На середине поля она оглянулась. От рощи отделился тёмно-бурый ком, покатился по полю в её сторону. Девушка присмотрелась из-под руки - волк?.. Уставив морду в траву, зверь что-то вынюхивал, - видно, шёл по следу. По её следу? Обыкновенных волков Дарья не боялась, они бывают наглыми, но страшны животным - не людям: коня под тобой зарежет, а самого не тронет. Но чтобы волк, летом, гнался за человеком по следу! На это способен лишь взбесившийся зверь, а с ним лучше не встречаться. Волк был громадный - Дарья сразу рассмотрела.
Бросив узелок, она кинулась к лесу: там спасение - на дереве зверь её не достанет. Сарафан был просторный, но он цеплялся подолом за траву, и Дарья подняла его выше колен. По ногам хлестал остец, резалась осока, больно жёгся осот, повилика подстерегала, словно силки, но Дарья бежала во весь дух и оглянулась уже вблизи перелеска. Зверь заметил её, он бросил след и скачками мчался через пустошь, приближаясь. До опушки оставалось близко, но Дарья уже видела: не успеет. Она почувствовала, как на голове встают волосы, и закричала... Кто мог услышать в малолюдном краю одинокий крик в этакую рань, вдали от дорог? Хлебные поля, где работали мужики, лежали в стороне - Дарья выбрала путь, где ей никто бы не встретился. Но её крик уловили не только рощи и поле...
Близко послышались настигающие скачки, Дарья обернулась, вытянула руки навстречу летящему на неё страшилищу с оскаленной пастью, свисающим на сторону языком и людоедскими глазами.
-Лю-ди!.. Спаси-ите!..
Даже последний крик отчаяния, заставляющий хищника отпрянуть, дать жертве лишний раз вздохнуть перед смертью, тут не подействовал - зверь распластался в прыжке, готовый сомкнуть на горле смертную хватку, но словно бы этого прыжка ждал тот, кто минутой раньше услышал человеческий крик. Клыки схватили воздух, бурая тяжесть ударилась о землю возле Дарьиных ног, алые брызги рассыпались по траве, и Дарья увидела в боку зверя две чёрные оперённые стрелы, похожие на ту, что торчала из горла деда... На краю дубравы стояли конные татары.
IV
До Коломны отряд Тупика почти не придерживался дорог. Рыжие кони - помесь русских скакунов с монгольскими лошадьми, - выведенные для разведки и дальних набегов, несли всадников лесостепным бездорожьем - через поля и кусты, болота и рощи, ручьи и реки. Воины наезжали на работающих крестьян, спрашивали об ордынцах и слышали один ответ: "Бог миловал!" Отряд ещё опережал слух, это - хорошо, потому что слух множит врагов бессчётно. В лесах с пути шарахались звери, в поймах и логах кричали чибисы, ругая непрошеных гостей непотребным словом, кулики нахваливали свои болота, сороки разносили весть о всадниках, а Васька, не слушая их, грустил. Даже удовольствие, что везёт князю важного "языка", не заглушало грусти. Не отпускали Ваську глаза-васильки, смотрели сквозь слёзы с укором, бередили душу. Вот напасть! Однажды не выдержал, упрекнул Копыто: ты сбил с толку - надо было взять сироту до Московской земли.
-Што ж ты сам-то, начальник? - рассердился рыжий воин. - Полюбилась, дак и взял бы. Я же тебя выручить хотел: вижу, прилипла девка, ты вроде и не знаешь, как отбиться.
-Пропадёт девица, - вздохнул Тупик.
-Не пропадёт. В беду народ - дружней. Хто ни есть пригреет.
-Да уж пригреет. Тиун какой-нибудь.
-Хучь и тиун. Сам не пригрел, дак чё ей теперь?
Утешил! А Копыто развивал мысль:
-Такую-то бесприютную, её бы за полонянку взять можно.
-"За полонянку"! Я, может, такую-то в жёны взял бы.
-Чего же не взял? - озлился Копыто. - Не больно, видать, хотелось взять. А ныне ко мне пристал. Говорю - я тя выручить думал... Девица-то и правда ладная...
"Помоги ей, Господи, - обратился к Небу не слишком набожный Тупик. - Только до Москвы помоги добраться, отслужу тебе за дело православное". И поверилось: минуют новые беды казачку-рязаночку. Если они минуют Русскую землю...
Вторую крепкую сторожу, высланную великим князем, встретили за Коломной. Едущие из Москвы дружинники обступили пятерых усталых разведчиков, расспрашивали, разглядывали пленника, которому Тупик велел оставить серебряный знак сотника.
-Важная птица, - заметил начальник сторожи боярин Климент Полянин. - Быть и тебе, Васька, сотским.
Воины обступили вьюк с оружием.
-Троих потеряли, - сказал Тупик.
Один из всадников тронул торчащую наружу рукоять меча.
-Значит, и Петра нет... Жена да четверо мальцов остались.
-Не надо бы нам, кметам, в такое время детей заводить.
-Скажешь! Кто же после нас будет Москву защищать?..
От встречи со своими у разведчиков словно сил прибыло. Скакали, меняя лошадей, на привалах едва смыкали глаза, пока кони хрупали зерном, потом - снова в сёдла.
В Москву прибыли ночью. На перевозе у Коломенской дороги горел костёр: лодочник по приказу князя дежурил круглые сутки. На окраине посада заливались собаки. Когда проезжали тёмными улицами, кое-где заскрипели калитки. "Волнуется Москва", - подумал Тупик. На мосту через ров, соединяющий Неглинку с рекой Москвой и запирающий Кремль в водяном треугольнике, стояла усиленная стража. Начальники обменялись паролем, охрана расступилась, знакомые голоса приветствовали разведчиков:
-Здорово, Васька!.. Здорово, Копыто!.. Кто это - тебя?
-Жёнка татарская кобылячьей костью приласкала.
-Шурка, Тимоха!.. А это кто - бритый? Все ль - живы?
-Завтра, мужики, расскажем.
Часовые-воротники тоже не томили разведчиков. Едва прозвучал пароль, железные ворота отошли, и лошади, стуча копытами по деревянному настилу, внесли всадников под свод башни. По голосам, долетавшим из её бойниц, Тупик понял: и там, на стенах Кремля, выставлена усиленная стража. Среди строений детинца белели ряды воинских шатров, - значит, уже стягиваются в Москву силы удельных князей. Дмитрий велел разбудить его при первой вести с Дона, и скоро Тупика позвали в гридницу терема князя. Дмитрий встретил разведчика в льняной сорочке, вышитой по вороту красным крестиком, строгий, будто и не ложился нынче. Васька не видел князя с того июльского дня, когда в Москву с Дона прискакал дозорный Андрей Семёнов, побывавший в руках ордынцев и отпущенный Мамаем передать московскому князю повеление - явиться в Орду с покорностью. Вместо этого Дмитрий послал на Дон крепкую сторожу во главе с Родивоном Ржевским. А к удельным князьям - гонцов с приказом собирать полки и идти в Москву. Дмитрий даже на вид переменился за прошедшие дни. Округлое, чуть скуластое лицо словно удлинилось, в глазах затаилось напряжение, взгляд давит на человека. На лбу с залысинами залегла изломанная морщина, и лицо, оттенённое тёмной, слегка вьющейся бородой, кажется бледным. "Спит мало", - подумал Тупик.
Не заметил Васька, с каких пор Дмитрий из молодого, отчаянного воина превратился для него в сурового, властного государя, перед которым Васька трепетал. Вероятно, началось после разговора с боярами, а закончилось Вожей. Явив друзьям и недругам силу Москвы, Дмитрий даже во внешних повадках переменился. Речь стала отрывистей, слово - властней, жесты - сдержанней; он отпустил бороду, прибавившую внушительности его фигуре. Садясь в седло и сходя с коня, Дмитрий теперь позволял рындам держать золочёное стремя, чего не любил прежде, терпел и герольдов, и свиту, и трубы, и стяги, и значки - весь тот обряд великокняжеского двора, которого прежде не замечал. Но дело даже не в атрибутах нарождающегося государского культа. Главное - в том, что за Дмитрием чувствовалась теперь воля не только Москвы, но и десятков удельных земель, которые ей подчинялись. За Дмитрием всё отчётливее проглядывала Русь, и это наполняло грозным, почти Божественным смыслом слово "государь", давало великому князю неземную власть. Страшновато - рядом с таким человеком.
Тупик почти не спал в последние дни. После долгой скачки на ветру его покачивало, колеблющийся свет от свечей на столе и по углам гридницы набегал волнами, уносил и размывал мысли, но Тупик зажал в себе усталость и говорил отчётливо, подробно. Дмитрий не перебивал, его лицо сохраняло сосредоточенное выражение. Лишь глаза по временам вдруг теряли цепкость, начинали смотреть словно сквозь Тупика - они видели ночные костры Орды, считали табуны лошадей и кольца юрт куреней Орды, впивались в ряды всадников, построенных для смотра, изучали следы прошедших отрядов на прибитой степной траве, и крылья его курносого носа начинали трепетать, будто ловили запахи дыма, конского пота, кислого молока и овечьей шерсти. Но вот его взгляд возвращался издалека, упирался в лицо Тупика, в нём словно бы вырастал вопрос, и Васька догадывался: князь сравнивает его вести с сообщениями других людей. Это не смущало Тупика, он говорил то, что видел и слышал, отделяя одно от другого. Дмитрий Иванович ненавидел, когда вестники подлаживались под его предположения, взгляды и ожидания, стремясь угодить государю вопреки той истине, которая была им известна, - пусть даже "истина" существовала лишь в их уме. "Говори, что считаешь правдой", - первое требование, которое великий князь предъявлял ко всем военачальникам, в особенности же к разведчикам. Если он замечал, что человек пытается угодить своими вестями ему или воеводе, удалял такого от важной службы и запрещал пользоваться его услугами. Так же гнал он тех, кто услышанное от других выдавал за увиденное. Пусть ты слышал от своего начальника или князя, матери или отца, но ты слышал, а не видел - так и говори. "Пьяна и Вожа показали: при равных силах побеждает тот, у кого - лучше разведка", - не раз повторял Дмитрий на советах военачальников, и разведку он ставил наравне с обучением войска.
Тупик, наконец, умолк и Дмитрий, помолчав, спросил:
-Где - пленный сотник?
-В башне под стражей, - ответил сотский начальник из охранной дружины детинца.
-Сильно его примучили дорогой?
-Не больше, чем сами примучились.
-Добро. Ты, сотский, скажи караульному начальнику, чтобы татарина накормили, напоили, постелю дали и всё, что попросит. Татары - народ каменный, его пыткой не расколешь, только обозлишь. На добро же и волк отзывается. Мне надо, чтобы он правду говорил. Дмитрий встал из-за стола, огромный, крутоплечий, тяжелорукий, прошёлся по гриднице, остановился перед Васькой.
-Значит, именем Мамая жгут сёла?
-Да, государь.
-Это уже - не пустые угрозы, - сказал князь. - А сотник не брешет?
-Да не похоже, государь. Я же проверил его тёпленьким, как брали. Сказал: мы-де не воюем с Ордой, отдадим его на суд хана, он тут и пролаялся.
Дмитрий хмыкнул:
-Знаешь, Васька, для татарина немилость хана хуже русской неволи.
Тупик удивился княжьей мысли, чуток растерялся. Да вовремя вспомнил одну "малость".
-Того не может быть, государь.
-Ну-ка?
-Есть у меня в десятке воин Копыто - ты знаешь его. Глаза у него - беркутиные: до окоёма видит всё, что в степи деется. Так он этого сотника узнал.
-Встречались?
-Нет, государь. Мамай перед тем приезжал в тумен, за которым следили мы. Так этот сотник стражей его командовал. Чтобы такой в разбойники пошёл!..
Дмитрий положил руку на Васькино плечо и улыбнулся:
-Славные - у тебя воины, Василий. Да и ты у меня - красавец.
Тупик растерялся, когда великий князь поклонился ему в пояс. А тот, построжав, продолжил:
-Жёнам побитых воев скажи: пока Москва стоит и её князь - жив, они нужды знать не будут. Живые обязаны павшим за Русскую землю так же, как своим родителям. И для живых наша помощь сиротам и вдовам воинов не бремя, но утешение и надежда.
Дмитрий Иванович отпустил сотского, Тупика задержал.
-Скажи теперь, Василий, что рязанцы толкуют.
-Разное, государь. Иные надеются - Мамай их не тронет, будто бы о том договор у него с князем Олегом. Среди этих есть такие, которые Москву да тебя бранят - зачем-де войну с Ордой затеваете, только новый разор учините Русской земле.
-Да-а, притёрлись иные шеи к ярму. Готовы носить его ещё двести лет. А того не осилят рабским умишком, что за двести лет срастётся шея с ярмом, не оторвёшь иначе, как с головой.
-Но таких мало, государь. Рязанский народ Орде не верит, ненависти там к ней поболе, чем - у наших. Если кликнешь Русь на битву, из Рязанской земли многие к тебе придут даже против воли ихнего князя.
-О князе ты, Васька, суди поменьше, особенно при чужих. В княжеских делах князья и разберутся.
-Прости, государь, однако народу рта не заткнёшь. Я передал тебе, что слышал.
-За то спасибо. Я на тебя - не во гневе, но моё слово помни. Одно дело - бабы на торжище болтают, другое - десятский княжеского полка. У Олега есть свои уши в Москве. Нам не ссориться нынче надо, но держать Олега заслоном от Орды на левой руке. Пойдёт он с нами аль не пойдёт - его княжеское дело. Лишь бы стоял со своей Рязанью. Тут не мелкая усобица назревает, Олегу ли того не понять? Кабы его свой народ честил - то нам выгодно. А начнёт его Москва поливать грязью - обозлится да ещё побежит в Орду, к Мамаю, отмываться. Государи - тоже не ангелы.
Снова охватывал Тупика душевный трепет перед Дмитрием, который за минуту до того казался обыкновенным человеком. Ну, кто ещё может смотреть так далеко, думать за друзей и недругов, в сопернике угадывать возможного союзника, искать к нему ключи, не поддаваясь ослеплению гнева?! Разве на такое способен удельный князь?
-...Что рязанское село спас - ещё одно спасибо тебе, Василий. Слух быстро пройдёт, а нам это - полезно. И к Олегу за побитых у Мамая нет спроса. С нас же пусть спрашивает.
Отпуская Тупика, Дмитрий велел утром повторить рассказ князьям Бренку, Боброку, Серпуховскому, а затем присутствовать при допросе пленного. Поэтому, направляясь в княжескую трапезную, где для разведчиков был накрыт стол, Васька решил не прикладываться к мёду из государского погреба, чтобы не вводить себя в искушение. Лучше завтра, после баньки...
Тупик не знал, что Дмитрий Иванович до утра не сомкнёт глаз. Вести разведчиков стали той каплей, которая до краёв наполнила чашу его решимости - дать Орде открытый бой. Таиться уже не было смысла, и терять ни единого часа нельзя. Надо поднимать не только дружины князей, но и весь народ. Дмитрий Иванович в тысячный раз задавал себе вопрос: достаточно ли созрели силы Москвы для отпора врагу? Имеет ли он право звать Русь к мечу теперь? Ответственность за вековую работу предшественников, за жизни сотен тысяч людей, за землю заставляла его содрогаться. Он почти не спал теперь. Советовался с воеводами, смотрел княжеские дружины и думал. Змейкой вползала в голову мыслишка: "Зачем тебе поднимать эту гору? Зачем рисковать тем, что у тебя имеется? Беги к Мамаю с изъявлением покорства, откупись данью - и жизнь пойдёт, как прежде". Дмитрий, правда, не был уверен, что Мамай пощадит его, но смерти он не боялся. Сколько русских князей ходили до него в Орду по первому требованию, отдавали себя ханам добровольно! Одних владыки Орды миловали, одаривали за послушание, других казнили. Многих церковь после объявляла мучениками, и ханы тому не перечили. Каждый новый владыка, который садится в Орде со своей кликой, старается опорочить предшественников, свалить на них беды, переживаемые Ордой, ему выгодно и ранее казнённых называть невинно пострадавшими. Поэтому Русь знала о расправах. И всё-таки князья шли в Орду ради подданных. Что значит жизнь одного человека, даже государя, в сравнении с жизнью княжества! Возможно, и Дмитрий пошёл бы к Мамаю, будь он уверен, что эта его жертва отведёт беду и удастся смягчить ордынские требования. Но всё говорило о другом: Мамаю нужен лишь предлог. Не оттого ли его условия - так жестоки и позорны для Руси?
У Москвы и подвластных ей князей доброе войско, однако, против Орды княжеского войска мало. Орда многочисленней всей Руси. Это - хищное кочевое государство, где каждый мужчина с детства носит оружие и, вырастая, становится воином. Сколько всадников у Орды - столько войска. Страшно иметь с ней дело. Только силу всего народа можно противопоставить Мамаю. Дмитрий чувствовал эту силу - на то он государь, старший на Руси князь. Но отзовётся ли на зов Москвы народ, уставший от ига, разоряемый данями и поборами, разделённый границами уделов и великих княжеств? Несмотря на десятилетия борьбы московских князей и церкви за собирание Руси, эти границы всё же существуют, каждый удел, не говоря уже о великих княжествах и Новгородской боярской республике, всё ещё - похож на отдельное государство, каждый служилый князь и боярин всё ещё владеет узаконенным правом перейти на службу к другому государю. И открыто посягать на это право всё ещё опасно. Только страх перед Ордой удерживает под властью Москвы многих удельников. И, конечно, авторитет церкви, которая свою силу ищет в народе. Русь помнит - а князья особенно! - как от имени Москвы явился однажды в Нижний Новгород троицкий игумен Сергий и затворил в городе церкви. Все до единой! Потому что нижегородский князь Борис, выкупив у хана ярлык на великое Владимирское княжение, объявил себя старшим русским князем, отказался слушаться Москву. Народ забушевал - его из-за крамольного государя отлучили от церкви, почитай, от Руси отлучили! И перед грозой народного гнева Борис бросил свою дружину, кинулся на поклон к Дмитрию, тогда ещё отроку. И юный Дмитрий понял: народ - не пустое слово. С той поры слово "народ" олицетворяло для него силу, которая его берегла, как пчёлы берегут матку. Без матки улей погибнет, но что - матка без улья! Народным настроением, народным мнением Дмитрий дорожил всегда. И, взрослея, спрашивал себя: почему церковь в последнее время завоевала в народе такое влияние? Только ли обещаниями райской жизни на том свете? Никто больше церкви не говорит о русской истории, русских обычаях и обрядах - даже старинные языческие праздники она превращает в праздники святых. Митрополит учит: "В обычаях отцов - наше величие и наша сила". А чем - силён игумен Троицкого монастыря Сергий? Только ли молитвами? Молитвы у него - такие же, как - у всех святых отцов. Но ни у кого нет такой преданности общерусской идее, такого упорства и последовательности в борьбе за эту идею. И, конечно, ума. А его доступность и простота, готовность снизойти до последнего бродяги, ободрить, подать руку, приютить, наставить на путь праведного труда, в котором никто из монастырской братии не может превзойти игумена! А порядок, который он завёл в монастыре, уравняв в имуществе и работе архипастырей и служек монастыря! Как в сказочном городе всеобщего равенства, о котором рассказывают странники. Толи на острове посреди тёплого моря стоит тот город, то ли в Синайской пустыне, то ли за Студёным морем, где, говорят, начинается цветущий край, то ли в Беловодье за Югорским Камнем. Многие ищут город тишины и счастья, а Сергий лепит его подобие в своей Троице. На опасные мысли наводят троицкие порядки. Боярин Бренок о том однажды сказал игумену. Сергий усмехнулся: "Не страшись, боярин. Не всё, что - хорошо в обители, годится для вотчины боярина и удела князя ". На том сошлись.