— Вы никогда не спрашивали моего мнения, — тихо произнесла она и осторожно подошла ко мне, вставая позади, решительным движением поворачивая мою голову к себе затылком и начиная распускать волосы.
— А сейчас я хочу узнать твое мнение, — устало произнесла я.
— Я не понимаю вас и ваших действий, да даже в отношении этого Себастьяна Кара. У меня складывается ощущение, что вы все это делаете в пику сеньору Риарио. Это не совсем честно по отношению к нему. Но не мне осуждать вас. Это лично мое мнение, вы сами просили его высказаться, сеньора. — Она замолчала, не решаясь сказать что-то еще.
— И как много тебе известно? — я повернулась к ней, чем заставила отшатнуться от себя.
— Я никому ничего не рассказываю, — прощебетала она, прижимая к груди заколку, которой были скреплены мои волосы. — Даже сеньору, который постоянно спрашивает меня о вас.
— Собери волосы, я не хочу пока ложиться.
— Но вам надо отдохнуть.
— Ванесса, прошу тебя. — Из головы разом вылетели все мысли, оставив только перекати поле, которое, стукаясь об кости черепной коробки, вызывало умеренную болезненность. Интересно, какие еще сюрпризы могут меня поджидать. Дождавшись, пока девушка ловко сделает из волос что-то приличное, я повернулась к ней. — Как хорошо ты знаешь замок и тех, кто тут работал до нашего появления?
— Довольно неплохо. С некоторыми мы и раньше пересекались, — она задумалась, но на вопрос ответила.
— Насколько им можно доверять? Просто, если я захочу, например, попросить их об услуге, есть ли шанс, что они ее выполнят.
— Ну, думаю, три-четыре человека, работающие на кухне, могут вам помочь. Не за бесплатно, разумеется.
— Разумеется. — Я кивнула, обдумывая одну мыслишку. — Выбери тех, за кого ты можешь ручаться. Возможно, я захочу с ними переговорить.
Она кивнула и выбежала из комнаты, видимо, чтобы сразу выполнить приказ, ну или не захотела на своей шкуре почувствовать смену настроения ее сеньоры и не попасть под горячую руку.
Посидев еще немного, глядя на свет уже практически прогоревшей свечи, я все же решила прилечь. Сил, чтобы раздеться не было, поэтому я так и рухнула в постель в том платье, в котором судя по всему щеголяла ни один день. Заколка, больше похожая на кинжал в миниатюре неприятно впивалась в затылок, но я махнула на это рукой, просто повернув голову в сторону. Сон не шел, поэтому я просто лежала, закрыв глаза, считая овец и крокодилов, чтобы элементарно отключиться и хоть немного отдохнуть. В замке царила тишина, по крайней мере, ни один звук до меня не доносился, поэтому еле слышный скрип открываемой двери, прозвучал в голове набатом, на который я распахнула глаза и села в кровати, глядя на мужской силуэт, еле видимый в свете единственной свечи, которую я оставила на столе.
— Я не изменила своего решения, поэтому уходи, — мне почему-то показалось, что это мой слащавый юрист захотел навестить меня на ночь глядя. Но, мой голос прозвучал неуверенно, а замершая фигура, ясно дала понять, что я ошиблась. Я резко скатилась с кровати, что буквально на долю секунды разминуло меня с ударом ножа, в то место, где я только что лежала.
Я попыталась встать, но мужчина оказался гораздо проворнее, чем не привыкшая к лишней тяжести женщины. Меня схватили за руку, и хотя я пыталась сопротивляться, из захвата высвободиться не получилось, единственное, что удалось сделать, это выбить кинжал у него из руки, который упал на пол, издав характерный металлический звук. После этого меня буквально швырнули в центр комнаты, где я грузно завалилась на пол, довольно больно ударившись при этом головой. Я попыталась подняться, но напавший на меня, оказался рядом и сильно ударил меня ногой в живот, от чего я снова оказалась на полу, прекращая любую попытку встать на ноги. Боль была невыносимая, в глазах появились слезы, горло пересохло, и я не смогла даже закричать, чтобы позвать на помощь. Не останавливаясь на достигнутом, он нарочито медленно подошел ко мне и, наклонившись, сомкнул руки у меня на шее, перекрывая доступ кислорода к мозгу. В глазах потемнело, но я пыталась изо всех сил разжать руки мужчины, чтобы хоть немного ослабить его хватку и сделать спасительный глоток воздуха. Но силы были не равны. Находясь на грани уплывающего сознания, разжав руки, я и из последних сил дернула заколку, вырывая ее вместе с клоком волос и ткнула острием прямо перед собой в сторону нападающего. Судя по тому, как разжались руки, а я судорожно пыталась сделать хоть один вдох, куда-то я все же попала. Буквально заставляя себя разлепить глаза, я увидела, что нападающий лежит на полу, прижимая руки к лицу, уже не обращая на меня никакого внимания, я даже была не уверенна жив ли он, но это меня мало волновало. Я медленно, сквозь боль и пелену перед глазами, которая никак не хотела уходить приподнялась и доползла до кровати, где чисто теоретически должен был остаться кинжал. Увидев то, что искала, я схватила кинжал за рукоять, вернулась к нападающему и ударила его в незакрытую одеждой и не защищенную доспехом шею. Нападавший к этому времени уже пришел в себя и приподнялся, демонстрируя, что совсем не прочь довершить начатое. Удар не был сильным, но этого хватило, чтобы кровь из разорванное артерии брызнула в разные стороны, а потом кровавым ручьем начала стекать вниз. Он сначала непонимающе смотрел на меня одним глазом, второй оказался залит кровью, в него видимо и попала моя заколка, а потом грузно упал на пол, придавив мне ноги, которые я не успела убрать. Кое-как выбравшись из-под него я, мало понимая, что делаю, еще несколько раз ударила его кинжалом, целясь опять в шею, краем сознания отмечая, что доспех, надетый на него, цветов папской армии, которая подчинялась Риарио.
— Сеньора, — дверь распахнулась и в комнату вошел Бордони, который увидев меня с окровавленным кинжалом в руке, сначала опешил, а потом материализовался возле меня, пытаясь разжать руку, которая мертвой хваткой вцепилась в рукоять.
Началась какая-та суматоха, но я не обращала на нее внимание, покорно давая усадить себя на кровать. Сквозь боль в животе, которая никак не проходила, я могла думать только об одном: я только что убила человека.
Глава 7
Иван
Я ворвался в терем Софьи и схватил за руку первую попавшуюся мне на глаза девчонку из челяди, которая в этот момент пробегала мимо.
— Где она? — прошипел я, подтаскивая ее настолько близко к себе, что увидел капельки пота, собирающиеся на лбу, хотя разглядеть что-либо в полутьме первого этаже терема было практически нереально.
— Кто? — пискнула девчонка, весьма активно пытающаяся вырваться.
— Где княгиня? — я нагнулся еще ниже, практически шепча ей на ухо уточнил свой вопрос.
— В комнатах своих, — со слезами в голосе так же тихо проговорила она.
— Веди меня туда, живо, — я слегка встряхнул ее для лучшего понимания ситуации.
— Нельзя, — она замотала головой. — Никак нельзя, грешно это…
— Быстро, значит, бегом, — рыкнул я, совершенно потеряв голову, не к месту вспомнив про сучащего лапами по земле пса.
Девчонка съежилась под моим бешенным взглядом и пошла вперед к лестнице. Я шел за ней, не отпуская ее руки. Лестница эта была совсем не та, что вела в светлицу. Поднявшись по скрипучим ступеням на условный второй этаж, я очутился в небольшом коридоре, из которого вело три двери. Понятно, одна в комнаты княгини, вторая и третья — детские. Скорее всего, для девочек и для мальчиков.
— Какая? — спросил я у девчонки уже нормальным голосом.
— Вот эта посередке которая, — и она заревела. Я отпустил ее и рывком рванул на себя дверь.
Комната, в которой я оказался, была темной, в ней не было даже маленького слюдяного окошка. Это определенно была не спальня, но при свете одиноко горящей лучины я увидел, что Софья находится именно здесь. Вот только…
Никто никогда не спрашивал ее, скучает ли она по солнечной Италии. По величественным дворцам, комнаты которых были наполнены светом из-за больших уже застекленных в это время окон. Никто не спрашивал ее о том, чего она хочет, когда отдали Ивану третьему, отправив в северную страну, в которой для того, чтобы сохранить в доме те крохи тепла, что давала печь в длинные зимние ночи, окна едва пропускали свет и были совсем маленькими, особенно, если сравнивать их с тем великолепием архитектуры Ренессанса, к которому она привыкла с рождения.
У дальней стены стояло зеркало в полный рост — немыслимая роскошь. Над ним была закреплена лучина, дававшая столько света, сколько было необходимо для того, чтобы в зеркальной глади отразилась невысокая фигурка с пышными формами, которые были подчеркнуты платьем европейского кроя. Рыжие волосы, не собранные под дорогой богато украшенной коруной, сложены в сложную прическу, украшенную гребнями, усыпанными драгоценными камнями. Наши взгляды встретились в зеркале, и Софья вскрикнула, но тут же закрыла рот ладонью. Внезапно игра света сыграла со мной злую шутку, и я внезапно в этом отражении, надо сказать, далеком от совершенства, увидел совсем другую женщину. Тоже рыжеволосую, только немного выше, тоненькую и гибкую, одетую в платье столь любимых ею итальянцев.
— Катя, — одними губами прошептал я, но даже сам не расслышал того, что сказал. Зато до меня дошло, что я стою практически в спальне Софьи Палеолог, и что меня за это вполне может собственный отец на голову укоротить. Кашлянув, я хрипло проговорил. — Я буду ждать в светлице. Твой секрет останется в тайне, княгиня, если правду мне скажешь, — и я выскочил из комнаты, с трудом удержавшись, чтобы не садануть по стене кулаком.
Спустившись по лестнице снова на первый этаж, я долго стоял в прохладном полумраке, стараясь прогнать посетившее меня виденье. Нет тут Катьки, нет и быть не может. Дай бог, чтобы она вообще жива осталась. Встряхнувшись, я начал подниматься по другой лестнице, настраиваясь на серьезный и очень тяжелый разговор. Потому что Софья сейчас очухается, и устроит мне показательный пример римской риторики, которую она прошла под руководством кардинальской шайки, если не самого папы.
В светлице было светло. Наверное, это вообще единственная комната на подворье, которая была светлой. На то она и светлица, чтоб ее. По причине отсутствия основного действующего лица на женских посиделках, то бишь хозяйки терема, в большой комнате на самом верху башни терема никого не было. Возле окна стояли большие пяльцы, на которых был натянут холст с незаконченной вышивкой. Я подошел поближе и глянул на рисунок. Ну, авторство угадывалось на раз. Усмехнувшись, я повернулся к скрипнувшей двери. М-да, раздевается и заново одевается Зоя на зависть любому сержанту любой армии, ее бы новобранцев муштровать — отлично бы все получилось. Почему-то я никак не мог называть ее Софья, мне всегда нужно было заставлять себя делать это, вот и сейчас, попытавшись несколько раз про себя проговорить ее имя, я просто плюнул и решил ограничиться титулом.
— Ты хотел со мной о чем-то поговорить, сын мой, — ровно произнесла она, ни одним жестом не намекнув на недавнее происшествие.
— Хватит называть меня своим сыном, — ко мне снова вернулась злость. В три шага подойдя к ней, я обхватил ее за запястья, заставляя сделать шаг ко мне. — Хватит называть меня сыном. Ты старше меня на три года, княгиня, и, случись все по-другому, тебя сватали бы за меня, а не за моего отца. — Как только я произнес последнюю фразу, мы оба вздрогнули и уставились друг на друга, словно впервые увидели. Она была настолько маленькой, что ей приходилось задирать голову, чтобы посмотреть мне в лицо. И как осознание того, что так упорно они оба старались не замечать — Зоя Палеолог и Иван Молодой были практически ровесниками.
— Отпусти, ты делаешь мне больно, — наконец, прошептала княгиня, пытаясь вырвать руки из моей хватки. Хорошо хоть «сын мой» не добавила, и то хлеб.
— Тебе больно? — я усмехнулся, и пошел к окну, таща за собой упирающуюся княгиню. — Смотри, видишь пес лежит, издохший? Он съел пирог, который мне предназначался. Думаешь, мне не было бы больно, если бы я, как тот пес валялся по земле суча ногами?
— Что ты такое говоришь? У меня и в мыслях не было… — она сделал еще одну попытку вырваться, но не преуспела, я держал крепко.
— Да неужели, — я все-таки отпустил ее руку, и прошел на середину комнаты. — Хочешь сказать, что Ваську своего старшего не видишь на моем месте? И не пошла бы на все, чтобы твой настоящий сын получил желаемое?
— Иван, я клянусь…
— Оставь, клятвы, произнесенные под сенью Ватикана, не стоят даже бумаги, на которой их пытаются записывать. Только не говори, что при папском дворе тебя не научили основному постулату — каждый сам за себя. И только не говори, что бедная овечка Клариче Орсини не поделилась с тобой запасами весьма сильнодействующих средств, помогающих этот постулат поддерживать? Как же хорошо иметь подругой дочь и жену аптекарей, правда? Половина проблем в виде нежелательных личностей сама собой отпадает. Ведь нет человека — нет проблем с его существованием связанных, — гнев все еще застилал мне глаза, но я прекрасно осознавал одно, говорили мы с ней на латыни. И это хорошо, потому что на певучем русском столько сарказма на голову собеседника невозможно вылить.
— Медичи не аптекари, — я даже моргнул, когда услышал, что Зоя, из всей моей речи услышала только то, за что ее разум, пребывающий в смятении, зацепился.
— Сейчас, да, а раньше вполне себе были. Ну, это, примерно, как ты, княгиня, когда-то, возможно и стала бы византийской царевной. Но царевна без царства…
— Послушай меня, Иван, — она выпрямилась, и теперь стояла передо мной бледная, но гордая с высоко поднятой головой, что ни говори, настоящая княгиня. Быстро же она оправилась, мелькнуло в голове, и я не знал, то ли злиться, то ли восхищаться этой женщиной, несмотря на то, что она с маниакальным упорством пытается избавить этот мир от моего присутствия. — Ни для кого не секрет, что я мечтаю видеть одного из своих сыновей на великокняжеском троне, после его отца. Но я никогда не опустилась бы до такой безвкусицы, чтобы отравить тебя на глазах у всего подворья. Потому что первое, что пришло бы на ум каждого из свидетелей, что это я насыпала щедро яду, куда там ты говорил — в пирог? И то, что ты стоишь здесь передо мной — пример тому. Я не умалишенная и никогда ею не была, и ты прав, при папском дворе я постигла одну простую истину, можешь творить что хочешь, но лишь при одном условии — не попадайся. Не попадешься, и сможешь купить индульгенцию за десяток дублонов. Но если попадешься, или хотя бы тень подозрений падет на твою голову — берегись. Весь гнев и судей, и толпы падет на твою голову. Я никогда не совершила бы такую глупость, — и она показала пальцем на окно. — Я не знаю, откуда ты узнал про Орсини и Медичи, наверное, этот пустобрех венецианский посол проболтался, но уж они бы научили меня, как можно отравить кого-то незаметно. Не знаю, как Орсини, а Медичи в этом большие мастера.
— Но, если это не ты, княгиня, то тогда кто хотел меня вот так безвкусно, как ты говоришь, убить? — я устало прислонился к дверному косяку. Сам не понял, как очутился у двери, наверное, так сильно хочу выбраться отсюда на свежий воздух. Ненавижу местные дома, даже дворцы, просто ненавижу. Вот выгоню дядю Мишу из Твери, сяду на княжение и построю себе нормальный такой дворец, итальянца какого-нибудь найму в крайнем случае.
— Не знаю, — Зоя подошла к своему рабочему месту и села на стул, стоящий перед пяльцами. На холсте был наполовину вышита часть Рима, относящаяся к Ватикану. — Заново посмотри на свое окружение, может кто злобу на тебя затаил.
— Кого бы ты назвала первым? — мы уже даже не титуловали друг друга. Означает ли это, что наши отношения вышли на новый лад? Хрен знает, может и означает, а может они и вовсе усугубились.
— Ты просил правду? — она резко развернулась, глядя на меня снова снизу-вверх. — Хорошо, тогда услышь правду. Больше всех в Москве, даже больше, чем я, смерти тебе желает лишь один человек — твоя жена Елена, прозванная Волошанкой. — И она снова отвернулась, и потянулась за шелковой нитью.
Я же, с минуту глядел, как она подбирает нити и складывает их на пяльцы, чтобы увидеть, цвет будущей вышивки. А затем резко развернулся и вышел, столкнувшись на пороге со стайкой барышень, спешащих к своей княгине, чтобы развлекать ее за работой.
Был ли я потрясен, услышав про Елену? Не знаю. Не уверен. Как не уверен и в том, что эта римская змея не пыталась оговорить ее. Поговорить с Еленой? И что ты, Ваня, хочешь услышать? Правду она тебе все равно не скажет, а вот то, что она тебя явно недолюбливает, если не сказать больше, ты прекрасно за несостоявшимся обедом разглядеть сумел. В этом гадюшнике есть хоть один человек, который не хотел бы меня убить, максимально болезненно и жестоко? И самое главное, за что?