АЙ
В ту ночь Юлина подушка узнала много нового и полезного от своей юной хозяйки. Ну, во-первых, о том, что ни в какой Нью Йорк ни к какому дяде она не полетит. Последние шестнадцать лет она лицезрела его только на портрете, висевшем над комодом в спальне родителей, а до того — пару раз от силы, не больше, наяву. Чаще всего он всплывал в Юлиной памяти в размытом образе удачливого рыбака, держащего за жабры огромную щуку, хвост которой волочился по земле. Его фотографировали, а он позировал и натужено улыбался под тяжестью речного чудовища. Потом взрослые сварили так называемую уху, от одного запаха которой подступала тошнота, и заставляли бедного ребёнка попробовать «хотя бы ложечку». Она, молодец, не сдалась тогда и угощение отвергла. А ещё как-то дядя рассказал ей на ночь сказку: про людоеда и кота, который его проглотил, обманом заставив превратиться в мышь. Услышанная история повергла Юлю в некую разновидность детской депрессии, и целую неделю после этого она засыпала с капризами и только при свете. Дядю, естественно, отлучили от воспитания. Хотя, если честно, что там такого страшного было, сегодня никто и не поймёт. Во-вторых, чего она не видела в этом Нью Йорке? Небоскрёбов теперь полно и в Москве, не говоря уж о Шанхае, где Юля отметилась в прошлом году. А по сравнению с теми же лондонскими тусовками «деловая столица мира» — это, по слухам, не что иное, как Задрипинск. И зачем, спрашивается, переться в такую даль?
Но самое противное — это то, что поездка подавалась под соусом подарка за отличное окончание школы. Нет, мамочка, подарок ты делаешь себе, отправляя родную дочь куда подальше на всё лето. А вы с папулей явно намылились на какое-нибудь Бора-Бора навёрстывать упущенные медовые месяцы. Будете греть на солнышке «старые косточки», как вы сами любите выражаться, а единственное ваше чадо пропадёт в каменных американских джунглях. Это полумифическое Бора-Бора Юле было так же неаппетитно, как и Нью Йорк, но по крайней мере мучиться бы пришлось в близком ей по крови коллективе. Да ещё, может, удалось бы уговорить их взять с собой «на баланс» Игорька. При первых же мыслях о любимом с девятого класса мальчике, подушка получила новую порцию слёз.
Ранним утром полная решимости Юля закатила классический скандал с применением нечестных логических приёмов и огульных обвинений. Больше других досталось, конечно, дяде, который ни разу за все эти годы не позвонил, не написал письма, не выслал посылки с дешёвыми американскими шмотками, а теперь, видите ли, ему приспичило. Мама спокойно выслушала монолог дочери, утончила, всё ли произнесено, и потом резюмировала:
- А теперь умойся и начинай паковать чемодан.
Игорёк тоже восторга не выказал. Грозился прилететь к ней в Америку через неделю. Да какое там! Он на билет десять лет работать будет, а родители его — самый настоящий пролетариат, в худшем смысле этого слова. И помочь ему она не в состоянии.
Прощание в аэропорту получилось грустным. Все были друг на друга перекрёстно обижены: папа на маму за то, что оторвала его от домашних дел, мама — на непослушную дочь, Игорёк — на жестокий и равнодушный окружающий мир, а Юля — на всех них, вместе взятых и по отдельности, за безысходность сложившейся ситуации.
- Как долетишь, позвони, - попросила мама, и впервые за последние три недели семейных разборок в её голосе появились нежные нотки.
- Если настроение будет, - мстительно сказала Юля, но не сдержалась и обняла обоих провинившихся перед ней родителей.
Игорьку достался целомудренный выдох в щёку.
В самолёте она хотела выспаться впрок, памятуя о трудностях перехода на новое время, но ей не позволил какой-то пьяный хоккеист, предлагавший себя в качестве бонуса к её заокеанскому турне. Ни намёков, ни прямой бранной речи он не понимал и только ухмылялся;
- Ну чо ты? - шептал он, нависая над ней и размазывая ладонью по лицу слюни. - Всё будет в шоколаде. Смотри.
Из кармана его посыпались мятые зелёные купюры и бесценная российская мелочь. Пришлось звать стюардессу, которую энхээловский легионер пообещал убить тут же, на месте. Спас положение какой-то бюрократ, летевший за недвижимостью в стан стратегического врага. Он признал в хоккеисте немеркнущую звезду, и они удалились это дело отметить. Больше она их, слава Богу, не видела.
Длиннющая очередь на паспортном контроле отняла ещё часа два в дополнение к десяти часам полёта. К выходу из таможенного коридора Юля добралась в состоянии полного физического и морального истощения. Огляделась вокруг в поисках лица, знакомого по фотографии. «Он на Сергея Есенина похож», - напутствовала мама, будто трагически погибший в прошлом веке поэт был более узнаваем. Никого. Ни Есенина, ни Маяковского. Стоял, правда, чуть поодаль человек, похожий на Пушкина, но был с табличкой в руках, значит, несвободный. То и дело приставали хорошо одетые люди с предложениями услуг извоза. Имели они на себе своеобразную печать жуликоватости, стереть которую не властно ни время, ни государственные границы, и Юля на них не реагировала. Подождав примерно полчаса, она решила выйти на улицу и взять нормальное законное такси. Звонить дяде она не будет — много чести.
Как и ожидалось, она легко нашла стоянку с будкой распорядителей и очередью из моторов, готовых к работе. Её медленно и внятно по-английски предупредили о том, что цена фиксированная, и что все попытки водителей назначить свою сумму подлежат уголовному преследованию. В качестве водителя ей достался пожилой аутентичный индус в чалме цвета Барби. Говорил он плохо, а понимал, наверное, ещё хуже, поэтому Юля протянула ему листок с заранее написанным адресом, и они тронулись.
Выбрались на хайвэй и сразу встали в пробку. Не московского типа — машины всё же кое-как двигались, по обочинам никто не обгонял, и в одной полосе по полтора авто не помещалось. Индус всё время болтал по телефону — должно быть, пытал собеседника, как проехать, поскольку навигатором в машине и не пахло. Юля прикинула, что ещё часа полтора займёт эта скучная канитель, прислонилась головой к окну и моментально заснула.
Проснулась она от резкого торможения, визга шин и последовавшего за тем крика водителя. Такси криво стояло в правой крайней полосе, а чуть впереди него, метрах в десяти, красовалась задница огромной тачки из американского детектива 70-х годов.
- Дистанцию соблюдать надо, - по-русски прокомментировала Юля.
Но тут доисторическое автомобильное корыто дало задний ход, и Юля поняла, что причины вопить нечеловеческим голосом у индуса всё же были. Обнаруживая хорошую реакцию, он резко нажал на газ, одновременно поворачивая руль вправо, забрался на травяной бугор, росший сразу за обочиной, где благополучно заглох, опять-таки в полном соответствии жанру плохого детектива. Юля обернулась посмотреть, что там происходит сзади, и увидела, как из корыта вывалился мужчина в плаще и шляпе и побежал к ним, играючи преодолевая подъём. Индус заголосил пуще прежнего и стал рвать ручку двери, которую то ли заклинило, то ли тоже свело от страха. Мужчина же быстро добрался до задней части такси и просунул голову в распахнутое окно.
- Ну, привет! - радостно сказало лицо Есенина. - А мы тебя по всему аэропорту ищем.
Лицо тут же исчезло.
- Лиз! - закричал дядя и замахал руками. - Сюда!
Индус замер в ожидании развязки, а к ним приблизился новый персонаж — перепомаженная сверх всякой меры девушка в короткой, почти до пупка, юбке, в колготках в крупную клетку и с распущенными волосами цвета блонд, естественно, крашеными.
«Ну вот, - успела подумать Юля, выходя из машины. - Мой единственный в Америке родственник — сутенер».
Должно быть её чувства отражались на лице слишком явно, потому что дядя тут же заорал:
- Лиз, сколько раз тебя просил не одеваться, как шлюха! Ты смущаешь ребёнка.
- Извини, Ко. Забыла.
В её голосе совсем не ощущалось обиды. Она по-деловому открыла багажник такси и вытянула наружу чемодан.
- Твой?
Юля кивнула, и Лиз потащила его вниз по склону, к корыту, запаркованному даже не на обочине, а всё в той же крайней правой полосе. Колёсиками она не пользовалась — трава ведь, но глядя на то, как легко она справляется с ношей, почему-то думалось, что ей они не пригодились бы ни при каких обстоятельствах.
- Так вот ты какой, Ко! - сказала Юля.
- Э, нет! Для тебя я — дядя Боря.
Он шутливо погрозил ей пальцем, но глаза его не улыбались.
«Что за новости? - снова удивилась Юля. - Он же Сергей. Как и Есенин».
- Потом! Потом все вопросы! Вон уже полиция едет.
Он схватил Юлю за руку и поволок вниз, к корыту. Но тут напомнил о себе индус. Мысль об упущенной прибыли поборола в нём все инстинкты, в том числе, самосохранения. Он тоже выбрался из машины и стал размахивать руками, сыпля незнакомыми проклятьями.
- Заткнись! - посоветовал ему «дядя Боря» по-русски. - Скажи ещё спасибо, что не сдали тебя в лимузинную комиссию. Ты зачем, сволочь такая, петлял по городу? Счётчик накручивал? Так тебе же сказали: фиксированный тариф. Ладно, на вот.
На траву высыпалась какая-то мелочь и фантики из-под конфет.
- Ты думаешь, он тебя понял? - усомнилась Юля.
- А мне какая радость от его понимания? Аллах ему потом всё объяснит.
- Скорее, Будда.
- Я в этих тонкостях не разбираюсь. Заскакивай.
Где-то недалеко действительно засверкала полицейская мигалка. Дядя открыл заднюю дверь, а сам шлёпнулся на переднее пассажирское сиденье, не дожидаясь, когда племянница воспользуется его любезностью.
- Мы что, удирать сейчас будем?
- А чего нам удирать? - удивилась Лиз. - Мы же не преступники какие-нибудь.
При этом она, нарушая все известные Юле правила, выбралась по обочине из затора и утопила ногу в педали газа. Мотор отозвался злобным рычанием.
«Надо было у них документы попросить,» - запоздало мелькнула мысль в голове у московской гостьи.
Лиз домчала их до подъезда многоквартирного дома, когда уже стемнело. Подниматься с ними в квартиру не стала — собственно, её никто и не приглашал. Они прокатились на лифте до пятого этажа, дядя открыл ключом дверь и тут же вручил его Юле.
- Это твой. Сразу запоминай. Восьмая Брайтон Стрит, дом тридцать три, квартира восемнадцать. Код на подъезде — четыреста два.
- Лучше записать.
- Ну, запиши.
Они переступили порог квартиры, и автоматически зажёгся свет, напоминая, что они всё-таки находятся на передовом технологическом фронте. Широкая стеклянная дверь, настежь распахнутая, вела в гостиную довольно-таки большого размера. Там покоился огромный полукруглый диван, виднелся камин. Несколько других дверей были закрыты.
- Твоя спальня — крайняя дверь налево. - Дядя для верности показал пальцем. - Душ там отдельный, клозет. Или гардероб, по-вашему.
- Можно не переводить, - для порядка огрызнулась Юля.
Квартира ей понравилась с первого взгляда. И брат это мамин, кто бы он ни был, выглядел прилично, несмотря на старомодную шляпу. Только вот с возрастом его получалась какая-то неувязочка: он был старше мамы лет на пять, как она говорила, а перед Юлей стоял мужчина ну никак не более тридцати пяти.
- Разглядываешь фамильные черты? - усмехнулся он.
И ещё мама несколько раз специально повторила, что он странный, и что обращать внимания на всякие несуразные мелочи не нужно. Пока не очень понятно, что конкретно она имела в виду. Безалаберность и невоспитанность — это не странности, а, скорее, норма современного мира.
***
Юля уснула в тот вечер молниеносно, будто в пропасть рухнула. В глубокую, если не бездонную пропасть. В тёмную и тихую, наполненную лишь вакуумом. А утром её чрезвычайно удивил тот факт, что за окном светило солнце. Ведь по идее она должна была подняться ещё затемно и проворочаться в постели до петухов, убеждая организм перестроиться на новое время. Но нет, за окном шевелился день в полном разгаре, и даже не скажешь, что слишком рано. Скорее наоборот — ближе к полудню.
Выйдя из спальни с наброшенным на ночнушку халатом, она громко позвала:
- Дядя Боря!
Никто не откликнулся, и она прошлёпала босыми ногами в зал. Никого. Может, он тоже любит понежиться до обеда на мягкой перине? Тогда она не спеша умылась, переоделась в дневной наряд и навестила кухню. Одобрительно отметив про себя размер помещения и его современный полированный вид, Юля открыла холодильник и замерла от неожиданности. Он был настолько пуст, насколько может быть пуст новый холодильник, приобретённый в магазине. В морозилке — девственная чистота. Юля потрогала пальцем полки — холодные. Нет, конечно, холостяцкий быт и всё прочее, но не до такой же степени! В шкафах, развешанных по стенам, стояла шикарная посуда, но никакого намёка на хлопья или крупы. Ни кофе, ни кофейной машины. Микроволновка стерильная, как после генеральной уборки. В кране — вода, на вкус безопасная для желудка. Вот они, странности, начинаются. Знаменитое ньюйоркское гостеприимство.
Ей пришлось слегка подкраситься и выйти на улицу. Кафе она нашла без проблем, едва выйдя на деревянные мостки набережной, на местном жаргоне называемой «бордволком». На расстоянии ста метров плескалось море. Там даже угадывались фигуры загорающих и купающихся. Эти удовольствия потом.
В кафе говорили и готовили по-русски.
- Омлет и кофе, - сказала она толстой официантке, будто бы сошедшей с экрана советского фильма о нарушениях в сфере бытового обслуживания населения.
Столы неожиданно и несовременно были застелены скатертями, что радовало, но грязными, что не очень. Кофе оказался дрянным, и омлет Юля съела только наполовину. Официантка свирепо наблюдала за ней со стула в углу — охраняла что ли? Она рассчиталась наличными, оставив доллар на чай, и подошла, наконец, к морю.
Вода наощупь оказалась тёплой и не такой мыльной, как с виду. Вечером можно будет окунуться. Пляж был заполнен не густо, а публика отличалась пестротой в смысле рас и национальностей. Ходили мальчишки, продающие мороженое. Кружили над головой чайки, в небе парил «кукурузник», где-то на уровне горизонта плыл корабль. Курорт, одним словом.
На бордволке состоялось её первое настоящее знакомство с аборигенами. Не с индейцами, однако, а с русскоговорящим дедом древних лет, с каким-то орденом, приколотым к рваному пиджачку неясного цвета и фасона. Дед находился в крайней степени опьянения, после которой наступает либо сон, либо смерть. Он излучал информацию. Сразу сообразив, что перед ним недавно приехавшая, он в общих чертах и совершенно бесплатно посвятил её в некоторые тайны брайтонской жизни. В течение буквально получаса Юля узнала, что Жора с Пятого Брайтона откинул-таки вчера кони, Танька, певичка из «Метрополя», спит теперь с Вовкой из аптеки, водку у Захарыча по утрам подавать перестали — приходится тащиться в другой конец Брайтона, к Филиппычу. Целоваться дед не лез, поэтому Юля не гнала его прочь. Но за дедом вскоре явилась его «бабка», обругала всевозможной сволочью и утащила за шкирку в родные палаты. Его место вскоре занял Алекс, лидер-гитарист из «Одессы», но этот с меркантильным интересом — ему требовалось два-три-пять-шесть долларов для улучшения самочувствия.
«Боже! - подумала Юля. - Вот почему в Москве их стало меньше. Они все здесь!»
Она подарила Алексу доллар, и он умчался радостный, на ходу крикнув, чтобы приходила к ним вечером «под бордволк».
- Я там живу! - признался он в своём падении.
Потом Юля вышла к знаменитой линии метро, расположенной над головами пешеходов параллельно Брайтон Бич Авеню. Здесь она, в перерывах между пробегающими поездами, наслаждалась одесской речью и наблюдала, как Зинка в тренировочных штанах, но всё равно стокилограммовая, пыталась докричаться до Муськи, идущей по другой стороне улицы с мужем, чтобы сообщить ей последние домашние новости. У фруктовых ларьков суетились мексиканцы, размазывали по тротуару водой из шлангов вчерашнюю гниль, мешали сосредоточенным покупателям выбирать апельсины и яблоки.