Евгений Константинов
Судьба Застолья
– Внимание, мелкота! Слушай сюда, – Серега Костиков по прозвищу Шуба разглядывал с высоты своего роста «ожившие» фигурки, не превышавшие высотой мизинец – новых живчиков, пополнивших территорию Застолья. Четыре маленьких женщины и двое мужчин без особой тесноты могли поместиться у него на ладони.
– Я – скульптор, для вас – Вышний, потому что все вы – творение моих пальцев. Вот этих вот самых пальцев. Все вы вылеплены из пластилина и затем посредством моей воли, обрели способность двигаться, есть, пить, получать удовольствия, страдать морально и физически и тому подобное. При этом все вы – уменьшенные копии конкретных людей живущих в нормальном мире.
Спокойно, мелкота, спокойно! И не размахивайте руками, я все равно никого из вас не слышу. Прежде чем предпринимать какие-либо действия, хорошенько меня выслушайте.
Короче! В данный момент вы находитесь на новой территории Застолья. На так называемой «Глухомани». Существует еще и старая территория, более благоустроенная в плане цивилизованной жизни, которую населяют такие же, как вы живчики. Чтобы вам был понятен, так сказать, масштаб вашего теперешнего жизненного пространства, представьте, что вообще вся территория Застолья занимает примерно две трети письменного стола – в его длину и ширину. При этом стол двумя сторонами вплотную приставлен к углу комнаты, а с двух других сторон территорию омывает бурная река, преодолеть которую при всем желании нет никакой возможности…
Так оно и было на самом деле. Серега Костиков по прозвищу Шуба потратил довольно много времени, чтобы увеличить территорию Застолья и чтобы слепить новых живчиков. Шуба сам, волей стечения обстоятельств воссоединившись с собственной оживленной копией, провел несколько дней в Застолье, и ему на собственной шкуре довелось испытать прелести глобальной зависимости от воли Вышнего.
Он осознал, что даже там, на сильно ограниченном пространстве, все равно жизнь идет своим чередом, что каждому живчику ничего человеческое не чуждо. Он лишний раз убедился, что стопроцентно в ответе за тех, кого слепил и оживил. И к огромному своему удовлетворению Серега Костиков пришел к выводу, что созданное собственными пальцами, оказалось очень важно не только для него самого, но и для других людей.
Дело было не только в том, что, благодаря способностям Сереги Костикова и его живчиков был вычислен серийный маньяк, калечащий и убивающий молодых девушек, который, осознав неотвратимость наказания, покончил с собой. И не в том, что несколько раньше, опять же, благодаря удивительным способностям Костикова, удалось раскрыть дерзкое преступление, когда были ограблен инкассаторский маршрут и убиты два человека. Шубе казалось, что его особенное вмешательство в жизнь знакомых ему людей привносит в их существование некую искру, некий стимул взбодриться.
Среди инкассаторов у Костикова был хороший приятель Андрюха Кузнецов – орнитолог. Андрюха жил в Братцево, в небольшой двухкомнатной квартирке, и при этом постоянно держал дома два десятка певчих птиц. Не каких-нибудь там канареек и попугайчиков, а лесных птиц: чижей, щеглов, пеночек, синиц, зеленушек… Это было его серьезное хобби, на котором Андрюха еще и денег зарабатывал, подавая на птичьем рынке тех же синиц и снегирей. Но речь не об этом, а о том, что Андрюха заразил своей любовью к певчим птицам многих и многих своих знакомых. Будучи старшим или сборщиком в течение инкассаторского маршрута, он с таким упоением и любовью рассказывал о прелестях пения птичек, что заражал коллег этой самой любовью, и они просили Андрюху принести в клеточке послушать хотя бы одного чижа или щегла. И он приносил, а инкассаторы и водители проникались голосами певчих птиц и покупали их у Андрюхи, и потом нарадоваться на этих пичужек не могли…
Другими словами, у людей проявлялся интерес не только к банальным футболу-хоккею с пивом и водкой, не только к рыбалке и охоте в сопровождении тех же самых алкогольных напитков, но, оказывается, им еще нравилось и пение лесных птичек. И это было хорошо, правильно.
У Сереги Костикова было много друзей, и недавно он поймал себя на мысли, что среди знакомых ему инкассаторов – людей опасной профессии, довольно много тех, кто действительно увлекается чем-то, что называется, по-взрослому. Один из напарников Костикова разводил аквариумных рыбок, даже какую-то новую породу вывел, о чем и в газете написали. Николай Гаврилович – непревзойденный игрок в домино, собирал марки, и его коллекцию можно было экспонировать на выставках. Пропойца Володька Торопыгин обожал джаз и отдавал последние деньги за редкие виниловые диски любимых исполнителей этой в высшей степени достойной уважения музыки. Валера Царев был по прозвищу Радио, мало того что ярый книгочей и букинист, спартач и меломан, так и еще фанател от разного рода бань, куда постоянно затаскивал с собой Серегу Костикова, к немалому, кстати, Серегиному удовольствию.
Самое удивительное, что анализируя все это, Шуба поймал себя на мысли, что многие его знакомые, не инкассаторы, как раз ко всяческим там интеллектуальным хобби были абсолютно равнодушны.
Для одних свет клином сошелся на автомобилях – нет, не на моделях автомобилей в разных масштабах, а именно на автомобилях, как средствах передвижения. Сам Шуба ничем, как средства передвижения не считал ни автомобили, ни автобусы-троллейбусы-трамваи. Ну, что во внутренностях этих средств может быть интересного? Как и во внутренностях любых других машин, приборов и т. п. Что интересного может быть в лопате, в молотке, в ломе?
Один давний приятель Сереги был постоянно погружен в строительство на своем дачном участке и в ремонт в своей московской квартире. Погружен – годами. Складывалось такое впечатление, что кроме стройки и ремонта его больше ничего не интересует. Казалось, ну вот заменил он в квартире окна, ну, поменял потолки, ну, непонятно для чего расширил на даче терраску, изничтожив при этом две плодоносящих яблони, ну и довольно. Ан нет, обнаруживались новые нескончаемые ремонты и стройки…
Другой его школьный приятель не занимался вообще ничем. После школы, в течение трех лет он поступал в финансовый институт и, в конце концов, поступил, – к тому времени, как Костиков, честно отслужив два года на границе, вернулся домой. Закончив институт, приятель был-таки призван в армии – офицером – куда-то на Урал, где женился, родил дочь и, отбарабанив положенное, вернулся в Москву и стал работать… в мастерской по ремонту зонтов. Он не пил, не курил, в карты не играл… Он любил слушать «Машину времени» и болел за московский «Спартак», при этом ни разу не был на концерте любимой группы, и ни разу в жизни не ходил на стадион, чтобы посмотреть футбол вживую. Однажды его жена позвонила Сереге и буквально взмолилась, чтобы он хотя бы раз хоть куда-нибудь вытащил эту «амебу обыкновенную»: хоть на рыбалку, хоть по грибы, ну, хоть куда-нибудь!!! Серега вежливо открестился, мотивируя, что инициатива должна исходить, в первую очередь от самой «амебы обыкновенной». Инициативы от школьного приятеля так и не последовало. Ну, и слава тебе Господи…
На самом-то деле Серега Костиков, как и его друг-орнитолог приобщил к своим любимым занятиям – рыбалке и охоте – многих знакомых. Он даже был инициатором создания среди коллег-инкассаторов коллектива охотников-рыболовов, и такой коллектив до сих пор благополучно функционировал. Имели место коллективные выезды и на рыбалку, и на охоту, что Серегу Костикова и его приятелей бесконечно радовало.
Конечно же, для большинства членство в этом коллективе, все эти выезды на природу, были еще одним поводом «культурно отдохнуть»… Что ж, как неоднократно повторял Володька Торопов: «Человек не может не пить»…
Когда Шуба лепил свои пластилиновые фигурки, он всегда подсознательно имел в виду какого-то конкретного человека или собирательный образ нескольких людей, и понял он это лишь, очутившись в Застолье. Немного позже, уже восстановившись в нормальном мире, он понял, что все им созданное, принесло свои плоды. У каждого прототипа живчика в жизни что-то изменилось. Изменилось хотя бы потому, что они стали видеть другие сны – про жизнь своих собственных копий. Про непростую, опасную, жестокую жизнь.
После того, как некоторые живчики по разным причинам покинули территорию Застолья, подобные сны у их прототипов прекратились. Должны были прекратиться. Во всяком случае, самому Шубе Застолье больше не снилось. И оно не должно было сниться Любке Скоросчётовой, Кате Жайворонок, Нине-Нинидзе, Марине Савельевой, Степану, то есть, Славке Баукину, Юле, Татьяне Юрьевне, французу Леону и Даше…
Однако в Застолье остались живчики, которых, наверное, тоже пора было восстановить со своими прототипами. В первую очередь это касалось Борисыча, Боярина, Фуфела и Марго. Были еще Тамара и Тимофей, но об их судьбе прежде следовало хорошенько подумать.
Тамара, жившая с Федотом, что называется, душа в душу, заявила, что беременна. На то же самое намекнула Зинаида, делившая одну комнату с Тимофеем. Изымая из Застолья Тамару и Тимофея, скульптор в первом случае оставлял бы безутешно горевать по возлюбленной будущего отца, во втором – наоборот оставлял в одиночестве будущую мать, и в обоих случаях детям грозила безотцовщина. Проблема…
Проблема усугублялась еще и другим. Прототипы самых первых обитателей Застолья – Никодима и Федота, в реальном мире давно умерли. Судьба Зинаиды – прототипа ее копии в Застолье была скульптору неизвестна. Как творец, как Вышний, Шуба просто не имел права изымать из Застолья Никодима и Федота – тем самым, он, можно сказать, прекращал бы жизнь своих «детишек». И если бы, допустим, прототип Зинаиды тоже прекратил свое существование в нормальном мире, то изымая ее копию, Шуба прекратил бы существования не только Зинаиды-живчика, но еще и ее будущего ребенка! На это скульптор пойти никак не собирался, да и не мог морально.
Ну и, конечно же, не стоило забывать еще о двух живчиках, «слепленных» совершенного из другого теста. И не слепленных даже, а превращенно-перенесенных. О Владе и Машке. Что с ними делать Серега Костиков вообще не представлял. С одной стороны, его мучила совесть – это он способствовал тому, чтобы два человека оказались вырваны из реального мира и оказались заперты на сильно ограниченной территории и лишены многих благ цивилизации. С другой стороны, сделал он это вынужденно, чтобы самому не лишиться многого и очень многого. За что Влад с Машкой боролись, на то и напоролись. Конечно же, надо было с ними что-либо решать, но пока, что называется «не горело»…
Горело с Борисычем, Марго, Бояриным и Фуфелом. Горело потому, что у всех у них завязались отношения с другими живчиками, и разруливать эти отношения с прототипами в реальном мире лучше было бы, покончив со сновидениями и воссоединениями душ.
Поэтому Серега Костиков, спустя некоторое время после возвращения из Застолья, последующих разборок с братками Артура Новикова, разоблачением серийного маньяка Тёзки и тому подобное, более-менее пришел в себя и, якобы, отгуляв отпуск, вышел на работу на утренний инкассаторский маршрут…
С детства Сереге Костикову очень нравилась комедия «Семь стариков и одна девушка». По сюжету фильма один из тех самых «стариков» работал инкассатором, и из его уст прозвучала очень значительная фраза: «У меня работа опасная, я деньги вожу!»
Костиков стал человеком опасной профессии после службы в армии. Кстати, как и еще несколько пограничников, с которыми он служил и которые служили до и после него. В армии они охраняли границу, на гражданке – государственные ценности.
По большому счету, профессия действительно была смертельно опасной – пусть редко, но время от времени на инкассаторов случались нападения. Инкассаторов грабили, в них стреляли, их убивали… Но и на любого человека, возвращающегося домой в темноте, могли напасть и ограбить-убить. Да и скольким еще опасностям постоянно подвергается человек, который не замкнулся у себя дома, а жил полноценной жизнью со всеми ее прелестями и рисками! Хотя, и забившийся в сою конуру, разве не подвергается опасности, к примеру, погибнуть под обломками дома, взорвавшегося из-за утечки газа…
Для Сереги Костикова опасность его профессии была пустым звуком. Возможно, потому что за два года службы с автоматом за плечом, ему так и не довелось вступить в схватку с нарушителями границы. Просто потому, что нарушителей не было! Прошли времена следопыта Никиты Карацупы с его собакой и других знаменитых пограничниках, о которых писались книги и снимались фильмы.
Нет, во время инкассации очередного магазина или сбербанка Костиков, не позволял себе расслабляться: вертел головой по сторонам, прикидывал, кто из прохожих может оказаться злоумышленником, отмечал для себя места повышенной опасности, где может быть совершено нападение тех самых злоумышленников.
Ничего не помогло, когда весенним вечером, после инкассации очередного магазина, на улице, в темном углу ему саданули дубиной по затылку, а затем из его же пистолета тяжело ранили старшего маршрута, убили водителя, убили кассиршу того самого магазина – Викторию Ким, после чего преступники похитили мешок с инкассаторскими сумками, набитыми деньгами, и скрылись.
Тот случай ничуть не сподвиг Костикова сменить опасную профессию. Однажды, возвращаясь после работы домой, он едва не погиб – кто-то выбросил из окна многоэтажки бутылку из-под шампанского, и она грохнулась об асфальт прямо перед Серегой, то есть, следующий его шаг пришелся как раз на место ее падения. Если бы какой-то идиот запулил эту бутылку мгновением позже, либо Серега немного ускорил шаг, то все – не было бы его больше на этом свете… На следующий день Костиков возвращался домой прежним маршрутом, но теперь при подходе к многоэтажки задирал голову – не летит ли в него еще одна бутылка из-под шампанского?
У Сереги Костикова даже в мыслях не было уйти из инкассации после ограбления его маршрута и получения травмы головы, после тяжелейшего ранения старшего – Петра Терентьева по прозвищу Боярин, после гибели водителя Сергея Скворцова и кассирши Виктории Ким. Но на свой вечерний маршрут он решил не возвращаться, но не столько потому, что это было связано с воспоминаниями о трагедии. Кстати, начальник инкассации все равно бы этого не допустил по чисто профессиональным соображениям. Костикову никогда не нравилось работать в вечернюю смену, а закрепиться на утреннем маршруте было проблематично, потому что среди инкассаторов и без него хватало людей, считавших, что вечерники по-настоящему живут только в свои выходные, а остальные пять дней у них из жизни выброшены.
С этим трудно было не согласиться: как правило, откатав вечерний маршрут, инкассатор возвращался домой поздним вечером, уставший, частенько – поддавший, мечтающий расслабиться, глядя в телевизор. Более менее, хорошо было тем, кого дома ждали вкусный ужин, заботливая жена, любящие дети. Для семейных людей эти быстротекущие вечерние часы имели смысл. Для таких, как тот же Боярин – вряд ли. Потому-то дважды разведенный Петр Терентьев после окончания маршрута не спешил домой. Там ему одному абсолютно нечего было делать. И во многом поэтому-то он, да и многие другие инкассаторы – неважно, семейные или не семейные домой не торопились, задерживались, чтобы выпить по дозочке с коллегами, а лучше – по две дозочки, чтобы поговорить…
Сереге Костикову, благодаря его многочисленным хобби, всегда было чем заняться у себя дома. Но помимо домашних увлечений он еще очень любил рыбачить и охотиться. Работая в вечернюю смену, выехать на ту же рыбалку он мог позволить себе всего лишь в выходные, работая же на утреннем маршруте – хоть каждый день. То же самое касалось и общения с друзьями.
Поэтому, появившись в кабинете своего начальника Александра Петровича Матвейчикова после окончательного выздоровления, он даже не столько попросил, сколько просто сообщил, что хотел бы впредь работать на одном из утренних маршрутов, обслуживающих сбербанки. Ничего страшного, что в этом случае ни о каких чаевых даже речи не шло; для Шубы важнее всего было свободное время. И Петрович, конечно же, пошел ему навстречу…
И вот, отработав очередную смену, он поспешил на Сретенку в потаенную квартиру, где продолжало существовать Застолье с его обитателями. На первый взгляд, с обитателями было все в порядке. Но, пообщавшись с глашатаем Федотом, прочитав адресованные лично Высшему, то есть, лично ему записи живчиков, Шуба сделал однозначный вывод, что настала пора вмешаться. Для начала – вмешаться его пальцам.