…а она с Максом.
Он завопил ей, но только в мыслях: «Эй! Что ты делаешь?! Я люблю тебя!!!»
Шмыгнул носом, слёзы заткали мир.
– Аллергия, – сник он.
– Love штука жуткая… По себе это знаю. – Хо снял очки на миг. Стало видно щекастую, нос крючком, плоскость с щёлками, что вновь скрылись под линзами. И Хо сел на крыльцо – из камня – с пошлыми шутками:
– Нам на камень нельзя. Простата. Рак. Смерть в конвульсиях.
– Камень, – Влас дымил куревом, – тридцать градусов. Мы в тени. А ещё час назад этот камень наш ловил солнце.
– Кто что словил – по фигу. Хрен с ним… Но! Выпить хочется, – похихикал Хо, сняв сандалию, чтоб мизинцем копнуть меж пальцев.
Дима скривился. Не потому что Хо сделал так, а затем, что за всю их поездку Хо зубоскалил, будто общение значит глум… Фиг! Шуточки значат, что мир не стóит. Этот не так, мнил Дима, ведь зубоскалы, тронь их, вмиг сердятся, подтверждая: есть в мире ценное, что за гранью глумлений. И это ценное есть их «ячество». Зубоскалы внушают: всё дерьмо. Тем, кто слушает, вникнуть бы, что насмешнику и они дерьмо – все, кто слушает. Вот и Хо намекнул сейчас, что, мол, Дима «словил» ныть в ревности, Влас «словил» «Беломор» свой. Хо ж «словил» гнуть бурьян двора граблями. И лишь Макс «словил» – в этом фишка – важное, что желали бы все: Хо, Влас, Дима и остальные.
Влас в коробе выбрал пиво. – Тёплое…
– Пиво, – Хо открыл банку тёмного «Клинского», – быть должно восемь Цельсия для питья, пишут. Здесь же все тридцать.
– Брось в речку, и охладится… – Влас, взяв «Очаково», пил взахлёб; кадык дёргался под щетинистой челюстью.
– Мне, – вёл Хо, – к речке?! Чтобы продраться, надо с собой сто пива, чтобы не сдохнуть. Зной ведь! После вы охлаждай пивцо – а Хо спать пошёл? Вот что думаю: Максик скосит. Тренинг здесь классный, а ему в «Челси»… Мы, блин, потерпим. Стылое круче, нет проблем. Но, однако, в конце концов, градус тот же.
– Да, – согласился Влас. – Пусть Макс скосит. А мы и тёплого…
Дима понял: коль скосить к речке, выйдет действительно, что они слуги Макса, кто, трахнувшись, двинет барином принять ванны, мол. Максу весело… «Чересчур!» – вник Дима, взял тоже пиво, вскрыл его и пил залпом, хоть без желания. «С ней не я…» – изводился он. Почему? Отчего с ней – Макс? Смазливость в лад с глупостью и сноровкой бить мяч – важнее? Да ещё деньги… Так всё и есть, блин! Макса все «хочут». Сельская дева тоже не прочь с ним. Дима же, Влас, Хо, дряхлое старичьё, – пьют пиво… Им ведь не хочется, кроме хренова пива, секса и радостей. Они старые.
– Что, растопим печь? – он вскричал, выпив банку и её кинув.
– Ты приостынь, – Влас буркнул. – Тяги не будет. А топить надо. Стены из камня, сырость. Будет не в масть спать.
– Чёрт с этой тягой! – Дима поднялся и убежал в избу, где у печки дрова. Он впихивал ветки в топку, жёг их свирепо.
Тяга, блин?!
Нет её.
Вообще!
То, что Лена с другим, доказывало: тяги нет точно так же, как нет физических и иных законов, в лад коим Лене нужно быть с ним, не с Максом. А это значит, тягу ту – на фиг! Он Лену любит, но, коль законы не оправдались в высшем, то есть в любовном, то – нет законов.
– Тягу им?! – злился он. – Фиг им, тягу-то!
Дым не шёл в проход. Он, спеша, ломал хворост, вталкивал в печь бумагу и раздувал ртом пламя. Дым стлался вспять в избу. Окна – мёртвые и без форточек, он единственно мог открыть дверь в сени. Взялся ток воздуха по-над полом, в коем он ник, согнувшись, и продолжал труд, глупый и тщетный. Слёзы текли – от дыма и от отчаянья… Лена там наслаждается, изводила мысль. Но была мысль и стыдная. Влас сказал, что нет тяги. Вышло: Влас прав, а он вновь неправ?! С давних пор, как он втюрился в Лену, – пятнадцатилетнюю, за которой ходил Влас, – тот, получается, был умней его и правей. Он слабак даже печь топить, а любить слаб тем паче. Love сложней топки. Чтó он для Лены? Он – неумеха, нытик и бездарь.
Выскочив и взяв пиво, он сел на крыльцо, близ Власа… Что он экстерном школу закончил – мелочь. Алгебру знавший, в русском смышлёный, в жизни он нуль, считай. Влас вот вида не подал, что хочет Лену, – он же слезу пустил, истерит почти, мается…
– Ты, Влас, прав. Тяги нетути. – Он пил пиво.
– Типа, избу, – шутил Хо, – ты задымил, да? Спим мы в хлеву?
– Всё выветрит… – буркнул Влас. – Съерундил, Димон, но два градуса дым твой даст; раньше станем топить. Вместо полночи – в десять.
Воспламенённый, Дима вскочил. – Скошу пойду! Но для нас. Те пусть порются!
Он шагнул. Его двинуло. Он едва не упал и понял, что жутко пьяный, да и отравлен чёртовым дымом. Но было весело. Выпив снова, он засмеялся, вышел к сирени, что окаймляла двор. Там, за нею, – бурьян, уходивший вниз. Там была также пойма, новый склон. А там – яркое солнце!
Жуть стало весело! Он вскричал, демонстрируя, что им весело – веселей, чем тем двум в саду.
– Влас, шашлык! Разведём огонь? Будет классно.
– Правильно! – гаркнул взявшийся сытый Макс, кобенясь, чтоб показать им: вот я! только что с тёлки! что вы здесь скисли?
Но все молчали, даже когда, придя, Лена бросила: – Тропку б, кстати, на речку. Хочется влаги!
Но все молчали.
Дима подумал: блеск молчат. Супер круто… Так ей! Раз их забыла, чтобы спать с Максом, – сходно и им плевать. Адекватная сделала б прежде стол для всех, посидели бы… А потом, что ж, сексуй… Но не так, чтобы, кинув их, трахаться, а теперь вот купаться… Фиг ей!
– Ты, блин, сама коси, – ляпнул Дима. – Фифа-царица.
Лена окрысилась. – Свянь, щен!
– Ты, Лен, сама кто?
– Кто?
– Ты не знаешь? – Дима язвил.
– Конец грызне! – Макс прервал, уперев руки в бёдра и на всех глядя, – но, одновременно, и являя: вот я, любуйтесь! Видите бицепсы? шары икр? плашки мышц живота? – Прикольно так побывать в глуши! – вёл он. – Выпить есть, хавать есть… Прокошу – шашлычок скоптим, искупаемся… В общем, жить, это круто. Я жить люблю.
– Ты бог! – хохотал Хо дико.
Макс оглядел косу. – Сделаем! – объявил вдруг, взяв косу на плечо, как в фильмах.
– Нёс косу на плечи! Лису засечи! – выл Дима пьяный.
– Стой! – начал Влас. – Не Димон стой – Апóл стой. Как ты прокосишь? Надо отбить, отточить косу… Молоток с бруском есть?
– В машине, – и Макс ушёл.
Вернувшись, он, выпив пива, сел точить лезвие, бросив Хо: – Сфотай.
Тот стал снимать его с Леной, севшей с ним на крыльце в обнимку.
Дима ярился: если не любит – чёрт с ней.
– Чёрт с ней!! – он крикнул.
Пойма ответила: «Чёрт с ней!!»
Дима впал в раж. – Чёрт! Чёрт!! – вопил. – Эхо!
– Беды накличешь, – хекал Хо.
Лена крикнула вслед за Димой. Пойма ответила. Макс открыл банку пива.
– Тёплое… Не как в баре. Как бы не вырвало.
– В дом внеси, – надоумила Лена. – Там попрохладней. Дом ведь из камня. Надо бы печь топить.
– В дом?! В погреб!! – Дима склонился, чтоб взять бутылку.
Выпив, разделся, выставив впалую, худосочную грудь. Стесняться? Лена не любит, жизнь потеряла смысл. Нету разницы, умный он или глупый, крут или слабый… Пусть, то есть, смотрит; пусть убедится, что, мол, не зря не любила длинного и тщедушного сопляка. Пусть смотрит.
– Хватит пить, облюёшься… Погреб, да? – продолжал Влас, выпив из банки и меж двух пальцев взяв папиросу.
– Мы, – Макс рыгнул, как гром, – брали пойло в тех Ивицах; продавец сказал: погреб. Типа, в лощине.
– А я гадаю, – ожил Хо, – где он, погреб-то. Час ходил-искал.
– На фиг, – Лена взяла курить супер-тонкие сигареты. – Погреб? Фиг с ним… Проблема!
– Лена, проблема, – вставил Хо, – Дом без погреба, он не дом. Фикция! Коль нет погреба, дома нет. Возвели не чтоб жить. Чтоб… сманить сюда, полагаю, – мыслил Хо. – Так-то.
– Чушь! – Лена хмыкнула и прошла к крыльцу. – Это фикция? Стены в метр толщиной, из камня, крыша соломенная, с гнилью; древние двери… и старый сад… Здесь жили. Здесь явно жили! Жили до нас, века до нас! Дом не макет!
– Пусть жили. Это не важно. – Хо, сев близ Власа, глянул на Лену, – тёмные линзы глянули, если точно; ну, а глаза устремились Лене на груди? Это почуяв, та отошла сказав:
– Блин, очки б снимал! Сам в тени, а очки – будто он в Антарктиде. Ты в них на море был, здесь в очках… Цэрэушник!
– Лен, я не против, – хохотом отозвался Хо.
Дима, как ни был пьяным, понял: хохот – знак Хо, примета. Как, скажем, ленин знак – груди, максов знак – культуристский типаж, а у Власа – облик громилы с запахом пота.
– Лен, дело в погребе, – Хо настаивал.
Диме вспомнилась страсть японцев, пусть Хо кореец: создали бизнес кукол в вид настоящих. И составляли гарем из них. В этом всём – отношение к женщине как к объекту лишь удовольствия. Хо кореец. Нрав Хо – восточный. Вдруг Хо в очках всегда, чтоб смотреть на низ Лены? Хо иссмотрел её всю, гад! всю исслюнявил!! Дима озлился. Сам вот он любит ленину душу, мнил он… Но, вдруг подумав, что любит яро круглости Лены, стал молча слушать.
– В нём держат овощи и другой продукт, – вёл Хо. – Погреб – склад важного. Есть погреб – и дом в порядке.
– Всё? – скисла Лена. – Что ж он в лощине, а не у дома, если он важен?
– Для экономии при строительстве. Что в лощине? А там есть склоны, что позволяют использовать и рельефность. – Хо снял очки и протёр их.
Солнце склонялось. Тень от соломенной кровли ширилась. Было душно. Воздух пах травами, камнем, химией джипа.
– Пиво остудим, – начал Макс. – Пиво тёплое, просто дрянь. Хорошо б, – повернулся он, улыбаясь, – в погреб попутно… Я от лощины косить начну, где тот погреб, как продавец сказал. Докошу и проверим… – Он посмотрел на всех, сделав паузу. – Соглашусь-ка на «Челси»…
Лена запрыгала к нему с визгом.
– Да, Ленóк, – Макс твердил, отведя косу и прижав к себе девушку. – Серость, глушь, запустение… А на кой мне? Фиг! Меня мир зовёт. Шварценеггер плевал жить в Австрии, смылся в США, стал великим. Раша не Австрия. Но тем более. Правда, я не актёр…
– Актёр! – встрял Хо. – Пробуй!
– Я не актёр, – Макс хмыкнул. – Я еду в «Челси»… А если сняться, ну, типа, в клипе… Что я сказать хотел? Этот день мой, может, последний в нашенской Раше, – так сказать, в коренной, да? Надо зажечь, да? Чтоб до упаду! Хо, ты снимай, как… Вот, блин, сценарий. Будущий стар жил сельскою жизнью, в старой избе под крышей… Ну, и косил притом… Накосив, сложу стог… Романтика!.. Лен, уедем. Запад, он любит, если звезда создаёт себя… – Макс рыгнул опять. – Сложим рульный миф, стопудово.
Он оглядел косу, отстраняясь от Лены. После он, отойдя к плетню, посмотрел на лощину – «поле работы» – и покрутил косу, будто палку, чтоб явить игры мускулов. После – вышел через калитку, смял близ репейник, чтобы «плацдарм» был, взял косу, как в кино берут, сделал взмах, неуклюжий, куцый. Вдруг, громко крякнув, щёлкнув по лезвию, стал точить его, неумело и дёрганно. Наконец, сделал новый взмах – краткий, слабый, негодный.
Хо снимал камерой. Влас сидел на крыльце. Пивший Дима смекнул: Макс косить не умеет. Лена же таяла от восторга, – веря, естественно, что иначе не косят.
– Жуть, – сказал Дима.
– В целом, дерьмово, – Влас согласился.
Это была не косьба, а смех. Макс не шёл с каждым взмахом, как косцы-профи. Взмахов и не было – лишь тычки, что трясли бурьян. Он лишь рвал траву, оставляя неровную травяную щетину. Часто носок косы взрывал землю либо взвивался. Макс прошёл метра три вниз… лезвие звякнуло; на косье вис обрывок.
Хо прохехекал: – Кончен труд? Типа, взъелась коса на камень?
Дима ржал – но не что коса порвалась, а что Лена с мажорчиком, кто не может, кроме как мяч гонять, ничегошеньки.
– Ехай в Англию!! – выл он.
Макс поднял камень, чтоб показать им: вот, мол, виновник, – и зашвырнул камень вниз в лощину.
– Хрень… – засмущался он. – Съездим, Влас, я ещё прикуплю косу… и возьмём, кстати, выпить. Выкосим ход к воде. Да и зной спадёт… Сколько? Восемь? Мы за час… мухами!
И Влас встал, хотя выпил, вроде бы, много. Он уступил вдруг. Даже казалось, что он лакействует перед Максом. Впрочем, Макс прав был: пиво закончилось. А Влас пил не пьянея. Много пил также Хо. Круг травы у крыльца в бутылках и в мятых банках из алюминия.
Сходно пьян был и Дима, но, тем не менее, он решился пить вусмерть. Было, что вдохновляло в Ведьмином Куте. Здесь – точно первый час человечества из пяти человек, и один из них женщина. И здесь нет ни традиций, ни вер, ни правил: всё-всё возможно. В это вник не единственно Дима, в это вник также стойкий, самодостаточный цельный Влас, что явственно мнит напиться. А это значит: что-то случилось. Невероятное. Может, максовы планы взять Лену в Лондон? В школе Влас за ней бегал… то есть не бегал, а поджидал её, провожал хмуро, яростно, и его так боялись, что не осмеливались встревать. Влас дюж был, и он пах зверем. Лишь Аполлону он уступил её, чтя спортивность и атлетичность, хоть был сильней и без круглых мышц… Либо ленина нутряная страсть к Максу Власа смирила… В Ведьмином Куте, Дима вник, Влас, в тоске из-за скорой разлуки, вздумал напиться.
Как джип уехал, Лена пошла курить на кривой «Максов выкос» перед лощиной. Дима побрёл за ней и стоял, свеся длинные лохмы с пасмурных, в стельку пьяных высот своих, ей на плечи. Страсть накатила, стоило Лене вынуть вдруг розовый и гламурный смартфон (клон пухленькой, с налитыми грудями Лены). Плюс ещё зной был, что мозг туманил. Как Лена кончила телефонный трёп: «Мама, норма… Мы в Тульской области…» – Дима, рухнувши, стал хватать её ноги, снизу вверх, норовя вознестись до шеи.
– Жесть… – она злилась, ткнув в него, к ней прилипшего, пальцами. Сигарета из губ её выпала. Отключив смартфон, Лена стала пихать его и второй рукой. – Спятил… Ты, крезанутый… Я скажу Максу… – Лена твердила, но, впрочем, тихо, чтобы не слышал близ избы Хо.
Он сжал её. – Я люблю тебя! – Он шалел от такой к ней близости.
– Всё, Дим, хватит… Ты, блин, как мальчик… Ну, отвали, прошу…
– Я люблю тебя!!
– А я – Макса. Тему закрыли.
– Нет, не закрыли! – он повторял. – Что Макс? Что за Макс?! Он не любит!
– Любит не любит – а Макс мужчина, – фыркала Лена. – Ты не мужчина. Женщина говорит тебе, что не любит… Ты, как репей, пристал… Отвали… – Она пятилась.
– У меня всё горит внутри! – Он трусил за ней на коленях. – Я так люблю тебя!
– Мне плевать. То он шлюхою обзывает, то, дескать, любит…
– Нет, я клянусь!!
– Дим, стухни. Мы с Максом счастливы… Хочешь правду? Я вас не вижу: ни Хо, ни Власа. И ни тебя. Вник? Я вас не вижу. Просто нули… Макс… Макс… Он… Умри – я верна ему буду. Макс – он мужчина. Макс мой кумир навек…
– В школе ты была с Власом… – плакал он. – Ты всё врёшь!
– Отвали. Была маленькой… Школа, школа… Я была девочкой… А вот ты был!! – взвилась она, сверху вниз злобно глядя и не толкаясь; он, прекратив хватать, лишь стоял застыв и держа её талию. – Ты никто был, козявка! – крикнула сипло Лена. – Ты на себя глянь. Кто ты, Дим? Истеричный сопляк, ничтожество… Ничего ты не можешь.
– Я сдал экстерном!
– О! Это стоит лишь аттестата, Дим! Аттестаты в метро купи, сотня баксов… Что с тобой делать? Мне, Дим, семья нужна. Макс талантлив, в «Челси» поедет. Скажешь, второй состав? Будет первый… Это ведь миллионы в год… сотни, блин, миллионов! Но и, глянь, папа – кто? Олигарх… К тому ж есть посмотреть на что. Он красив нереально – Макс. Крышу сносит. Сельские одурели, сам видел. Макс…
– Он не любит тебя! – ныл Дима. – Я за тебя отдам жизнь!
– Кончай, Дим. Только без пафоса… – Лена вынула, пропустив свою руку рядом с его рукой, соскользнувшей к бедру её, из кармана шорт сигареты и закурила, выпрямясь, уперев в ладонь локоть. – Что значит жизнь отдам? Не отдашь. Ты не жизнь отдать хочешь, а меня трахнуть… Блин, не война, чтоб ты жизнь давал за меня или родину… – Лена стала язвить вовсю, осмелев в его хватке, плюс сыпля пепел на его голову. – Он мне жизнь отдаст… Сколько лет мне ждать случая? Ты ботáн, Дим, маленький мальчик… Блин, я не верю. Влас бы не так сказал. Я б поверила, если б он сказал. Власу веришь. Влас это чёткий, крепкий мужчина, он слово держит. Скажет и сделает… Ты ж отдашь, что и сам помрёшь, и меня убьёшь… Дим, не надо!.. Всё, ты расти давай. Твои девочки в пятый класс, Дим, ходят. В них романтизм сейчас. Юнош бледный с взором горящим им как раз в тему. Всякое эмо… Только не мне. Я старая. Мне семью пора. Перезрела я.