Он резко обернулся назад – от перекрёстка в их сторону быстро ехал синий «Москвич».
Это его и насторожило. Отечественные старые машины сильно шумят мотором и часто издают другие посторонние звуки – хотя бы в силу изношенности. А этот только шуршал шиной по разогретому асфальту. Пятый настороженно вёл его взглядом. И когда автомобиль чуть вильнул, нацелившись прямо на них, он уже был готов к такому развитию событий.
У Пятого были здоровые инстинкты. При непосредственной опасности он спасался, не задумываясь над тем, насколько это эстетично смотрится со стороны и что при этом о нём подумают окружающие. Он цапнул Второго за рукав и резко дёрнул за собой – в сторону от дороги, в кювет. Совсем от удара это их бы не спасло, но тогда бы он пришёлся по касательной и рюкзакам.
Второго опять некстати заело, и потому хорошего рывка не получилось – они оба кулями свалились в кювет, который оказался неожиданно высоким. Пятый ещё мельком подумал, что он сделает с водителем, когда…
Тут сверху его догнал его же рюкзак и воткнул головой в траву, заодно надвинув темноту.
Он лежал носом в жухлой слежавшейся траве. Когда-то её подмочил дождь, она подгнила и высохла мягкими лохмотьями на месте листьев и колючих стеблей. Даже запаха не осталось.
Он поднялся на колени, выпрямился. В горле чуть першило, но это было терпимо. Рядом копошился другой, второй – и это было неприятно.
Впереди был высокий песчаный склон, местами обсыпавшийся под собственной тяжестью, со старыми съехавшими следами. Взобраться наверх по такому будет утомительно – ты спустишь вниз много-много песка. Внесёшь свой вклад в эрозию.
И полные сандалии песка впридачу.
Вверху, после неизбежной обочины, была мощёная белая мостовая. Только как-то странно мощёная – не камнем и без ощутимого узора. Ровная, плавная и чуть изогнутая – так, чтобы ступать было удобно. Прогулочным шагом.
Улица началась слишком быстро – он уже проходил какой-то по счёту дом. Их трудно было отличить – все небольшие, с закруглёнными углами, без выступающих частей – лишь иногда впереди торчала прямая балка. На ней висело что-то небольшое и несущественно лёгкое. Когда фонарь, когда флажок.
Светло-голубой, густой зелёный, жемчужный, приглушённый оранжевый – цвета варьировались от дома к дому, не мешая друг другу. Глаз время от времени выхватывал пятна настоящей зелени, но она была где-то там, за домами и не бросалась в глаза.
Он перешёл на другую улицу, потом ещё. На предполагаемом месте дома было водяное зеркало – для такого климата небольшой пруд действительно нужнее, чем ещё один дом. На этом широком пространстве не надо было экономить место, чтобы вместить…
Под коленкой оказался забор, и Пятый свалился в палисадник, проехавшись физиономией по колючей хвойной ветке. Снизу оказался тонкий слой опавшей хвои. Падать на него было не так унизительно, чем просто на землю.
Он вскочил и, прыгая на одной ноге, начал растирать вторую, шипя сквозь зубы. Когда нога перестала занимать голову, Пятый опять понял, что мир плотен, осязаем, неровен и неприветлив.
Второй обнаружился неподалёку – в соседнем палисаднике. Ему повезло меньше – он обнимал ствол акации – дерева красивого и выносливого, но весьма и весьма колючего. И сейчас он медленно, нелепо и осторожно снимался с разновекторных колючек.
Пятый помог бы ему высвободиться, но его занимала собственная отбитая правая нога. Удар пришёлся в кость, чуть выше того места, куда ему ударил подоконник, когда он выпадывал со второго этажа на свежий воздух.
Второй наконец отцепился от дерева и с неуместным кряхтением перелез через декоративное ограждение, окружавшее палисадник. Подошёл поближе и присел на бордюр – видимо, не знал, стоит ли предлагать помощь.
Нога постепенно угомонилась, и Пятый осторожно принял вертикальное положение. Покачался туда-сюда и с уместным зубовным скрипом перелез через своё ограждение. Подумал и присел рядом со Вторым.
Впереди через дорогу всё так же возвышался Дом Быта. Архитекторам было мало сделать его на пару этажей выше окружающих зданий – его ещё и подняли на бетонной подушке на несколько метров. Подушка выдавалась вперёд, на концах переходя в широкие, в корпус, лестницы. Кому и зачем потребовалось создавать поднятую прогулочную площадку при наличии нормального тротуара и газона за ним – было непонятно.
Нет, Пятый ничего не имел против. Здание выглядело значительно, чтобы сразу было понятно, что это не абы что, но зачем попусту изводить бетон? Есть же более простые средства.
Лёгкий ветерок и куцая тень вполне примиряли его с тем, чтобы просто сидеть и смотреть с философским видом на старое странное здание. Пятый протянул руку, сорвал травинку с колоском на конце, оторвал его и попытался сделать гусеницу. Сложил лодочкой ладони и попытался двигать колосок мышцами ладоней. Пересушенные остья неприятно тёрли кожу, и он разжал руки, уронив колосок на землю.
Второй сосредоточенно смотрел на носки своих ботинок. Видно было, что он опять замыкается в себе. Пятому это не нравилось.
– И что это было?
Второй завозился, устраиваясь поудобнее на бордюрной плите.
– По-моему, нам ясно дали понять, что этим путём нам не пройти. Ты заметил, что местность та же, но вот обстановка – совсем другая? Хотя да, ты же не местный.
– Да нет, знаешь – очень чётко ощутил. Изгибы земли все знакомые, а вот улицы – будто в первый раз увидел. Знаешь, я такой уютной застройки никогда не видел. Жить может, и не остался бы, но вот прогуляться было очень… хорошо, что ли. Гармонично всё.
Странно, но Второй выглядел умиротворённым. Похоже, видение пригородного архитектурного шедевра затронуло в нём тонкие струны. Настолько тонкие, что ему было наплевать на порезы от колючек и то, что он сидит по щиколотку в опавших листьях и невнятном мусоре.
– Ты и это тоже раньше видел?
– Да. Редкий случай, когда видения не пытались добавить лишнего седого волоса. Приятно хотя бы так увидеть другую жизнь – красивую, правильную и продуманную. Ту самую, из двадцать второго века.
Пятый понял, что это отсылка, но не знал – откуда. Поэтому он вернулся к волновавшему его вопросу.
– А с чего нам не выйти?
– Потому что восприятие как раз началось там, куда мы должны выбраться. Я думал дойти до реки и по ней уйти до ближайшего моста, но, похоже, искажение добивает и туда. А в таком развороте на мост соваться самоубийственно.
– Почему? – поинтересовался Пятый, хотя и подозревал ответ.
– Один из мостов официально называется… назывался Чёртовым, а вдоль второго идёт водосточный жёлоб, висящий на честном слове, потому что обе его опоры вымыло из грунта. Теперь они на нём висят в метре от дна. А третий – железнодорожный. Дальше думай сам.
Пятый подумал. Судя по встретившемуся ему мосту, здесь эти сооружения вели себя недружелюбно. Соваться под них, а тем более – на них, было откровенно опасно для жизни.
– Ты можешь внятно объяснить, что здесь происходит?
– Искажённое пространство. Словно кто-то писал под копирку один текст. Много-много раз, пока они почти полностью не вытерлась, а потом положил эту копирку на другой лист, тоже с текстом.
– Чё?
Второй почесал шею.
– Да я и сам точно не уверен. Просто здесь в некоторых местах при определённых условиях можно ощутить то, чего нет. Ну и по каким-то причинам что-то не даёт нам отсюда выбраться.
– Это я и сам заметил. Что, есть какая-то сущность, которая пытается привязать нас к одному месту?
– Думаю, не более осмысленная, чем ураган или землетрясение. Явление окружающей среды, только очень редкое. Беда в том, что оно может проявиться только при наличии достаточного сложного сознания. Остальные просто ничего не почувствуют. Эдакая слоновья ловушка, в которую может провалиться только слон. Ну или заблудившийся в джунглях танк.
Пятый понял, что Второй опять на что-то намекает, но решил не уточнять, на что именно.
– Сударь, по-моему, вы что-то мне сильно недоговариваете.
– Увы, сир. У вас не тот уровень доверия, чтобы вываливать на вас недообработанный материал.
Пятый решил не обижаться.
Слабый ветерок подсушивал его потную физиономию. В Пятом вдруг забрезжила какая-то смутная идея. Он расслабился, ухватил идею за хвост и позволил ей вытащить его наружу. Снаружи всё оказалось не так блестяще и гениально, как казалось внутри.
– Погоди. Я, кажется, начал понимать. Каждый раз, когда начинались эти… видения, не дул ветер. И в этих видениях всегда был полный штиль. Но стоит ветру подуть – как мы вновь оказываемся здесь.
– В них ещё никогда не бывает дождя – сказал Второй себе под нос.
И тут Пятый вспомнил. Разгорячённое сознание не горело желанием расставаться с наведённой памятью, но в нём уже просыпалось критическое отношение к жизни. Оно, это отношение, далось ему в жизни изрядной болью и сложностями. Оно вызревало долго и мучительно, временами застывая до очередного поворота судьбы. Но оно вызрело и не собиралось так легко отдавать его внешнему воздействию.
– Ты говорил, что всё это уже видел. Так?
Второй кивнул.
– Когда? Под какой кислотой?
– Чтобы это увидеть, не нужна кислота. Нужна непроглядная ночь, восприимчивый организм и отрубленные коммуникации, когда нет возможности поддерживать смысл в полной мере.
– Чего?
– Потом объясню. Сейчас надо двигать обратно.
– Почему?
Вместо ответа Второй очертил рукой линию впереди. Пятый посмотрел. Ну решётчатые ворота, за которыми угадываются ангары – рембаза или что-то похожее. Ну маленькая двухэтажная административка. Здоровая теплоцентраль в ободранной изоляции, проходящая поверх дороги и исчезающая за невысоким забором, за которым тоже прячутся ангары, только поменьше.
Пятый никогда не работал на заводе. Он не отличил бы заводской гудок от пароходного – потому что никогда не слышал ни одного из них.
Он сделал осторожный шаг назад. Затем ещё один. И ещё. Он сделал с десяток шагов, прежде чем набрался смелости повернуться к невидимой стене спиной и идти, не опасаясь свалиться в канаву или споткнуться об ещё какой-нибудь архитектурный изыск.
Он ещё не настолько утратил инстинкт самосохранения, чтобы добровольно идти в затягивающую воронку. За ней было что-то такое, настолько не из его времени…
Воздействие никак не ослабевало, пока они не поравнялись с параллелью, проведённой по границе Дома Быта. Ощущение служебного долга и самоотверженного труда на благо Родины обрезало.
Второй сказал под нос несколько неразборчивых слов.
На этот раз они шли по тротуару. Здесь ещё сохранились лиственные деревья, дающие хоть и редкую, но тень. Второго нервно потряхивало. Пятый и раньше подозревал в нём эпилептика, а сейчас вовсю в этом убеждался.
– Ты обещал объяснить. Что-то там про отрубленные коммуникации.
Второй посмотрел на него с невысказанным вопросом. Потом слова зацепились за ассоциации, ассоциации за память и из него неохотно пошёл текст.
– Чем заняться маленькому мальчику в маленьком городе, когда стемнело, а света нет? Читать? С фонариком или свечкой много не начитаешь – зрение садится только так. Спать? Опухнешь спать по двенадцать часов в сутки.
– Отжиматься можно. Или приседать. Для этого свет не особо нужен.
Второй окинул взглядом полноватую фигуру Пятого. Тот смутился.
– Качаться? Интересная мысль. Жаль, что тогда никто не взялся внедрить её в меня. Возможно, удалось бы избежать многих неприятностей в жизни – Второй подумал – и нажить себе других. Так вот, я гулял. По городу. Иногда в компании, но чаще один. И однажды заметил в соседнем доме странную вещь. В слабом лунном отблеске он потерял смысл. Не знаю точно, как это точно объяснить.
Второй притормозил, чтобы подобрать слова.
– Ты ведь понимаешь, что такое дом? Это не просто лежбище, это большой кусок жизненной среды. Тот кусок деревяшки, на который наматывается клубок впечатлений и воспоминаний. И вот внезапно этот клубок исчез. И сама деревяшка потеряла свои подробности. Просто неконкретный кусок дерева – ни формы, ни породы, ни изъянов. Ни-че-го. Правда, я зашёл к нему не с той стороны. И подумал, что тогда мне это показалось. Днём такого эффекта уже не было. Вечером, когда в окнах горел свет, и тянуло какими-то домашними запахами – тоже.
– А можно ближе к сути? – Пятый ничего не имел против монолога Второго, но тот имел привычку увлекаться и уползать в сторону от начальной мысли.
– Можно. Потом потеря смысла начала проглядывать в других и других зданиях. Они могли быть обитаемыми или заброшенными, эксплуатируемыми или законсервированными – без разницы. Они перестали выполнять заложенную в них функцию. И даже попытки их приспособить только подчёркивали это ощущение. А ещё позднее, когда я утратил интерес к прогулкам, начали приходить видения. Разные части города, гротескно изменённые до неузнаваемости. Огромные куски наведённой памяти. Несвойственное мне поведение в несвойственных ситуациях.
– Тоже мне, удивил. Обычная механика сновидений.
– Так да не так. Я потом начал аккуратно наводить справки – людям редко снятся сложные сны. Потом я с удивлением узнал, что многие люди не видят снов вообще, или видят их чёрно-белыми.
– Какие впечатления, такие и сны. Ещё высыпаться надо. Ну чтобы сны вообще видеть.
– Я знаю. Мне и такое снилось – обычные такие. Иногда откровенные кошмары, одно время с чётким пророчеством на следующие сутки, с несколькими деталями. Угадал кусок жизненного паззла – будешь знать расклад дня. Были и без особого сюжета, такие, которые не запоминаются вообще. Эдакий обычный экшен. Продукт мыслительной деятельности. А те… они чётко отличались от всех. В них всегда фигурировала часть города. Изменённая, но узнаваемая. К ним всегда прилагалась разветвлённая наведённая память. Обычно в снах воспоминания почти не задействуются. А там они играли существенную роль в сюжете. И из этих видений каждый раз приходилось выдираться. Прилагая огромные усилия. Вплоть до принудительного открывания глаз руками или падения с высоты десятиэтажного дома – Второго ощутимо передёрнуло. – Тогда да, страх смерти давал выброс адреналина, который помогал проснуться. И очень мешал потом заснуть.
– Ты пробовал об этом кому-нибудь рассказывать?
– А смысл? Очень специфическая тематика, плюс из них пришлось бы вымаривать своё участие, по причине его недостойности. А это заметно любому опытному глазу.
– Какие мы стыдливые.
Второй резко остановился и воткнул Пятому в лицо колючий взгляд.
– А ты бы расстрелял на месте трёх беспризорников только потому, что на них донёс четвёртый? Ни за что, просто за мелкое хулиганство, да ещё и не подтверждённое?
Пятый завис. Второй перекривился и сплюнул в канаву.
– Вот и меня до сих пор крючит от несвойственности и лёгкости внедрения в меня этой несвойственности. Потом я вырос и переехал. А видения продолжали быть. Сначала часто, потом всё реже. Самое забавное, что те места, в которых я жил после, в таком формате почти не фигурировали. От силы раз-два. И без столь болезненного подтекста. Так, на уровне обобщений. Впрочем, они такой потери смысла тоже не испытывали.
– Может, ты объективно стал лучше? Вот они от тебя и отстали.
Второй ошарашено посмотрел на него, подумал и захохотал.
– Да нет, сомневаюсь. Я стал ширше, глубже, больше, тоньше. Но вот баланс добрых дел остался примерно таким же, каким и был надцать лет назад.
Повисла неловкая пауза. Пятый поднапрягся, чтобы поддержать разговор:
– Слушай, а чего ты вдруг стал трепаться? Обычно из тебя слово клещами тянуть надо.
Второй даже не потрудился повернуть голову в его сторону:
– Ты сильно удивишься, если я скажу, что тогда мне не так страшно?
На том разговор и оборвался. Через пару минут они дошли до поворота с тенистой кафешкой-обманкой. Второй сбавил ход, но останавливаться не собирался.
Пятый решил взять инициативу в свои руки. К тому же это помогало не смотреть на манящую холодным лимонадом забегаловку под огромным развесистым клёном.
– А может, сюда повернуть?
Второй обошёл его с другой стороны и вытянул руку, перекрыв обзор на нахальную кафешку. Стало немного полегче.
– У тебя зрение получше моего. Настройка-ка глаза. Видишь, за переулком начинается глухой забор?
Пятый прищурил глаза. Переулок угадывался по прерыванию цепи павильонов, но дальше начинался газон. Корявые хвойные деревья на вытоптанном до камня земле давали увидеть, что за ними что-то есть, но что – непонятно.
– Ну предположим.
– Поверь мне, он там есть. Он обхватывает несколько вспомогательных зданий, потом быстро загибается в другую сторону.
– Какая разница, куда он загибается?