Пальцы свое дело знали. Через некоторое время стандартная платформочка-заготовка размером немногим меньше тетрадного листа оказалась покрыта толстым слоем зеленого пластилина, который скульптор часто-часто истыкал иголкой, добиваясь видимости, якобы это мох. На мху появились два поваленных дерева с обломанными сучьями, пенек, по краям поляны – заросшие травой кочки с виднеющимися красными шляпками подосиновиков и желтыми – сыроежек, в одном углу – холмик муравейника. Попробовать слепить самих муравьев скульптор не решился, как в свое время не стал даже пробовать вылепить колоду катр. Слишком крупными бы они получились.
Зато между поваленных деревьев возникло костровище с жаркими углями, над которыми были пристроены четыре шампура с нанизанными кусками мяса, колечками лука и помидорками, на пне, на расстеленной газете – бутылка водки, стаканы и закуска: пучок зеленого лука, розово-белая редиска, соленые огурчики, открытые банки с сайрой и шпторами, тюбик с кетчупом… Дополняли композицию кучка запасных дровишек, воткнутые в дерево нож и топор, не до конца выпотрошенный рюкзак, из бокового кармана которого торчало горлышко еще одной бутылки, и синее ведерко, доверху наполненное малиной.
Не хватало в композиции только персонажей, организовавших этот пикник, тех, кто будет все это пить и есть. Но с персонажами все было проще простого, они собственно уже имелись. Скульптор обратил взор на Застолье, жизнь в котором текла своим чередом, и, недолго думая, аккуратно пальцами перенес из него на полированную поверхность стола одного за другим четырех живчиков: Борисыча, Фуфела, Боярина и Марго.
Тут же все четверо превратились из живчиков в обыкновенные пластилиновые фигурки. А еще через некоторое время эти фигурки заняли свои места в композиции «Пикник у муравейника». Они сидели на поваленных деревьях, и Марго, держа двумя руками шампур, принюхивалась к шашлыкам, Борисыч нарезал дольками огурец, а Фуфел подставлял стаканы под горлышко бутылки, которой распоряжался Боярин.
Серега Костиков тоже решил выпить. Он был доволен проделанной работой и ничуть не сомневался, что сделал все правильно. Недавно он точно так же изъял из Застолья Дашу и поместил ее фигурку в композицию «Лавочка влюбленных», в которой она обнималась на лавочке под березкой с фигуркой Шубы. Композиция стояла себе в серванте за стеклом, и в жизни Даши Завидоновой и Сереги Костикова все было в порядке…
Телефон зазвонил, как только Шуба поднес ко рту наполненную водкой рюмку. Он чуть помедлил – выпить сейчас или чуть позже, телефонная трель повторилась, и Шуба, переложив рюмку в левую руку, взял трубку правой. Звонил Борисыч.
– Шуба, что это было? – даже не поздоровавшись, спросил капитан милиции. – Ты сделал что-нибудь буквально несколько минут тому назад?
– Борисыч, с тобой что-то случилось, – вопросом на вопрос ответил Шуба.
– Я-а-а… Я вдруг почувствовал, что стал другим, вдруг, в одно мгновение изменился. Вдруг, как-то само собой узнал очень многое. Узнал о себе… Или просто вспомнил… – Борисыч замолчал.
– Почему? – немного погодя, поинтересовался Шуба.
– Это я тебя спрашиваю – почему?
– Тебе при этом стало… лучше?
– Не знаю. Может быть, насыщенней? Или нет, не совсем верное слово…
– А мне это слово понравилось. Насыщенней. Ты о нем Акимову расскажи – инженеру нашему душ человеческих.
– Точно! – кажется, обрадовался Борисыч, и в трубке послышались короткие гудки.
Серега опрокинул рюмку, но закусить не успел, вновь зазвонил телефон.
– Шуба, ты, как сам? – услышал он в трубке.
– Фуфел, ты, что ли? – Костиков терпеть не мог, когда звонивший не считал нужным представиться. Знакомых у него было много, и не каждого он мог сразу узнать по голосу. Водителя суточной машины Владимира Селиванова на этот раз узнал, возможно, потому что только что о нем подумал.
– А кто еще-то? – кажется, удивился Фуфел. – Ладно. Ты завтра на свой утренний выходишь?
– Ну, да – сборщиком. Старшим – Гаврилыч…
– Понятно. У твоего Краснова завтра с утра техосмотр. Так что забронируй на свой маршрут меня. Я Петровича должен буду привезти, так что задержусь немного. Подождешь?
– Подожду. Только я не совсем понимаю…
– Как денежку развезем, – не дал договорить ему Фуфел, – заедем в Боткинскую – Боярина навестить. Ты же не против?
– Да я-то нет, а вот Гаврилыч…
– Договоримся с Гаврилычем.
– Хорошо, Фуфел, мы тебя подождем…
Постоянным напарником Костикова, после его перехода на утренний маршрут, стал Николай Гаврилович – пожилой инкассатор, давно перешагнувший пенсионный возраст, но всегда бодрый, трезво рассуждающий и, можно сказать, правильный. Шуба уважал Гаврилыча еще и за то, что с ним всегда было о чем поговорить, к тому же тот был еще и заядлый филателист. Да и мужик он был нормальный – хоть и уважал, и соблюдал инструкцию, но без фанатизма, и если надо было водителю или напарнику после выполненной работы заехать куда-нибудь по своим делам, Гаврилыч никогда не вредничал.
Тем более Николай Гаврилович ничего не имел против того, чтобы после развоза по сбербанкам государственных ценностей, Фуфел заехал проведать Боярина, серьезно пострадавшего во время ограбления. Правда, сам Гаврилыч в Боткинскую не пошел, остался в машине у ворот знаменитой больницы, в которой однажды как-то и сам залечивал язву. Навещать Боярина пошли водитель и сборщик, при этом у Шубы был с собой пакет с фруктами, соками и кефиром, у Фуфела – фляжечка коньяка.
Петр Терентьев пребывал в Боткинской уже четвертую неделю: сначала был в коме, когда очухался – строжайший постельный режим, и вот врачи разрешили ему передвигаться, но на всякий случай – в чьем-либо сопровождении. Фуфела с Шубой вполне устраивало, что им не надо подниматься к товарищу в палату, и он самостоятельно спустится к ним во двор больницы, тем более, погода стояла изумительная – как-никак, конец мая, свежесть зелени, благоухание сирени.
Чего не ожидали увидеть водитель с инкассатором, так это того, что сопровождать Боярина на свидание с коллегами будет никто иная, как Маргарита Николаевна – директор универсама, получившего от инкассаторов прозвище «Детский сад».
У Шубы – так вообще глаза на лоб полезли. Впрочем, он тут же овладел собой, вспомнив, что в этом мире инкассатор Терентьев и директор универсама Маргарита Николаевна постоянно пересекались по, так сказать, служебной необходимости, что именно рядом с «Детским миром» получил травму Боярин, и очень переживавшая по этому поводу директорша, и раньше приходила навещать пострадавшего. Но помимо знакомства в реальном мире, Боярин и Марго узнали друг друга еще и в Застолье. Не просто узнали, а стали вместе жить, чему, безусловно, были очень даже рады…
Вчера вечером, благодаря воле Вышнего, живчики Боярин и Марго и вместе с ними Фуфел и Борисыч, были извлечены из Застолья, вновь превратились в пластилиновые фигурки и заняли место в композиции «Пикник у муравейника». При этом, как догадывался скульптор Шуба, в жизнь оригиналов этой четверки добавились чувства и память своих копий. И что со всем этим делать?
Кажется, этот или похожие вопросы вертелись на языке у всех, но никто не мог их сформулировать и озвучить.
Шуба с Фуфелом – искрящиеся радостью, по очереди обнялись с Боярином и поцеловали ручку Маргарите Николаевне. Были произнесены какие-то типично-бодрые вопросы о здоровье и такие же типично-бодрые ответы… Все – как-то машинально… У Костикова мелькнула мысль, что даже в том случае, если бы Боярин вдруг сказал, что жить ему осталось всего три дня, то и Фуфел, и Маргарита Николаевна, и он сам не восприняли бы эту информацию, как должную, и продолжали бы банально спрашивать-отвечать.
Сейчас каждого, в том числе и Боярина, в первую очередь интересовало не его здоровье. Костиков подумал, что если обобщить все невысказанные до сих пор вопросы в один, то он оказался бы классическим: «ЧТО ЭТО БЫЛО?» На этот вопрос Шуба мог бы ответить вполне доходчиво и с подробностями. Но вот «КАК?» и «ПОЧЕМУ?» ко всему был причастен именно он, Шуба – Серега Костиков не знал и даже не догадывался. Поэтому он считал, что и на первый вопрос самым разумным ответом будет: «НЕ ЗНАЮ!»
В беседке, куда Маргарита Николаевна привела инкассатора Петра Терентьева на свидание с друзьями-сослуживцами Фуфелом и Шубой, повисла пауза.
– А если – по пятьдесят? – прервал молчание Фуфел, извлекая на свет божий фляжечку. – Мне-то нельзя, – рулидзе, но можно ли больному…
– Не больному, а выздоравливающему! – Маргарита Николаевна резким движением вырвала у Фуфела фляжечку и, не успел тот глазом моргнуть, как свинтила с нее крышку, коротко, по-мужски выдохнула и присосалась к горлышку.
– Браво! – прокомментировал Шуба.
– Э! Э-э… – воздел руки Боярин. – А болезному-то!
– Спокуха! – оторвалась от емкости директорша «Детского сада». И, передавая ее Боярину, уверенно произнесла:
– Лично я ни разу в жизни не слышала, что пятьдесят капель алкоголя могут повредить чьему-то здоровью.
– Золотые слова, – покивал Шуба, наблюдая, как Боярин принимает коньяк и пьет маленькими глоточками. – Мне-то оставь! Я-то не за рулем!!!
Но и он выпил не больше болезного, закусив сочным апельсином.
– Ну, а теперь, – глубоко вздохнул Шуба, – мне надо вам кое-что сказать. Вы, главное не перебивайте.
Прототипы бывших живчиков мгновенно обратились в слух, Фуфел даже апельсин перестал жевать.
– В последние несколько дней каждый из нас и еще несколько человек могли видеть, если так можно выразиться, общие сны. Мы навряд ли узнаем, кто руководил этим экспериментом, тем более что эксперимент уже завершен. Подожди, Фуфел! – поднял руку Шуба, заметив, что тот проглотил-таки апельсин и собирается что-то спросить.
– Мы так же не узнаем всех целей, ради которых этот эксперимент был поставлен. Но он был не напрасен и очень своевременен хотя бы потому что, благодаря ему, наш дорогой Боярин вышел из комы и идет на поправку.
– Да! – выдохнула Маргарита Николаевна и приложилась к фляжке.
– Более того, – продолжил Шуба, когда фляжка опустела. – Мы с вами, а так же еще несколько человек, благодаря этому чудесному эксперименту… – он попытался вспомнить слово, произнесенное Борисычем накануне, но не вспомнил. – Нам с вами довелось обогатиться, что ли, яркими ощущениями. Я бы сказал, прекрасными ощущениями. Думаю, вы почувствовали это особенно сильно вчера вечером, ведь так?
– Точно так! – округлил глаза Боярин. – Вчера, ближе к отбою, я вдруг почувствовал… – он перевел взгляд на Маргариту Николаевну.
– И я! Я тоже почувствовала! Только я не знаю, как это объяснить словами…
Все посмотрели на Фуфела, он же, глядя только на Шубу, слегка отупело произнес:
– Любка Скоросчётова. Кто-нибудь из вас знает Любку Скоросчётову?
В это время в кармане у Сереги Костикова зазвонил мобильник.
– Алло, Костиков, это ты, Костиков? А это я, Костиков! Надеюсь, сейчас-то я тебя не разбудила? Я тебе вот о чем хочу рассказать…
Шуба, молча, потянул мобильник водителю. Фуфел приложил ее к уху, и через несколько секунд глаза его округлились, как недавно у Боярина.
– Люба, это ты?
В то время, пока Серега Костиков после полученной травмы поправлял здоровье, у начальника инкассации Александра Петровича Матвейчикова появился новый заместитель – Ренат Гарипов. Нормальный мужик, с которым Костиков, так же как и, в свое время с Петровичем, работал на одном маршруте. Были времена, когда они вдвоем с Ренатом и на рыбалку, и за грибами выбирались, а потом вместе учились в финансовом техникуме. Только Шуба, закончив его, палец о палец не ударил, чтобы начать карьерный рост, в отличие от Гарипова, который, собственно ради карьеры в техникум и поступал. Да и ради бога – Костикову даже лучше было, когда среди руководства есть люди, с которыми он, можно сказать, на короткой ноге.
– О, Шуба, привет! – встретил Костикова заместитель начальника, когда тот вместе с Фуфелом и Гаврилычем, отчитавшись о проделанной работе и сдав оружие, вышел из комнаты дежурного. – Ты-то нам и нужен.
– Ренат, приветствую! – пожал Шуба протянутую руку. – Нам? Если по поводу выйти сегодня во вторую смену, то я – пас. Договорился с мужиками на Москву-реку со спиннингами махануть. На вечерку.
Он и в самом деле подумывал наконец-то выбраться на рыбалку, правда, в одиночестве. Погодка радовала, да и у щуки как раз должен был начаться посленерестовый жор. Правда, официально ловить рыбу на спиннинг в это время было запрещено. Но все прекрасно понимали, что правила эти давно устаревшие, на самом деле не имеющие под собой грамотного научного обоснования, поэтому, как спиннингисты ловили рыбу в мае, так и продолжали ловить. И Костиков не был исключением.
– А чего, клюет щучка-то? – не без интереса спросил Ренат.
– Самое время…
– Не волнуйся, Шуба. На сегодня вечерняя смена закрыта, даже резерв имеется. В кабинет Петровича загляни, там тебя кое-то дожидается.
А вот это Костикову совсем не улыбалось – чтобы в кабинете начальника кто-то его дожидался. Лучше уж во вторую смену выйти. Оказалось, Серега напрасно напрягался.
– Вот он, наш герой! – воскликнул начальник.
– Я тоже рад вас видеть, Александр Петрович, – закрыл за собой дверь Костиков, гораздо в большей степени обрадовавшийся присутствующим в кабинете Юрию Борисовичу Клюеву и Игорю Ивановичу Акимову. На самом-то деле вместо друзей он боялся увидеть кого-нибудь другого, например, господина Гидаспова…
– Ха! Слышь, капитан, рад он! Или тебя можно уже майором называть?
– Борисыч! – расплылся Костиков в улыбке. – Неужели в звании повысили?
– Так не мудрено, не мудрено повысить-то! – продолжал восторгаться Петрович. Меньше чем за месяц, – два таких громких дела раскрыть! Это профессионализм, настоящий профессионализм!!!
– Поддерживаю целиком и полностью, – кивнул Костиков. – Особенно в плане его интуиции при поисках маньяка-песенника.
– В данном деле заслуга не только моя, – серьезно сказал Клюев начальнику, словно докладывая. – Но еще и полковника Заводного, и нашего скульптора, и нашего писателя.
– Даже так? – заинтересовался Матвейчиков.
– Именно так, Александр Петрович! В деле маньяка-песенника в огромной степени сыграла упомянутая Сергеем интуиция. Представляете, Александр Петрович, Мы с полковником Заводновым, как чувствовали, поделились информацией с Шубой, то есть, с Сергеем Костиковым, – как с талантливым скульптором и, следовательно, очень наблюдательным человеком: посвятили его в кое-какие детали, в частности, рассказали, что по показаниям одной из потерпевших, у маньяка между пальцами имеется татуировка. Костиков принял это к сведению, поделился своими соображениями с писателем нашим Игорем Акимовым – тоже человеком донельзя наблюдательным, да еще и памятью не обделенным. И, что бы вы думали? – Клюев выдержал небольшую паузу, заинтриговав не только Матвейчикова, но и Костикова с Акимовым.
– Как оказалось, Москва на удивление тесный город! Я не про приезжих, а про коренных москвичей. Я это давно заметил, может быть, по долгу службы, конечно… Но сколько раз бывало: встретишься с человеком, хотя бы на той же рыбалке, разговоришься, и вдруг выясняется, что у тебя с ним есть общие знакомые, через которых вы слышали о других знакомых и так далее.
И, представляете, наш писатель вдруг вспомнил рассказ одного своего приятеля, что тому вырезал аппендицит хирург, у которого между пальцев была та самая татуировка, на которую обратила внимание потерпевшая! Ну, а дальше найти маньяка было делом техники, или, как вы, Александр Петрович, точно подметили – профессионализм.
– Ха, подметил я! Что Москва – тесный город – согласен абсолютно! Но эта история с маньяком какой-то мистикой попахивает, какой-то фантастикой.
– Ну и пусть попахивает, – сказал Костиков. – Главное, что маньяк-песенник получил по заслугам.
– Вот именно! – Клюев чуть ли не в ладоши был готов захлопать. Но вместо этого открыл свою планшетку и сказал, посерьезнев. – А теперь, прошу внимания! Впрочем, лучше без пафоса. Короче, от имени и по поручению и с вашего, Александр Петрович одобрения разрешите вручить Сергею Михайловичу Костикову от лица всей московской милиции – почетную грамоту!