил он через какое-то время про выступление музыкантов, которое завершало фестиваль перед шибари-шоу.
– Я почему-то про вас с Васей подумала, когда название услышала, – сказала я и засмеялась. – Ты окаянный, а Вася неприкаянный.
– Вот как ты нас видишь… – усмехнулся он и замолчал.
***
Я встретилась с Викой. Она единственная из моих подруг, которая регулярно звонит мне и другим нашим. Остальные, если им сама не позвонишь, так и не вспомнят. Все семейные или просто с детьми. Вика, как всегда, выглядит так безупречно, как будто идет на важную встречу. Она аккуратно достает ложкой из огромной кружки густой горячий шоколад, а я замечаю, что у нее из сумки торчит хлыст.
– Это для семинара, – коротко говорит она, раскрывает сумку, и я вижу еще «игрушки». – Ты не хочешь сходить на выставку эротической индустрии?
Я смотрю на нее, чувствуя, что краснею, но не от того, что увидела у нее в сумке, а от того, что вдруг представила, как призналась ей, что уже там была. Но я ей не сказала. Побоялась сглазить и не захотела рассказывать про наши отношения с Аршиком, а Вика интерпретировала все по-своему и снова пригласила к себе.
Я подумала: «Может, все же сходить к ней на семинар раскрытия женственности, который она пестует уже несколько лет?» Я думаю это и чувствую, что боюсь, не скучно ли Аршику со мной? Он замечательный любовник. Никогда не знаешь, что еще он в тебе раскроет. Мы как будто идем из темноты на свет. Аршик, что ты со мной делаешь? Какую вершину ты хочешь, чтобы я покорила?
Моя мама любила повторять: «Слишком хорошо – это уже нехорошо». Теперь мне приходится на собственном опыте ощущать, что значит поговорка, смысл которой я никогда не понимала. Аршик… Близость с ним одновременно и манит, и пугает меня. В первый же раз я отметила для себя, что он умел и опытен, но все эти определения годятся для того, чтобы описать некие границы, в рамках которых человек может показать себя. А он? Он практически сразу ведет меня туда, где они кончаются и идет дальше. И там, где удовольствия становится так много, что оно начинает превращаться в муку, я пугаюсь. Я понимаю, что просто не готова вместить в себя столько, сколько он может дать. Что-то во мне держит меня и не пускает. «Все. Хватит!» – Хочу крикнуть я, но понимаю, что это крик всего лишь какой-то части меня, но мое тело не согласно прекращать эту муку. Оно хочет наслаждаться еще и еще, и мое лживое, трусливое «нет» его не устраивает. Что-то такое есть в Аршике: на него я всегда реагировала ВСЕМ телом, включая чувства и мысли, которые рождались в сердце и голове. С ним я шаг за шагом все лучше и лучше чувствовала и понимала себя саму. Как будто бы он специально постоянно направлял фокус моего внимания на мои собственные ощущения. Иногда он завязывал мне глаза, иногда массировал, иногда лишал возможности слышать, но всегда это было направлено на то, чтобы я отвлеклась от того, что мешает оргазму.
– Я хотел бы, чтобы ты понимала свою женственность как переходную ступень к цельности. Ведь и для меня моя мужественность в конце концов стала муженственостью, – сказал он как-то невзначай. Что он имел в виду? Я не понимала.
***
Я сидела на кухне и разгадывала, как кроссворд, какой-то чудной дореволюционный рецепт, но вдруг вспомнила, как Вася рассказывал про икону. В семье у них хранилась Неопалимая Купина, которую отец Васи нашел где-то на скотном дворе в деревне. То ли предки держали ее там, как защитницу от пожара, то ли, что более вероятно, спрятали там после революции. Икона оказалось очень древней, восемнадцатого века. Когда Вася вырос, он спросил отца, почему вся она в круглых отпечатках от ударов, и папа рассказал ему, что это же Вася и бил по иконе молотком, когда был совсем маленьким.
– Видимо, это ты так молился, – сказала я тогда.
– Ага! Это он еще тогда пытался достучаться до Небушка, – сострил Аркадий. – Ой, смотри! И вправду тебе там откроют. Что делать тогда будешь?
– Улечу от вас. Злые вы, только себя любите, – пошутил Вася.
– Ну, телеграмму пришли, как доедешь, – в тон ему ответил Аркадий.
– Эти невротики, – донесся из холла голос Аршика. – Они не понимают, что секс является не средством для разрядки, для снятия напряжения, а способом выражения любви. Священнодействием. Я люблю, значит, я е…у. Я е…у, значит, я люблю.
– Невротики, невпопики, – отвечает Вася. – У всех животных совокупление и совместная жизнь самца и самки существует только для выведения потомства. И когда мужчина и женщина объединяются для этого же, они ничем от животных и не отличаются. Поэтому никакого другого применения секса, кроме разрядки и шантажа, придумать не могут.
Я вышла к ним и спросила Васю:
– А багульник чем-то можно заменить? Тут в рецепте написано.
– Розмарин положи, – сказал Вася. – Это один в один багульник. Там есть.
Я вернулась на кухню и стал искать среди пакетов с приправами, но кроме розмарина, нашла обрывок, где Васиной рукой было написано:
«Город холодный, город надменный.
Северный деспот бескрайней страны.
Будешь затоплен ты черной (Невою – зачеркнуто.) рекою.
Будешь унижен ты ниже воды.»
Я сохранила эту запись, как все остальные с Васиными стихами. А может быть, еще и потому, что, прочитав его стихи, я вспомнила свой сегодняшний сон. Я видела эту черную воду. Я видела людей в этой темной воде. Но я летела высоко. Это воспоминание вызвало во мне какое-то тянущее чувство непонятной тоски. Я отогнала его и больше не вспоминала. А стихи запомнились.
***
Вернулся отец Андрей. Загорелый, веселый. И сразу укатил с парнями в ангар.
Вечером вернулся один Вася. Накинулся на пиццу, которую я сделала. Хвалил так, что захотелось его остановить. В конце концов, это у него я подглядела, что можно сделать ее на слоеном тесте.
– Они там флайер решили освятить. Ну, я уехал.
– Что же ты так?
– Потому что ритуалы – это внешнее. Сейчас в церкви ищут не спасения, а чувства собственной правоты; пылают праведным гневом и осуждением, а сами… ну на фиг!
Честно говоря, в этом он был отчасти прав. Я сама избегала общения с верующими именно из-за постоянной атмосферы осуждения окружающих, которую они иногда создавали. Впрочем, от отца Андрея никогда я не слышала не только осуждения, но даже и жалобы на чужие недостатки.
– У меня одноклассница есть, – Вася загорался. – И так она по полочкам разложила, что ей все, а в особенности бывший муж, должны; и, что она такая вся чистая и непорочная… – Вася замолчал, сунув в рот слишком большой кусок, а потом проглотил и закончил:
– И что, думаешь у нас мало таких? Да через одного. И все готовы воспылать праведным гневом. Только повод дай. Честно скажу, боюсь я их. Гневное, осуждающее и такое, блин, уверенное в себе стадо.
Вася налил себе чай в «свою» огромную кружку. Как он был убедителен, красноречив и прекрасен. Я словно бы стояла под горячим душем из его слов. Его резкий голос с металлическим призвоном я чувствовала кожей.
– И если все мы клеточки одного организма, как считает Сергей Николаевич Лазарев,20 или даже одной тюрьмы, – продолжил он. – То понятно, что гневаться самый большой гнев. Чтобы другим не мешать. Вот Толстой это и понял, а его р-раз и анафеме. По всей России по телеграфу передавали, что он отлучен. Как порнографию смаковали его травлю. Но если первоисточники читать, то ясно же: подставлять правую, не сеять и не жать, богатства на Земле не собирать. Значит, и не осуждать, не требовать от других. Но никогда никакая женщина тебя таким не примет. Значит, со временем, на земле останутся одни подонки.
Это был ключевой момент его рассуждений. Не раз я замечала, что, сделав логический круг практически над любым философским полем, он приходил к этой простой идее, что выполняя заповеди, в современном мире выжить невозможно. Отсюда он приходил к следующей идее, что мир – это большая тюрьма, на которой надо не строить гнезда, как побуждают нас инстинкты, а копать подкоп, чтобы сбежать, в чем и заключается, по его мнению, основная идея всех религий. При этом главной виновницей того, что мы не делаем это, а строим гнезда и работаем на сапоги и шубу, была, конечно же, женщина.
Мне было не интересно с ним спорить. Вместо меня и гораздо лучше ответил ему отец Андрей. Они вернулись в студию буквально через двадцать минут после Васи.
– Василий, – сказал он. – Если любишь, то работаешь ради любимой, не в поте, а в радости, а если работу любишь, то и работаешь с удовольствием. И подставь левую, относилось не ко всем вообще, а только к отношениям с ближними. Внутри большой клановой семьи.
– Ну, как Вас в древлеправославие-то 21опять затягивает, – усмехнулся Аркадий, а Вася грустно констатировал:
– Знаете, Андрей Николаевич, когда в твоей семье один подставляет левую, а другой берет око за око, когда тебе приходится сражаться в собственном окопе, то шанса на выживание нет ни у отдельной семьи, ни у человечества в целом.
В тот раз я окончательно поняла, что отношение к женщинам у Васи имеет глубоко личную основу. Я точно чувствовала в нем стремление к тому, чтобы отказаться от своих мыслей, которые мучали его самого больше других. Не знаю почему, но я никак не могла отделаться от чисто материнского чувства к нему. Единственно, когда оно уступало место другим чувствам или прибавляло их к этому было, когда он читал или я находила его стихи на обрывках бумаги. Через них смотрел на меня он настоящий. Он, прекрасный, веселый и радостный; отпустивший свои обиды и тяготы. Он…
– Па-а-адона-а-ак! – Это внезапно и весело, без всякой злобы, заорал Аршик. – Вот так ты подставляешь левую, паршивец?
Все застыли в недоумении.
– Сожрал всю пиццу, лешак кургузый! А о брате своем кто будет думать? Пушкин, что ли?
– Да вон еще одна в духовке, – сказал Вася примирительно.
Я поняла, что выпад был сделан специально. Разговор переметнулся на другую тему, и вечер закончился весело. Вася и отец Андрей даже уехали вместе на одной машине.
– Интересно, кто же его так обидел? – спросила я невзначай, пока мыла посуду. – Бывшая что ли?
Аршик поглядел на меня так удивленно, как будто бы я сказала глупость.
– Неужели ты веришь, что женщина в состоянии ранить взрослого мужика, даже такого чувствительного, как Вася? Это возможно лишь одной женщине в краткий период времени, когда он еще маленький. Все остальные могут только расковыривать старую рану. А вообще, – видимо, поняв, что разговор снова уходит не туда, он начал уводить его в сторону. – Мы на консультациях это видим постоянно: девяносто процентов всех людей, страдают от недобранного в детстве тепла. Как цыплята, которым в инкубаторе рано выключили грелку. Они так и растут в неосознанном стремлении согреться. Ищут тепло в чужих объятиях; пьют, чтобы не чувствовать этот холод; с головой уходят в работу или падают в романтическую любовь. Все мы – наркоманы. У всех вечная мерзлота в душе. Но главная наша зависимость – это романтическая потребность в другом человеке. Любовь. Мужчина смотрит на женщину, женщина на мужчину в ожидании чуда, но как могут накормить и обогреть друг друга два голодных и холодных? – Он засмеялся легко и непринужденно так, как я от него после этих слов не ожидала. Во мне все сказанное им, наоборот, пробудило совсем не веселые воспоминания. В этот момент вспомнила я, как обидно мне было, что во время конфликта с сестрой и матерью отец, вместо того чтобы поддержать меня, просто самоустранился и выбрал не меня, а портвейн в своем кабинете. Теперь увидела я все, что тогда происходило совершенно по-другому. И как захотелось кинуться мне к нему, чтобы обнять и отогреть, и попросить прощения за свои обиды. Вот только можно ли отогреть холмик на кладбище? И можно ли спрятаться от стыда?
***
Я лежала и плакала. От счастья. Словно в душе у меня шел теплый грибной дождь. К чувству счастья примешивалось чувство раскаяния. Мне казалось, что такая самовлюбленная и эгоистическая, да мелочная девчонка, как я, совершенно недостойна такой благодати. А Аршик лежал рядом, гладил меня по волосам и что-то говорил непонятное о том, что черная дыра любви к себе есть в душе у каждого и если хоть на время ее заткнуть или из нее выскочить, то вот и рай.
Внезапно вспомнила я, как Вася учил меня писать стихи. Я их обожала, но он всегда открещивался от авторства. Его мнение на этот счет было таким:
– Вся вселенная живет в рифму. Только человек негармоничен, ибо создан в осознании своей половинчатости. Но если прислушаться, то можно услышать любые стихи, только успевай записывать. Возьми карандаш и бумагу и просто жди, когда придет.