– Давай вместе попробуем, – предлагает он.
– Давай, – соглашаюсь я. Настроение у меня приподнятое, и я готова ко всяким безрассудствам. Он подключает электрогитару, и мы начинаем наш совместный музыкальный отрыв. И что-то из известного, и совсем незнакомые композиции – видимо, из их репертуара. У меня такая лёгкость бытия, что импровизации выходят наикрутейшие. Одна композиция за другой, без остановок и всяких там согласований, на одном дыхании. Он здОрово играет.
Останавливаюсь от того, что руки подустали. Вдруг слышу – хлопают. Ничего себе, я даже не заметила, как вокруг нас собралась целая толпа зевак.
– Круто! Давайте врежьте ещё! Зажгите по полной!
Но кураж уже прошёл, и я встаю из-за установки.
– Как-нибудь в другой раз.
Мустанг прыгает со сцены вниз и подаёт мне руку:
– Ты даже не поела с дороги. Пошли к палатке.
– Идём.
– Поиграешь с нами на вечернем концерте? А то наш Лёсик-барабанщик не в дугу.
– Посмотрим. Я ведь не знаю ваш репертуар.
– Да ты классно импровизируешь. Сейчас перекусим, и я тебе сыграю наши песни.
На том и порешили. Интересно, он помнит, как меня зовут или нет? Во всяком случае, он в курсе, что я подруга Инги. Значит, глянул-таки в мою сторону, когда я приехала.
Подходя к палатке, замечаю перемены. Огромное место перед ней занимает клеёнка, уставленная всякими продуктами – открытыми консервами, баночками с картошкой и салатами, привезёнными из дома, нарезанными помидорами, солёными огурцами, колбасой. И несколько бутылок водки. Вокруг сидит масса незнакомого народа, распивая, поедая и без умолку болтая. Ага, вижу одного знакомого – это Макс. Вспоминаю, что голодная и глотаю слюну.
– Вера, Мустанг, где вы ходите? Сейчас без вас тут всё выпьют и съедят! – заботливый Макс усаживает нас поближе к еде.
В процессе поедания и чего-то там выпивания я знакомлюсь с ребятами вокруг. Это мы, оказывается, объединились с соседними палатками. Меня с Мустангом тоже призвали брататься с уральскими музыкантами и ребятами из каких-то украинских городов, я толком не запоминаю, кто откуда. Да и не особо стремлюсь запоминать. Основная масса историй – это кто как добирался на фестиваль. Кто автостопом, кто зайцем на электричках со всякими приключениями.
Посуды мало, и нам с Мустангом приходится пить из одного стакана.
– Мы с тобой не собутыльники, а состаканники, – острит он.
Потихоньку кто-то берёт в руки гитару, начинает петь, потом запевает другой, третий… Кто-то подпевает, кто-то слушает. Сознание хочет отлететь, но я упорно ловлю его за хвост и возвращаю на место.
– Пошли, сыграемся, – шепчет мне на ухо Мустанг.
– Да у меня же установки нет.
– Просто послушаешь, прикинешь. Ты же быстро тему просекаешь, на ходу биты и сбивки придумываешь.
Импровизировать я умею, этого у меня не отнять. Я соглашаюсь, и мы, захватив акустическую гитару, идём с Мустангом на берег озера. За нами увязывается и Макс со своей гитарой. Народу везде выше крыши, и мы уходим подальше, к камышовым зарослям, где людей почти нет и относительно тихо.
Парни начинают играть, и я погружаюсь в музыкальную энергию бытия, на время выпадая из реальности. Мустанг действительно классный музыкант, уж я-то знаю в этом толк. А вот поёт он не очень. Макс играет вполне сносно и совсем не поёт.
– Крутые композиции. Кто писал? – спрашиваю я, когда они перестают играть и вопросительно смотрят на меня.
– Я музыку пишу, тексты – Макс.
– А что не пел, Макс?
– Да я в этом деле не кабан. У Инги вот здорово получается, когда она волну поймает.
– Ну, это да, этого у неё не отнять.
Скоро уже вечерний концерт, и мы возвращаемся обратно к палатке. Тут только до меня доходит, что я не знаю имени Мустанга. Спрашиваю.
– Игорь, – с улыбкой отвечает. А он ничего себе, вполне даже симпатичный. И талантливый.
Авторов-исполнителей и музыкальных групп понаехало в этом году много, и на концерте разрешается исполнять только одну-две песни, не больше. Хорошо, что ребята мне сыграли, и я в голове уже прокрутила наиболее приемлемые варианты. Выступление наше прошло на «ура», Инга драйвово пела, мы играли с мощнейшей энергетикой, так что публика «стояла на ушах».
Я собиралась послушать других, но кто бы мне дал – уже тащат отмечать наше успешное выступление и мой дебют. Как бы мне «раствориться в тумане»? Мой организм просто не вынесет такого количества спиртного. Решаю исчезнуть под предлогом туалетной надобности. Макс увязывается провожать, еле отбиваюсь.
Здесь есть один общественный туалет для всех, вполне приличный. Только я забыла, где он находится. Ладно, пойду куда глаза глядят, язык до Киева доведёт. Спрашиваю дорогу у попадающихся «аборигенов» и благополучно добираюсь до нужного места. Хм, а вот обратно куда идти-то? Я ж не помню, где наша палатка. Ладно, была – не была, авось найду. Стремительно темнеет, и во мне зреет тревога, что я не отыщу свой родной костерок.
Прохожу мимо многочисленных костров и разношёрстных компаний. Везде свои песни, свои беседы. Некоторые песни совсем не знаю. Если цепляют по тексту или энергетике исполнения – останавливаюсь послушать.
Мгновенно ложится на душу песня-отчаяние про безнадёгу и крылья под капельницей. Дослушав её до конца, спрашиваю, кто автор.
– Песня Вени Дркина, – отвечает исполнитель. – Я на «Оскольской Лире» услышал.
– Веня классно поёт, – добавляет кто-то сбоку. – И песни крутые. С одной стороны – стёбные, а с другой – романтические. Эдакая стёбная романтика. И какая-то сила внутренней правды. Колоритная смесь.
Веня Дркин. Ещё одно новое для меня имя. Стараюсь запомнить.
Совсем не вписываются в стилистический ряд фестиваля песни, что горланит местная молодёжь, приехавшая «оторваться» под предлогом музыкальной тусы. То тут, то там периодически слышится «Сектор Газа» или Цой, но чаще других – звучащая гимном песня «Чайф» с зубодробильным «ой, ё-ооо!».
Также среди самого востребованного ближе к полуночи репертуара – Егор Летов («Гражданская оборона»), у которого «всё идёт по плану» и Ромыч Неумоев («Инструкция по выживанию»), который «не виновен» (Стая воронов»).
Ночь, темень. Что-то я совсем запуталась среди палаток и костров. Пожалуй, я не отыщу своей палатки, у меня по жизни топографический кретинизм. Пристраиваюсь у какого-то костра – отсидеться, отогреться. Тут, видимо, любители поэзии обитают. Какая-то девушка вдохновенно читает нараспев, но никто не слушает, все болтают каждый о своём.
Справа от меня разговаривают парень с девушкой. Я навострила уши. Говорит парень:
– Любой круг – это уже магия, а тем более человеческий круг. Мы сидим сейчас по кругу у костра. Двойная магия – круг и огонь в центре.
– Ну да, все ритуальные действия совершаются в кругу или по кругу, – соглашается девушка. – Даже ангелы на небе, судя по отдельным религиозным источникам, водят хороводы, взявшись за руки и радостно воспевая благозвучные песни.
– Посмотри, сколько вокруг костров с сидящими по кругу людьми! И все что-то поют. Сегодня здесь образуется невероятное по ментальной силе магическое действо!
– Да. Жаль, – вздыхает девушка, – что наш народ забыл свои ритуальные песни, которые, собственно не пелись, а игрались – по кругу. Песня всегда сопровождала ритуальный танец и носила сакральный характер. Забыли мы их. А какие они были красивые – не то что сейчас – одна-две голосовые партии, и всё. А раньше-то минимум – четырёхголосие. Это какая ж красота!
– А главное – для здоровья полезно. Длительный звук «а», например, улучшает работу сердца, – добавляет парень.
– Хотя, ты знаешь, – привносит в разговор нотку сомнения девушка, – я считаю ритуальные песни массово-безликими. Их цель – из отдельных людей создать некую безлико-общую единую структуру.
– Но согласись – это единое целое обладает мощнейшим энергетическим и в то же время магическим зарядом.
– Ну, тут трудно поспорить, – кивает в знак согласия девушка. – А вот в современной музыке противоположная задача: музыку из массово-безликой превратить в индивидуально-пронзительную, но тоже с мощным энергетическим запалом. Что мы и наблюдаем в лучших образцах рок-музыки конца тысячелетия. Раньше установка – не выбиваться из единого хора, а теперь наоборот – выбиться, самоутвердиться.
– А вот у нас в Свердловске, то бишь Екатеринбурге, Боря Рыжий – вот это поэт так поэт, – задушевно уверяет меня некто над левым ухом, – предлагаю выпить за него.
– Не знаю такого, – пытаюсь я отделаться от стакана, назойливо впихиваемого в мою ладонь.
– Не повод, – не соглашается собеседник. – Сейчас познакомлю с творчеством.
Я было хотела ретироваться, но стихотворение про тело, висящее «словно плащ на гвозде», цепляет.
– Пожалуй, за это можно и выпить, – решаю я.
Вдруг с ужасом вижу перед собой в освещении пламени костра огромное лохматое расхристанное существо, на лбу надпись: «Поэт». На груди порвана майка, и через всю грудь красной краской начертано: «Бурозавр». Существо внезапно во всю глотку начинает вопеть, протягивая ко мне руки-грабли:
– И попадя в геену-Огнище,
Я буду дико восклицать:
Я – крылотан, а ты – порочище,
Ты – любомерзостная…
От страха бегу куда-то со всех ног, натыкаясь на людей и кусты, меня больно хлещут ветки деревьев…
Осознаю себя у какого-то костра. На меня из темноты наплывает лицо незнакомого парня. Мой голос возмущается:
– Как можно не знать эстетики экзистенциализма! Предтеча – Кьеркегор с его философией отчаяния, последователь – Хайдеггер с теорией ужаса. Ясперс, Сартр… В противовес Гегелю с его идеями Абсолютного Духа…
Понятно. Последняя стадия подпития. Если я ещё выпью – вообще отключусь. В предпоследней стадии я с упованием вещаю о серебряном веке. В последней – горжусь тем, что без запинки могу произнести слово «экзистенциализм». Значит, уже дошла до ручки. Но почему я не у своего костра? И как перескочила стадию серебряного века? Теряюсь в темноте сознания.
Сознание включается. Я опять у какого-то костра. Все хором поют песню, подыгрывая гитаристам кто на чём – кто на скрипке, кто на ложках, а кто-то просто в такт стучит ладонями по пню.
Некто над ухом противно орёт знакомым голосом про то, как «цвели в трамваях контролёры» и как трамвай угнали в Гонолулу.
Прислушиваюсь. Ничего себе! Это ж я сама вместе с другими ору и стучу в такт ладошками по перевёрнутой железной миске. Вообще впервые эту стёбную песню слышу.
– Чья песня? – шёпотом интересуюсь у соседа.
– Так это ж «Трамвай» Вени Дркина!
Какой талантливый этот Веня! И как вокруг весело и мило! Хочется всех обнять и плакать.
– Вера, вот ты где! – «Чип и Дейл спешат на помощь». Инга и Макс подхватывают меня под белы рученьки и уводят от одной тёплой компании к другой. – По всей базе тебя ищем. Ты куда забурилась? Ушла в туалет и пропала.
– Чего это я пропала? Я нигде не пропаду. Тут везде так клёво, мне всё нравится.
У нашей палатки тоже приличное сборище и тоже исполняют что-то коллективное.
– О, крутая ударница! – бурно встречает меня народ, – выпьем за дебют!
Это они зря предлагают, потому как о том, что было дальше, история умалчивает. Я просто отключаюсь.
Суббота. 2-й день и 2-я ночь.
Утро – наплывающее небо.
Утро – ускользающая твердь…
И голова раскалывается и звенит, аки колокол.
Автор
– Извини, на ногу наступил.
– Только не произносите слов с корнем «вин»!
У выползающего из палаток народа видок ещё тот. Глаза опухшие, лица отёкшие. Головы у всех раскалываются. Начинается ревизия рюкзаков: у кого что осталось в заначке.
– Ребята, дайте покушать хоть что-нибудь. А лучше – выпить, – рядом с палаткой стоит тоненькое существо ангельского вида и непонятного рода с волосами до плеч, в руках у существа пустая миска и пустой стакан. Все хмуро смотрят на него.
– Гошенька, самим бы кто подал, – сетует Макс.
– Да ладно, не жмотничайте, – я беру у Гошеньки посуду, накладываю в миску остатки вчерашней еды. С выпивкой сложнее. Бутылки все опорожнены. Сливаю из стоящих на клеёнке стаканов недопитое вчера спиртное в Гошину ёмкость, и странное существо благоговейно удаляется, прижимая к сердцу драгоценные дары.
– Вечно ты привечаешь всяких убогих, – недовольно ворчит Инга.
– Батистовая шляпа, выпивки нет! Короче, в деревню сгонять надо за дренчем, – констатирует Мустанг. – А то одуплиться нечем.
На базе официально провозглашён сухой закон. Да кто же будет соблюдать эти формальности, когда фестиваль-то неформальный. Однако существует огромное «но»: на базе нет вообще никакой торговли, даже хлебушком не затаришься. Особо тяжко страдают курящие, поскольку сигареты, как и выпивка, закончились в первый день. Закономерность любой тусовки: выпивка и сигареты заканчиваются как-то сразу и очень быстро, в каком бы количестве они не присутствовали.
Впрочем, денег тоже почти ни у кого нет. После лихого горбачёвского отбора денежной массы у населения под видом замены купюр и после взвинчивания цен чуть ли не в тридцать раз все мы как-то уравнялись в своей нищете. На нашем фоне «новые русские» блистают особо заметно. Но по фестивалям они не шастают.
– С добрым утром! Как спалось? – к нам подходит девица не особо красивой внешности, но шмотки на ней суперские. Это зря я так про «новых русских». Видимо, некоторые от скуки и сюда затесались.
– Кому утро доброе, а кому и не очень, – ворчит Макс.
– Это Лера, – шепчет мне Инга. – Пока ты где-то пьянствовала на стороне, она нашего Мустанга вовсю кадрила.
Девица берёт Игоря под руку:
– Куда путь держите с утра пораньше?
– За винищем, – хмуро басит Мустанг.
– Скорее уж за самогоном, – поправляет Макс. – Какое тут в деревне винище? Самопала бы где достать. Да и жрачкой затариться.
– А я знаю, где можно спиртным разжиться, – загадочно вещает Лера.
И тут я в ужасе вижу вчерашний глюк и бессознательно прячусь за спину Инги. Вроде ж я не пила с утра. Прямо на нас из кущерей надвигается громадное существо с надписью «Поэт» на лбу. На груди висит табличка: «Налейте бедному поэту Христа ради» и в руках гранёный стакан. Существо голосит:
– Не пожар, а пожарище
Разожгла дева-гёрла.
Мы сгорели с товарищем,
Она ж, сволочь, упёрла.
– Блин, ну на любом фестивале свой Гаврила. Достал ты уже, Бурозавр, – чертыхается Макс. Уфф, не я одна вижу сей глюк, это радует.
– Подайте Христа ради на опохмел, о, мои соаполлонные братья и сестры!
– Аполлон подаст, – ехидничает Макс.
– Не будьте скупосердыми! – канючит Бурозавр.
– Да отвали, самим бы кто подал, – закипает Мустанг. – Кружевная шляпа какая-то!
– Злые вы, – бурчит горе-поэт и уходит.
– Так, мальчики, за мной! – бодро командует хмурым парням Лера, и они послушно и с надеждой топают за ней.
Потихоньку начинает стягиваться народ из близлежащих палаток. У кого-то всё же находится заначка в виде бутылки водки. Целый клад! Я пока молчу про свое крымское вино, берегу как неприкосновенный запас.
Сооружаем закуску из вчерашних остатков еды, садимся завтракать. Тут возвращается троица: Макс, Мустанг и Лера, с двумя бутылями водки, несколькими пачками сигарет и продуктами. Понятно, добрый папаня подкинул. Народ опять веселеет, оживляется, приобретает человеческий облик и осмысленный взгляд. Люди вспоминают, что приехали-то они на самом деле на фестиваль, и нужно будет отыграть конкурсную программу.
Сегодня, собственно, самый фестивальный день и есть – работают мастерские с жюри, определяются призёры в различных номинациях. Вечером концерт из лучших (по мнению жюри) песен и стихов. А в воскресенье награждение победителей. Оно будет проходить уже не здесь, а на сцене городского Дома культуры, то есть в городе. Спонсоры в качестве призов и телики обещали подогнать, и магнитофоны. Крутые призы.
Кстати, так и не видела ещё этого загадочного барабанщика Лёсика. Говорят, вчера вечером он выползал из палатки, подзаправился – и обратно в нору. Ребята просят поиграть на отборе вместо него. Соглашаюсь. Мне-то какая разница? Я птица вольная.