– Как дела? – Тимоти налил в стакан 7Up комнатной температуры и протянул Джеймсу. – Как новая работа?
– Отлично, – ответил он.
В новой работе не было ничего хорошего. Она была далека от определения «отлично». Джеймс никогда не собирался работать агентом по продаже недвижимости, и он ненавидел это занятие. Он всегда хотел быть только архитектором, и если судьба не решит разрушить его жизнь, он им еще будет. Но не стоило говорить об этом тестю. Ему это неинтересно.
– А как дом? Нормальный?
– С домом все в порядке.
Дом и в самом деле был нормальным, чистым и достаточно хорошо меблированным. Проблемой были соседи, но произнести это вслух значило бы показать себя невыносимым снобом. И в любом случае Тимоти не нужно было этого слышать, да он этого и не хотел.
– А Чарли? Как ей в новой школе?
– Кажется, ей там нравится.
Джеймс сделал глоток газировки, мечтая о кубике льда и ломтике лимона, чтобы перебить сладость.
– Думаю, у нее появился бойфренд, – добавил он.
Тимоти поднял бровь.
– В шесть лет?
– Нет-нет, я шучу. Она просто подружилась с мальчиком из своего класса. Я рад, что малышка довольна.
Тимоти налил себе немного темного хереса.
– Разумеется.
На каминной полке тикали часы. Из кухни до них доносился тонкий голосок Чарли, ее смех.
– Я записался на вечерние курсы, – сказал Джеймс, когда молчание затянулось. – Живопись.
Он не стал говорить о рисунке с живой натуры: Тимоти мог неправильно его понять.
– Вечерние курсы? А кто присмотрит за Чарли?
Джеймс приглушил всплеск раздражения. Тимоти просто волновался за внучку, только и всего.
– С ней останется соседка, – объяснил Джеймс. – Милая женщина. Ее муж уходит по вечерам во вторник, поэтому она свободна.
– Это хорошо… Хотя я бы никогда не подумал, что тебя серьезно интересует искусство.
– Я решил попробовать, – сказал Джеймс. – Вдруг получится.
Они проводили время за вежливой беседой, пока Чарли не появилась на пороге.
– Бабушка говорит, что ленч готов.
И Джеймс с горечью заметил, что его дочка выглядит счастливее, чем весь последний месяц.
Майкл Браун подогрел молоко и добавил в него десертную ложку виски, как делал это всегда. Он взял стакан с собой наверх и потягивал напиток, пока раздевался и переодевался в пижамные штаны. Майкл умылся, почистил зубы и только потом надел пижамную куртку. Потом он сел на кровать, поставил будильник на половину восьмого, выключил лампу у кровати и лег.
Пока все было нормально. Он закрыл глаза, ожидая прихода сна и зная, что этого не будет.
Зачем она явилась? Зачем ему этот… раздражитель? Неужели ему мало досталось? Или судьба недостаточно круто с ним обошлась? Оставьте меня в покое, мысленно крикнул он тем злобным существам, которые, возможно, его слушали. Убирайтесь прочь, займитесь кем-нибудь другим и с ним играйте ваши злые шутки.
«Мы были вместе, – сказала она, – я и Этан». Это вполне могло быть правдой, допустил Майкл. Что он знал о друзьях Этана последние восемь лет? Ничего.
«Ты ничего не знал о нем после того, как вышвырнул его из дома в шестнадцать лет». Вернулся голос, который, как думал Майкл, он заставил умолкнуть навеки.
Майкл повернулся на другой бок и сердито пихнул кулаком подушку.
– Этан не оставил мне выбора, – громко сказал он в темноту. – Он сам все решил.
Сколько раз Майкл повторял эти слова Вэлери, заливавшейся слезами при мысли о том, что ее брат слоняется по улицам под дождем?
– Ты не можешь просто так отказаться от него, отец, – рыдала она. – Этан еще совсем ребенок.
– Он наркоман, – настаивал Майкл, повторяя эти слова снова и снова. – Мы не можем ему помочь, пока он не признает, что ему нужна помощь. Ты же видела, каким он был перед тем, как уйти.
– Перед тем, как ты его выгнал, ты хочешь сказать.
– Вэлери, мы не могли его контролировать. Он обкрадывал меня, он лгал…
Но что бы он ни говорил, это ничего не меняло. Какие бы обстоятельства ни привели к уходу Этана из дома, он оставался старшим братом Вэлери, а отец – монстром, который выгнал его из дома. И, разумеется, она тоже ушла, как только смогла себе это позволить. С тех пор при редких встречах их контакты были вынужденными и вежливыми, скорее как у шапочных знакомых, чем как у отца с дочерью. Она навещала его из чувства долга. Любовь в уравнение не входила.
Майкл посмотрел на часы. 2.53. По улице проехала машина, шины прошуршали по воде. Майкл устал от этой страны, от бесконечного дождя, от ужасной бесконечной серости. Они с Рут мечтали жить на юге Испании или где-то еще, но с таким же климатом. Зоомагазин можно открыть в любом месте. И детям это понравилось бы, они бы росли под синим небом и ярким солнцем.
Но прежде чем им удалось привести этот план в исполнении, Рут, отправившаяся навестить мать, погибла в автокатастрофе. Грузовик затормозил слишком резко и врезался в ее машину, словно нож вошел в масло. Майклу не разрешили увидеть ее тело. Этану тогда было четыре, Вэлери только два…
Все, хватит воспоминаний. Майкл прогнал их прочь, боль еще была слишком острой, хотя прошло уже двадцать лет. Он принялся думать о том, что случилось накануне.
Кто сказал, что мальчик от Этана? Это лишь слова его матери. Возможно, она действительно знала Этана и эта часть была правдивой. Но они могли быть просто знакомыми. Девица могла узнать, что отец Этана владеет зоомагазином, и решила выдать своего ребенка за его внука. Этан уже не мог ни подтвердить это, ни опровергнуть, поэтому она могла понадеяться, что ей это сойдет с рук.
«Я торговала наркотиками», – сказала она. Вот об этом Майкл знал все, знал, как наркотики превращают человека в лжеца и вора. Как они лишают его самоуважения, срывают последние покровы приличий. В последние ужасные несколько недель перед той страшной ссорой он едва узнавал Этана. В угрюмом подростке, чистившем карманы Майкла и пропадавшем по ночам, не было ничего от того маленького мальчика, которого он качал на качелях и которому помогал делать уроки.
Ребенок в магазине был младше, чем Этан в то время, когда погибла Рут. На вид года два-три. Что у него за жизнь с матерью, которая связана с наркотиками, и без отца, кем бы он ни был? Майклу стало страшно при мысли о том, в каком притоне она жила вместе с другими бродягами.
Она сказала, что больше не торгует наркотиками, но в этом Майкл сомневался. С чего бы ей бросать это занятие, если оно приносит ей деньги? Куда как легко охотиться на самых слабых, выжимая из них последний цент, когда они умоляют дать им дозу и готовы на все ради нее.
Она сказала, что их выгнали оттуда, где они жили. Значит, мальчик бездомный, у него нет даже плохонькой кровати.
«Прекрати», – остановил себя Майкл. Он снова ткнул кулаком в подушку, приказывая мозгу заткнуться, мечтая о сне. Но мысли не оставляли его в покое. Этан отказывался оставить его в покое. Единственный сын Майкла, его единственный любимый сын умер от передозировки в двадцать четыре года. Теперь он лежит под шестью футами земли на кладбище рядом со своей матерью.
А что, если вся эта история – правда? Что, если Этан и сам стал отцом? Как бы неприятно это ни было Майклу, существует вероятность того, что девица говорила правду. Может быть, Этан держал малыша на руках. Может быть, у него были чувства к этой девушке…
Майкл сердито тряхнул головой. Глупости, полная чушь и ложь. Кто-то пытается его облапошить, вытянуть из него деньги. Он не может отвечать за незнакомых ему людей, какими бы ни были их обстоятельства. Они для него ничего не значат.
Майкл услышал, как капли снова забарабанили по оконному стеклу, налетел ветер. Опять этот проклятый дождь. Он вспомнил, как лежал в постели после ухода Этана, слушая, как шумит дождь, и гадая, есть ли у его сына крыша над головой.
Он снова повернулся на другой бок, натянул на голову одеяло, чтобы не слышать шум дождя. В две минуты седьмого Майкл наконец заснул крепким сном.
Понедельник
Фиона была права. Ее сердце и разум говорили ей об этом, и она оказалась права. Вот оно, доказательство, единственное слово, на которое она надеялась: беременна. И ниже красивыми голубыми цифрами и буквами – 4–5 недель. Она беременна уже четыре или пять недель. Они решили попробовать зачать ребенка – она наконец сумела убедить Деса, что уже пора, – и она сразу забеременела. Ей же просто повезло, или нет?
Третья неделя сентября. Фиона отсчитала тридцать шесть недель вперед, получился май месяц. Это произойдет в один из дней мая. Если ничего не случится – разумеется, ничего страшного не случится, – то в мае она станет матерью.
Фиона оставила полоску на краю раковины, так ей не хотелось выбрасывать доказательство, и вымыла руки. Она сейчас же позвонит Десу и все ему расскажет. Но, потянувшись за полотенцем, Фиона вдруг поняла, что не хочет сообщать такую новость по телефону. Она подождет до вечера, а еще лучше до вечера субботы, когда они отправятся есть пиццу, как делают это всегда. Дес будет в нужном настроении, чтобы услышать такую новость.
Не то чтобы ей нужно было ждать подходящего настроения. Разумеется, он будет так же рад, когда услышит, как и она. Но Фионе хотелось, чтобы момент был идеальным, а до субботы осталось всего несколько дней. Она сумеет продержаться.
Они превратят это в праздник, закажут бутылочку вина… Нет, ей нельзя пить вино ближайшие восемь месяцев. Хотя, возможно, один бокал не повредит. Фиона обязательно спросит об этом врача при следующем визите.
Врач придаст новости официальный статус. Он будет рад, улыбнется ей через стол и скажет: «Мои поздравления, миссис Грей».
Нужен ли ей будет гинеколог? Нормально ли у нее протекает беременность? Она столького не знает. Она обязательно пойдет на занятия по подготовке к родам. О них она слышала. Они с Десом пойдут оба. Фиона помнила, что Генри сопровождал Мег. Так Дес окажется вовлеченным в процесс, почувствует себя его частью.
Скорее всего, у нее не будет приступов тошноты по утрам. Пока ничего подобного с ней не случалось. Если ей повезет, то грудь станет больше. Останутся ли у нее растяжки? Или этого можно избежать? Подумаешь, большое дело, ну не сможет она носить бикини, только и всего.
Фиона вышла из ванной и медленно спустилась по лестнице. Вполне вероятно, она разлюбит какую-то еду, а к какой-то ее будет неудержимо тянуть. Одна из девушек в школе всю беременность ела чипсы «Картофельные монстрики», а потом даже смотреть на них не могла.
В кухне Фиона обхватила себя руками, представляя, что на руках у нее ребенок. У малыша карие глаза Деса и ее… Нет, у ребенка не будет ни одной из ее невзрачных черт. Ни ее ужасных рыжих волос, ни невыразительных серых глаз или тонких губ, или подбородка, который в профиль придает ей сходство с ведьмой. Пусть их ребенок пойдет только в Деса и ни в коем случае не в нее.
Мальчик. Нет, девочка. Или мальчик и девочка – отец Деса был одним из двойни. Не один малыш, а сразу два.
Пока Фиона ела грейпфрут, она составила список покупок. Потом она посмотрела на часы и взялась за телефон.
– Мег? Это я. Я тебя не задержу… Нет, ничего не случилось. Я только хотела спросить, свободна ли ты после двенадцати. Я бы заехала к тебе ненадолго поболтать по дороге домой.
Она должна была хоть с кем-нибудь поделиться своей новостью, ей не продержаться до субботы, если она никому об этом не расскажет. Фиона не смогла бы дождаться даже занятий по рисунку с живой натуры, которые ожидали ее следующим вечером. И Мег никому не обмолвится ни словом.
Как только Одри вошла в дом, она сразу же услышала тонкий вой и яростное царапанье когтей по двери.
– Иду, иду! – крикнула она, бросая холщовую сумку у подножия лестницы и вылезая из жакета. – Я уже пришла.
Одри распахнула кухонную дверь, и Долли рванулась к ней, радостно тявкая и прыгая вокруг ее щиколоток.
– Я же сказала тебе, что вернусь.
Она подхватила извивающееся тельце и прижала его к себе, чувствуя, как быстро колотится сердечко под теплой жесткой шерсткой. Одри было не по себе от того, что она оставляет щенка на целый день в кухне одного, но разве у нее был выбор? Сад был недостаточно надежным для маленькой энергичной собачки, а сарай был слишком мал.
Разумеется, в кухне без потерь не обошлось. Одри огляделась по сторонам и насчитала пять луж на полу. Газеты, которые она расстелила, остались нетронутыми, если не считать одной, которую Долли разорвала в клочья и разбросала по всей кухне. Щепки для растопки, лежавшие на поленьях в корзине, щенок тоже раскидал, не забыл и о нескольких листьях папоротника Одри.
Уголок желтой холщовой занавески над раковиной был изжеван и погрызен. Солонку и перечницу на столе Долли перевернула вверх дном, их содержимое рассыпалось по деревянной поверхности. На одной из бирюзовых с оранжевым подушек на стульях в самом центре красовалось подозрительное темное пятно.
Одри вздохнула. Она отодвинула от себя Долли на вытянутые руки и сурово посмотрела на нее.
– По-моему, я все объяснила по поводу газет, – сказала она. – Мне казалось, ты все поняла. И жевать занавески тоже нельзя. И что ты сделала с моим несчастным папоротником?
Долли весело тявкнула, с энтузиазмом виляя не только хвостом, но и всей филейной частью.
– Я знаю, что ты чувствуешь себя виноватой, – продолжала Одри, – но пока что мне придется заняться уборкой.
Ей определенно требовалась помощь. Она не представляла, как надо приучать щенка к порядку. Ветеринар, к сожалению, был в отпуске до субботы. Голос на автоответчике сообщал номер телефона, по которому следовало звонить в экстренных случаях. Но Одри сомневалась в том, что ее случай – неумение укротить шаловливого щенка – относится к разряду экстренных. Справится она как-нибудь до субботы.
А пока ей нужно вернуть переноску в зоомагазин и купить поводок. Поводки в супермаркете не продавались. Одри вышла из дома, проигнорировав возмущенное тявканье Долли, когда закрывала дверь в кухню. Ее путь лежал по вечерним улицам.
До магазина она дошла меньше чем за четверть часа. Хозяин магазина выглядел таким же мрачным, как и в субботу, и не подал вида, что узнал ее. Одри поставила переноску на прилавок с намерением как можно быстрее покончить с этим делом.
– Я брала это у вас в субботу, – сказала она, – когда покупала щенка.
Ее голос звучал вежливо, губы чуть дрогнули в напряженной улыбке.
Мужчина выглядел усталым. Не произнеся ни слова, он поставил переноску на полку позади прилавка.
– Мне нужен поводок, – продолжала Одри тем же вежливым тоном. – И ошейник.
– Второй ряд слева.
Что такое с ним? Неужели любезность его убьет?
Одри нашла поводки и выбрала красный. Но все ошейники оказались коричневыми. «Не позволяй ему испортить тебе настроение, – приказала она самой себе, неся покупки к кассе. – Не дай ему почувствовать, что его поведение тебя задевает».
Покупка совершилась в молчании. Одри все-таки улыбнулась, убирая поводок и ошейник в сумку.
– Большое вам спасибо, – поблагодарила она. – Хорошего вам дня.
Она вышла из магазина, не дожидаясь ответа. Больше она в этот магазин не вернется даже под страхом смерти. Если чего-то не окажется у ветеринара, она съездит за этим в Лимерик. Ну и что, что до него тридцать миль? Все лучше, чем еще раз увидеть эту мрачную физиономию.
– Надеюсь, ты понимаешь, что я спасла тебя от противного старика, – обратилась она к Долли, когда вернулась домой. – Если бы я за тобой не пришла, ты бы все еще сидела в витрине, строя глазки всем прохожим, пытаясь убежать от мистера Грубияна.
Одри сняла подушку со стула и отправила в стиральную машину, потом вытерла лужицы на полу, подобрала растопку и собрала на совок остатки папоротника. Она расстелила чистую газету и посадила на нее Долли.
– Вот здесь надо делать свои дела, – твердо сказала Одри. Щенок тут же убежал с газеты и присел на плитках.