– Всё, стадион. Можно выдохнуть и немного расслабиться. Опасный участок пройден. Можешь даже выбрать, как мы дальше пойдём.
– А что, есть варианты?
– Можно дальше по улице. Но потом всё равно придётся где-то сворачивать. А можно пройти через стадион.
– И что за ним?
– Попадём в центральный городской парк культуры и отдыха.
– Тоже с пауками?
– Нет. Думаю, его не так сильно изменило здесь – поэтому и не так сильно изменяет там. Во всяком случае, в природной его части. Думаю, если не будем приближаться к аттракционам – всё пройдёт без эксцессов.
– А тут есть аттракционы?
– А как же. Раньше, конечно, было побольше, но колесо обозрения на моей памяти ещё работало. Правда, с пробуксовкой и диким скрежетом.
– Ну что ж, давай сходим посмотрим на твои… аттракционы.
За аркой внимание Пятого сразу привлекло маленькое здание, стоящее на самом краю заасфальтированного пустыря. Сам пустырь явно был предназначен для чего-то большего, чем одно здание и один спортивный снаряд. Но остальной смысл пустыря куда-то делся. Осталось только здание.
Оно было каким-то необоснованно помпезным. Слишком высокое для одноэтажного здания, с толстыми стенами и даже каким-то орнаментом. И с совершенно непонятным смыслом.
– А это что?
Второй хмыкнул:
– Вообще это публичный сортир. Был. Но ты туда не ходи. Не знаю как в других местах, а здесь от падения уровня культуры первыми пострадали общественные туалеты. Некоторые настолько, что их пришлось снести – это обходилось дешевле, чем пытаться поддерживать в них хотя бы видимость порядка. Всё равно в них такой острой эстетической потребности уже не было. Новые жители спокойно облегчались в любых удобных местах. Некоторые общественные места оказались настолько уделанными, что казалось, что народ разучился пользоваться унитазами. Кстати, позже это так и оказалось – здесь начали селиться из очень отдалённых и диких районов, где таких благ отродясь не было.
Пятый несколько разочарованно отступил от здания. Организм недовольно забурлил и это бурленье передалось вверх.
– Слушай, чего ты так бесишься? Это вполне нормальный процесс – со временем элита ослабевает и растворяется в народной массе. А она у нас лишних сложностей не любит. Или ты у нас из недобитых элитариев, что тебя такие вещи раздражают? – И Пятый подмигнул Второму.
Второй и так нечасто улыбался, но сейчас у него из-под кожи проступили почти все кости черепа.
– Я себя никогда к элите не причислял. Хотя бы потому что вначале не подозревал о её существовании и не понимал её отличия от остальных. Хотя да – одно время я был сыном депутата. Вот только мне никто не сказал, что это круто. И я до сих пор уверен, что это тяжёлая и малоприятная работа по лихорадочному латанию разрастающихся дыр в инфраструктуре, добыче еды для населения и организацию похорон для малоимущих, чьё имущество не окупает даже их похорон. И вот тогда депутат берёт на себя всё – вплоть до сколачивания гробов. А ещё это непрерывная челночная дипломатия между местными шишками и полубобками во имя поддержания целостности общего социума под названием город. Так что если в твоём понимании элита – это те, кто не гадят под заборами, помнят таблицу умножения, употребляют в разговоре слова «спасибо» и «пожалуйста» и переходят улицу на зелёный – тогда я, пип, насквозь элита.
Пятый ошарашено отступал от разъярённого Второго, пока не упёрся спиной в забор.
– Да что ты взвёлся-то?
У Второго как раз заканчивался запал, поэтому он задумался. После чего поднял руки:
– Всё, брэк. Просто постарайся больше не затрагивать больные места. Особенно когда я излагаю вынужденно пафосные вещи. Бесит, когда меня не слушают.
– Я всё слушал. Честно-честно.
Второй с сомнением посмотрел на Пятого:
– Ладно, проверять не буду. А то ещё сильнее разочаруюсь.
Пятый вернул сомнительный взгляд:
– Слушай, а ты уверен, что на тебя эти изменения при безветрии – Пятый обвёл рукой вокруг – не действуют? Раньше ты спокойней был. Кстати, что ты там про копирки и промокашки задвигал?
– Неудачное сравнение, не более. Забудь.
– Ну так приведи удачное. Мне-то непонятно, что вокруг происходит. А я люблю ясность.
Второй потёр уши, разгоняя мышление.
– Ну хорошо. Зайдём с другой стороны – какой смысл людям в зданиях?
Пятый вытаращился на него. Он не любил давать ответы на очевидные вопросы. Но у Второго это был риторический вопрос.
– Вот смысл у травы простой – расти, расширяться, размножаться, приспосабливаться и приспосабливать. У животных оно уже посложнее – тактика поведения, брачные игры, рытьё норок. Но у человека этих смыслов гораздо больше. Более того, они то и дело идут вразрез с эволюцией и природой. И чтобы эти свои смыслы закреплять, люди научились строить здания. Эдакие усилители и накопители смысла. Как ты понимаешь, этот город тоже был не исключение. С одним отличием – здания здесь строили с увеличенным объёмом смысла, чтобы здания слеплялись в тематические блоки и более сложные гармонические конструкции. Самый понятный пример – торговые центры. На них нанизывается очень много дел поменьше.
Пятому резануло ухо, но потом он понял, что Второй не хочет употреблять слово «бизнес».
– До поры до времени всё шло в штатном режиме. Но потом, когда Союз начал рушиться, начались сложности. Сначала исчез первоначальный главный смысл существования города – вместе с Союзом. Потом исчезли его создатели – разбежались, эмигрировали или вымерли в смутные времена. Вместо них набежали куда более примитивные генераторы смыслов – как водяное колесо против дизеля от подлодки.
– Да вы расист, батенька.
Второй примерился ответить на шпильку, но вздохнул и продолжил:
– Они как-то приспосабливали оставшиеся усилители. Те часто не выдерживали неправильного обращения и постепенно портились. Но они всё-таки натягивали свой слой смысла. Усилители постепенно менялись до того уровня, до какого новые обитатели могли его обеспечить. Но после небезызвестных тебе событий выработка смысла резко упала. И уцелевшие резко сдёрнули в те места, где усилители были под них наиболее заточены. Без их участия окончательно дала дуба оставшаяся часть ирригации. А без неё здесь мало что растёт – сам видишь, как здесь сухо. Да ещё в разгар лета. Да ещё неподалёку от Голодной Степи.
Второй подцепил носком ботинка лежащую банку и поставил её вертикально, после чего с силой пнул её в канаву.
– Так вот, генераторов смысла, даже самых простых, природных, почти не осталось. И тогда распрямились законсервированные в зданиях смыслы. Вместе с эмоциональными отпечатками создававших и обитавших там людей. Ветер достаточно быстро выдул крохотный наносной слой, и теперь мы имеем дело с глубоко впечатанным. И поскольку бытие определяет сознание…
– Погоди, при чём тут ветер?
Второй пожал плечами:
– Не знаю. Может, он как протока, которая не позволяет болоту застояться и зацвести. Только болото это ментальное. Нам очень повезло, что город был построен под разнообразной розой ветров – чтобы не скапливался токсичный смог. Сейчас же он спасает нас от захлёбывания.
– То есть хочешь сказать, что вот это всё творится в каждом городе-призраке?
– Отнюдь необязательно. До большинства поселений наверняка добралась природа. Да и другие города вряд ли имели столько претензий на светлое будущее. Сюда ведь очень много смысла впрессовано – сам же видел. Причём за очень короткое время. Так что концентрация здесь неадекватно высока. Думаю, что-то подобное если и будет наблюдаться – то только в каких-нибудь наукоградах.
Тут Второй чему-то хохотнул и вновь помрачнел.
– Мда, избыток смыслов и тотальный дефицит его носителей. Хотя обычно бывает наоборот. Вполне себе катастрофическая ситуация. Вот ты когда-нибудь задумывался о том, как выглядят последние минуты мира?
Они шли по узкому проходу между стадионом и длинным открытым помещением за трёхметровым забором, перебитые через каждые пять метров перпендикулярными бетонными плитами, покрытые сверху маленькими треугольными крышами.
– Знаешь, странно наблюдать за тем, как истекают последние секунды смысла, а ты никак не пытаешься исправить положение. Это время уже истекло.
Он не ответил, зачарованно смотря на корпус ракеты, воздвигнувшейся за стеной стадиона. Её белое тело, с толстыми чёрными полукольцами, обхватывавшими поочерёдно вторую ступень. Она медленно, бесшумно поднималась, являя всё больше себя, пока не показала толстые дюзы.
Он не увидел пламени – его вообще трудно разглядеть через чёрно-белую бленду. В сущности, цвет ведь более неважен.
– Трудно представить мир после себя. Осознание того, что останется родник, камень, из-под которого он бъёт, травинка, которая растёт рядом, засохший овечий катышек, от овцы, что паслась здесь когда-то. Они останутся. И пребудут вовеки. А тебя не будет. Совсем. В детстве это парализует и шокирует, как любой другой закон жизни. Но потом к этому привыкаешь. Я так и не привык, просто забыл. И сейчас в очередной раз вспомнил.
Ракета уже улетела, оставив нерасходящийся дымный след. На небе уже было десяток таких дымных полос, загибающихся куда-то вверх и вдаль.
Кинохроника конца человечества кончилась, мир постепенно обретал краски, уже готовый продолжать быть дальше и без людей.
Он ощущал себя всё более лишним здесь, будто прогуливал какой-то важный урок, безо всяких, даже внутренних причин. Дым постепенно растворялся, ощущение неизбежности проходило.
– Осталось не так уж много, придётся немного подождать, хоть это и немного неприятно. Пройдёмся?
Узкий заворачивающийся проход подходил к концу. За ним было что-то, что было уже неважно. Надо было выбрать, куда идти, хотя это уже не имело никакого значения. Ветер перемен будет дуть уже не для них…
В Пятом бурлили многие несказанные слова. Он просто не знал, какие сказать первыми. По Второму было видно, что он испытывает схожие чувства, но воспитание их ему не позволяет.
Им не полегчало. С ними произошло нечто большее. Из блёклой фотографии мир вновь превращался в пространство, наполненное жизнью. Не только природой, но и ими – носителями чуждых смыслов.
Дальше, в низине, стоял жилой квартал. Здания стояли как-то неправильно, незавершённо. Дворы обычно закрыты со всех сторон, а здесь закрывающей стенки не было. Ближайшие были развёрнуты подъездами к стадиону, словно он был встроен в этот квартал.
Хотя в этом был определённый смысл. Спорт ведь должен быть для людей, а не люди для спорта. И если это так – зачем лишний раз отгораживаться? Вон даже футбольное поле у ворот хоть и было закрыто сеткой, так ведь не для ограничения же! Просто чтобы мячи не улетали.
Тут Пятый поймал себя на том, что думает несвойственные себе мысли и взял себя в руки. Возвращение смысла – это прекрасно, но вот что с ним дальше-то делать? Пятый решил вернуться к текущим вопросам:
– Ну как, так пойдём, раз уж вышли?
Второй выдохнул:
– Не люблю это говорить – но давай вернёмся. Не люблю я это место?
– Тебе здесь по сопатке настучали?
– Да причём здесь это? Просто там лицевая часть, здесь – изнанка. Там хоть что-то работало, здесь давно всё брошено. Не сразу, конечно. Но так уж сложилось. А нам окольными путями сейчас ходить не стоит. Так что я предлагаю потратить две минуты и обойтись без лишних экспериментов.
– Да здесь эксперименты сами происходят, на каждом шагу. Не спрашивая разрешения.
Второй задумчиво постучал ногтём по зубам:
– Так, да не так.
– А как?
– Слушать меня надо внимательнее. Как ты уже заметил – вся искажённая реальность здесь основывается на истории того места, вокруг которого оно происходит.
– Что-то я не улавливаю связи между началом Третьей Мировой и стадионом.
– Узко ставите вопрос, как танцор ноги, батенька. Не только со стадионом, а с целым спортивным кластером, практикующим почти все виды спорта, культивируемые в Союзе. С поправкой, конечно, на климатические реалии. На лыжах тут не ходили. Так вот, спорт – это отличный способ снять стресс. Сбросить лишнее напряжение, страхи и опасения, зарядиться новыми впечатлениями и вновь к станку на благо Родины. И это постепенно накапливалось. Это для остальной страны холодная война – очередная пугалка. А здесь её остриё проходило где-то совсем неподалёку. Трудно совместить в себе тот факт, что кованый тобой щит опасен тем, что его применение означит собой твой окончательный проигрыш. Да и вообще, если ты заметил, в Союзе спорт так или иначе был связан с армией. А значок ГТО действительно кое-что значил. И предмет в школе назывался начальной военной подготовкой, а не как сейчас – основы безопасности жизнедеятельности. Фу, какая гадость. Хотя изучает во многом одно и то же. К тому же, вот эта вот длинная полоса высоких препятствий – многоцелевой тир. И этот проход почти не продувается. Так что мы были просто обречены ощутить что-нибудь. И наверное, не стоило при этом вести философские разговоры о тематическом прошлом. Можно даже сказать, что мы сами это и спровоцировали.
– Ну положим не мы, а ты.
Второй ехидно прищурился:
– С чего такая уверенность, гражданин? Мне над этим думать не надо – это ты наводящие вопросы задаёшь. Побуждаешь меня думать о том, о чём я бы предпочёл не думать. Может, мы здесь оказались вообще из-за тебя?
– Это почему ещё?
– Ну, например, потому, что ты лучше поддаёшься воздействию.
– А ты, значит, не поддаёшься.
– Поддаюсь, ещё как поддаюсь. Только я из него и выхожу быстро, что делает меня неудобной целью для любой идеологии. Только отвернёшься, а тут опять я как с чистого листа. А вот ты впитываешь плохо, но отдаёшь ещё хуже. И если тебя погрузить в нужный раствор и хорошо поболтать, ты будешь ещё долго хранить его свойства. А усилителям смысла нужен носитель смысла. Вот только носителю этот смысл нужно разъяснить, чтобы он мог его правильно носить. И тут удачно подворачиваюсь я, за компанию с тобой. И как бы я ни отбрыкивался, то всё равно оказался бы здесь. Разъяснять тебе или кому другому исторические подробности. А может, и нет. Потому как всё это не более чем версия.
Второй похлопал Пятого по плечу, обошёл тир с другой стороны и двинул обратно – на главную спортивную дорогу.
Дальнейшее перемещение по спортивному комплексу происходило без дополнительных отклонений. Разве что проходя мимо главного входа на стадион Второй вдруг загорелся желанием взломать кладовку, найти там блочные луки и пострелять по мишеням. Пятый посмотрел на него как на психа, и Второй угомонился.
Выхода он как-то и не заметил – просто за очередной огороженной площадкой был забор немного повыше внутреннего и дальше начинался парковый массив. Даже горизонтальные шлагбаумы, которые должны были перекрывать проезд, оказались разведены и привязаны к стенам маленьких домиков – видимо, билетных касс.
И тут Второй наступил на некстати развязавшиеся шнурки и чуть не упал. А когда он попытался их завязать по-новой, оказалось, что они затянулись в тугой узел. Что не прибавило Второму настроения.
– Знаешь, что я не люблю в походах? В них наступает такой период, когда переносить тяготы становится противно. Не то чтобы заканчивалось терпение, или усталость доходила до края. Просто вот разом хочется всё бросить, плюнуть и сесть под ближайший камень и ждать, пока тебя заберут и отнесут туда, где всё хорошо. Потом, правда, это проходит, но не сразу, отнюдь не сразу. Так вот, сейчас как раз такой момент.
Видно было, что Второй изо всех сил сдерживается, чтобы не психануть и не начать вести себя непристойно. Пятый смотрел на него и чувствовал, как внутри поднимается волна веселья.
– Ну ты-то чего лыбишься?
В этом виде Второй выглядел ещё смешнее. Пятый дозрел и засмеялся. Второй молча метал громы и молнии, но в конце концов не выдержал и мрачно заулыбался, покусывая губы.
Отсмеявшись, Пятый махнул рукой:
– Открою тебе страшный секрет. Так вообще по жизни бывает. А деваться некуда и приходится терпеть.
– Да. И это самое хреновое. – Второй так же резко успокоился и вести себя некультурно раздумал.
Они перешли дорогу. Пятый зачем-то смотрел влево и вправо, хотя никаких машин здесь быть не могло.
– А тебе не кажется, что нас очень прозрачно предупреждают, что хода сюда нет? – Пятый кивнул на вбитый в асфальт железный прямоугольный барьер, покрашенный в белые и красные полосы.
Второй подошёл поближе и пощёлкал ногтём по барьеру.
– Ты смотри, его кто-то недавно красил. Надо же. Не боись, это для транспорта. Пешеходу путь здесь всегда был открыт. Но если ты сомневаешься – чуть левее дорожка есть. Можешь по ней пройти. – Второй обогнул барьер и зашёл на аллею.
Пятый посмотрел на дорожку, барьер, Второго, выдохнул и обошёл барьер с другой стороны – там тенёк был погуще.