– Эспрессо?
Он кивает. Мы проходим на кухню. Я вижу, как Мадс задевает любопытным взглядом мою неудачную картину, однако на его лице не отражается никакой реакции. Вместо этого, забравшись на высокий табурет, он лишь интересуется.
– Мгновение просто супер. Долго настраивал?
Небольшое пространство кухни заполняется уютным урчанием работающего аппарата. В ожидании напитков я тоже присаживают рядом.
– Нет, не особо. Приноровился уже.
Не знаю, зачем лукавлю. На самом деле я провозился часа три и жутко устал.
Мадс кивает.
– Говорят, ты там побил рекорд Потока…
Я протягиваю ему чашечку с кофе и стакан воды. Он аккуратно обхватывает миниатюрную кружку своими крупными ловкими пальцами, водит ей с минуту круги перед носом, вдыхая аромат, а затем делает крохотный глоток, долго смакуя его на языке.
– … тебя даже Архитекторы заметили.
Это правда, но я не хочу хвастаться. Поэтому просто молчу и пью кофе, ожидая, что Мадс продолжит: поделится своими впечатлениями, скажет несколько слов о сюжете или на крайний случай вставит едкий комментарий про мою реальную картину. Однако ничего не происходит, и мне становится слегка обидно. Я спрашиваю.
– Ты-то его хоть посмотрел?
Знаю, что говорю резко. И в ответ Мадс тоже невольно повышает градус эмоциональности.
– А как же!
Он даже опускает кружку на стол.
– Ха-х, Юрген. Ты за кого меня принимаешь?
Он смеется, но в глазах настороженность. Я пожимаю плечами. Действительно, за кого? Вопрос висит в голове, и от него мне становится не по себе.
– Извини.
Спешу загладить неловкость. Не хватало еще поругаться с ним тоже.
Мадс понимающе хмыкает. И снова принимается неспешно потягивать остаток кофе. Потом произносит.
– Из-за Марты?
Он словно не спрашивает вовсе. Я бледнею, опускаю глаза.
– Да.
Киваю, что тут скрывать. Он и так знает. Все знают. Хотя мы еще ни разу не обсуждали случившееся. Меня пробивает дрожь.
– Не хочешь рассказать, как все было?
Он серьезен, смотрит прямо, открыто, честно. И я понимаю, что, кажется, правда, хочу поделиться, готов к этому. Тихо вздыхаю, собираясь с силами, и начинаю.
– Она пришла на следующий день после того, как я опубликовал Мгновение…
Марта
… Она пришла на следующий день после того, как я опубликовал Мгновение. Помню, тогда за окном только-только пролетала первая крошка льдистого снега…
Я открываю дверь, она стоит на пороге и молчит, не двигается, словно застыла, и лишь устремленный вперед взгляд зеленоватых глаз нервным огоньком блестит в мрачной синевато-серой глубине тени.
На темной влажной ткани ее плаща таинственно искрятся хрупкие снежинки – крохотные частички застывших капель последнего дождя. Они собираются в дружные кучки на опущенной дуге ее худых плеч, на объемном полотне капюшона, что скрывает от меня лицо, на прядях выбившихся из прически волос. Мягкий шарф, тот самый, что когда-то я искал взглядом в толпе около транспортной станции, ярким полотном обвивает шею.
Я не ждал ее, поэтому выгляжу удивленным и растерянным. И, замешкавшись, не сразу приглашаю войти внутрь. Мы стоим друг напротив друга несколько долгих секунд, прежде чем я догадываюсь спросить.
– Пройдешь?
Она хлюпает носом, и мне становится стыдно, что я заставил ее мерзнуть в коридоре.
– Да.
Кивает. Тут же осторожно, но как-то непривычно уверенно, даже дерзко, будто это стоит ей колоссальной решимости, ступает в круг потолочного света, заполняя комнату мглистой, сыроватой, освежающей изморозью ночи. А ее ботинки, вспоминаю, что она брала их собой в горы, мгновенно оставляют на сухом покрытии пола продолговатые черные лужицы.
Она немного дрожит от холода, так что я, галантно приняв куртку из ее бледных, плохо слушающихся пальцев, тут же прошу Систему приготовить нам согревающий чай.
Раздевшись, Марта привычно проходит на кухню и залезает на стул, натянув на ладони растянутые рукава легкого свитера. На ее щеках алеет румянец, а кончик вздернутого носа покраснел от непогоды.
Ожидая, пока кухонный автомат закончит с напитками, я хочу завести разговор, просто чтобы заполнить образовавшуюся в комнате тишину и узнать, как у нее дела, но Марта, отвернувшись, задумчиво смотрит в окно. Она выглядит отрешенной, сосредоточенной, полностью погруженной в свои размышления, поэтому я не решаюсь отвлекать ее. А вместо этого просто стою и пялюсь в экран.
Наконец автомат пищит.
– Держи.
Когда все готово, протягиваю ей кружку, из которой валил белый ароматный пар. Она принимает и благодарно улыбается. В ее глазах скользят рассеянные мысли, так что я даю ей время прийти в себя, и, устроившись на стуле рядом, маленькими глотками цежу обжигающий чай.
– Я пришла поговорить.
Она начинает разговор сама. Я тут же киваю.
– Хорошо, давай.
На секунду отчего-то с испугом думаю, будто она сейчас предложит взять перерыв в наших отношениях. Это даже в мыслях звучит настолько ужасно, что мои пальцы со всей силой впиваются в края горячей кружки, а тонкую кожу около кромки ногтей пронзает неприятная, жгучая боль от ожога. Я уже тысячу раз пожалел, что тогда на работе развернулся и не подошел к ней, после я оставлял ей тонну сообщений в Потоке. Но до сих пор она мне не отвечала, а заговорила вообще только сейчас.
В кухне становится душно, на лбу выступает испарина. Я чувствую в ее тоне, в ее позе, во взгляде какие-то едва уловимые намеки, словно что-то не так. Меня передергивает.
Марта замечает это, она настороженно косится, но ничего не спрашивает. Продолжает.
– По поводу … нас.
– Да, слушаю.
Я стараюсь говорить ровно, спокойно, размеренно, отчаянно откидывая подальше навязчивые мысли. Она выдерживает паузу, то ли наблюдая за мной, то ли собираясь с силами, а потом говорит, четко и уверенно.
– Нам надо расстаться.
Ее голос эхом разлетается по кухне и в моих мыслях. Взгляд загорается лихорадочным блеском. Она бледнеет еще больше, становясь почти пепельно-серой. А я переспрашиваю, точно не расслышал.
– Что?
И молюсь: пусть она передумает.
– Нам надо расстаться, Юрген.
Но у нее хватает стойкости повторить.
В ответ я не могу найти слов. Знаю, мне надо понять почему, как так случилось, но мое тело впадает в предательский ступор. Тогда она встает и уходит.
Я сижу, я слышу ее шаги, слышу шорох одежды и как она замирает около двери, гадаю, может быть в надежде, что я все-таки попытаюсь ее остановить.
И я хочу остановить. Очень хочу. Но отчего-то не могу.
Проходит несколько секунд молчания. По моим щекам текут слезы. Я по-прежнему сижу на пустой кухне, а где-то там, далеко в глубине квартиры, гулко хлопает дверь.
Пустота
Взгляд уходит куда-то сквозь белую пустоту. Пытаюсь выдавить из себя хоть что-то, краски готовы, палитра покоится на колене, в другой руке, опущенной почти до самого пола, едва покачивается чистая кисть. А в мыслях…
– Эх…
Громко вздыхаю и с тоскливой надеждой оборачиваюсь на горящее полотно Экрана. Оно мельтешит радугой окон и интерфейсов, весело переливается лентой подсветки. Туда-сюда проносятся реакции, уведомления, сообщения. Меня приглашают везде, меня рады видеть повсюду. Меня любят. Новое Лицо…
А я смотрю и не верю.
Как это возможно?! Столько событий и вместе с тем такая удушающая, гнетущая пустота. Одновременно. И здесь, и в моей душе.
Еще раз вздыхаю и поворачиваюсь назад, снова уставившись осоловелым взглядом на закрепленный кое-как холст.
В прошлый раз мне так понравилось писать! Я был воодушевлен, почти до слез растроган этими странными неуклюжими приспособлениями, мягкими тюбиками краски, пахнущей чем-то непривычно резким, едким, химическим, упругим ворсом кисти, элегантностью формы ее длинной ручки, своим неумением обращаться с ними. Мы словно знакомились, присматриваясь друг к другу, и первые мазки по шершавой поверхности загрунтованной ткани ощущались скорее как настороженное рукопожатие. Вежливый жест, что пророчил нам либо вечную вражду, либо крепкую дружбу.
Тогда, водя туда-сюда разлохмаченной кистью, я с восторгом представлял, как много-много лет назад вот так же писали свои картины великие художники прошлого, и иногда мне казалось, словно мы смотрим друг на друга сквозь все разделяющее нас время. Наивно, просто, но непередаваемо волшебно.
Жаль, что, подобно маминой старой видеозаписи, это чувство тоже никак не получилось уместить в Мгновении.
Усмехаюсь.
Вообще, если честно, мое Мгновение лишь с очень большой натяжкой напоминало правду. И, не знаю отчего, теперь мне было совестно за свою выдумку. Хотя, нет сомнений, она пришлась по вкусу людям.
Но это не главное.
Вновь обвожу горьким взглядом палитру, краски, а потом аккуратно откладываю их в сторону.
Главное…
Смотрю на Экран. И вспоминаю.
После своего первого опыта я тут же кинулся звонить Марте. А когда она наконец ответила, принялся рассказывать, как круто все вышло. Я напрочь забыл, что обижаюсь на нее, что мы в ссоре и вроде бы не разговариваем, меня переполняли эмоции, и я хотел поделиться ими только с ней, потому что знал – она поймет их по-настоящему, потому что она – главный для меня человек. Но она отказалась слушать. Сказала, ей не интересно. И, даже не попрощавшись, отключилась. Отключилась!
Взмахом руки разворачиваю наш Поток. Пробегаю глазами по огромному списку своих сообщений, что остались без ответа. Здесь мольбы, просьбы, угрозы, признания, страсть, отчаяние, гнев. Они не нужны ей. Мы расстались, и она больше не заходит сюда.
А ведь я сделал то Мгновение для нее…
Знает ли она это?
Знает ли она, что несмотря на все я люблю ее?
Я не понимаю, что делаю. Мир вокруг кажется мне не таким, неправильным, слишком ярким, слишком тусклым, громким, светлым, все раздражает. У меня кружится голова. Я рывком одергиваю шторы, подхожу вплотную к окну. Прижимаюсь горячей кожей к прохладному стеклу и дышу, часто и неглубоко, оставляя на стекле пятна туманного пара. За окном ночной город. И по нему, искажая, размывая, словно капли дождя, сверху вниз бегут дорожки моих слез.
Все напоминает мне о ней. А я хочу отдохнуть, хочу быть один.
Экраны гаснут.
Нет, этого недостаточно.
Система переходит в режим ожидания.
Меня накрывает тишина и одиночество. Мне страшно, но я возвращаюсь и вновь сажусь перед холстом. Без света Экранов его цвет вдруг кажется мне таким естественным и мягким. Беру в руки палитру и кисть. Долгим, отрешенным, нарочно внимательным взглядом рассматриваю утопающий в сумерках город, жилые кварталы, испещренные мутными пятнышками горящих окон, тонкую линию транспортного тоннеля, вереницы освещенных дорожек, аллей и тротуаров, всполохи разноцветных огней кафе и ресторанов, и темное небо, где-то у горизонта соединяющееся с полосой черного леса.
В небе сияет белый месяц.
Я улыбаюсь.
Опускаю глаза на палитру. Образ Марты на время медленно и неохотно покидает мысли, его вытесняет другой – тоже любимый, пусть и не такой живой и яркий.
Вздох облегчения со свистом рассекает воздух.
– Да.
Теперь я знаю, что хочу нарисовать.
Ошибка?
Руки, ладони с растопыренными в воздухе бледными пальцами, заметно подрагивают. На лбу и кончике верхней губы – нервная испарина. Я почти уверен, что сейчас совершаю ошибку, но в тот же момент меня не покидает настойчивое, даже слегка гнетущее предчувствие – так надо, это единственный последний шанс.
Она не сможет проигнорировать такое. Слишком много это должно значить для нас обоих. И если не сработает, нечего больше пытаться, все окончательно потеряно.
На Экране передо мной висит неказистый рисунок гор с пометкой «личное», тот, что создан без участия Системы. Крутые склоны тяжелы и неподвижны, среди их рваных линий, поднимаясь высоко-высоко к перевалу между самыми пиками, укутанными в паутинки пушистых снежных шалей, петляя, вьется тонкая тропа. Сейчас она пуста, но наступит новый день, и кто-то вновь будет шагать по ней. Будет идти вперед, цепляя хаотично разросшиеся по бокам кроны диких кустарников, пересекая полянки ароматных горных трав и осторожно огибая искривленные стволы крохотных деревьев, чудом уместившихся на выступах холодного камня. На моем рисунке сейчас – это просто точки, маленькие зеленые пятна, круги и овалы, однако я помню, какими они были на самом деле, будто знаю секретный шифр, что открывает правду. Наш шифр. Мой и Марты.
Здесь мы всегда остаемся вместе. Она – размытый контур темной фигуры на фоне безмятежных и прекрасных гор, я – бестелесный взгляд художника, что навеки прикован к ней.
Для посторонних мы – обезличенные маски, но для друг друга… Для друг друга, тогда…
Надеюсь, она не забыла. Молюсь, чтобы она поняла.
Скоро это будет повсюду, я же Лицо Общества, «старый мастер». Наверняка меня ждет критика и скандал. Но мне вроде как без разницы, я пожимаю плечами и коварно ухмыляюсь.
– Ха-х, но зато ты точно не отвертишься, Марта. Я заставлю тебя увидеть. Заставлю!
Где-то внутри ноющая тоска сменяется мимолетным, яростным гневом. Он взвивается вверх, будто разгорающееся из тлеющих углей пламя, но почти тут же гаснет. Так происходит постоянно. За эти дни я привык и любить ее, и ненавидеть. Ее молчание изводит меня, мне нужно поговорить и объясниться. Я должен знать, в чем виноват. Пока не поздно. Пока…
Вспоминаю маму, тело под складками белоснежной ткани и собственное потерянное отчаяние от того, что ничего уже не в силах изменить.
– Юрген, ты уверен, что хочешь опубликовать это в своем Потоке?
Приятный голос Системы сосредоточен, насторожен, заботлив и вместе с тем бесстрастен, я улыбаюсь, и эта улыбка больше похожа на неприятную, пугающую гримасу.
– Да, давай.
Нарочно, кажется, слишком беспечно машу рукой в пустоту. Сердце бешено колотится в груди. Что я делаю?! Что я…
Рисунок сжимается и ловко встраивается в интерфейс Потока.
Все.
Закрываю глаза, выдыхаю и откидываюсь назад, на подушки дивана. В комнате начинает сильнее работать вентиляция, свежий, прохладный воздух приятно касается разгоряченной кожи. Мне становится легче.
– Изображение успешно опубликовано!
Гордо сообщает Система.
– Спасибо.
Благодарно киваю ей в ответ и, не поднимая век, хлестким жестом закрываю Поток.
Мгновение 7
Результат
– Ха-х, ну и вакханалию ты тут устроил…
Мадс улыбается и качает головой. Его взгляд направлен куда-то в пустоту и слегка расфокусирован, как бы затуманен, морщинки вокруг глаз разглажены, зрачки чуть расширены и бодро бегают из стороны в сторону, он смотрит в Систему. Сквозь насмешки в его голосе я почти отчетливо замечаю налет легкого недовольства, хотя Мадс весел.
Мы обедаем вместе на закрытой веранде кафе неподалеку от его рабочего пространства. За стеклянными стенками практически на уровне наших ног буграми лежат шапки серебристого, сахарного снега, он покрывает все, куда может дотянуться глаз: плавные изгибы крыш, широкие городские улицы, дорожки скверов и парка… Пушистые льдистые горки уютно примостились даже на темно-зеленых, с отливом синего и серого, лапках елей, отчего небольшие деревья стали выглядеть непривычно праздничными, нарядными и одновременно словно понурыми, усталыми, осевшими под тяжестью навалившегося на них мягкого груза.
Внизу, а мы сидим на вершине бутафорского холма, по плавно изгибающимся полосам улиц задорно снуют туда-сюда нелепые на белом, естественном фоне снега дворники, чьи темные, с яркими опознавательными знаками, датчиками и камерами, пластиковые колпаки-корпуса поблескивают в потоке пешеходов, отражая лучи неприветливо холодного полуденного солнца. Справа, по широкой городской магистрали мчатся туда-сюда нестройные шеренги одинаковых электроциклов: их пассажиры, все как один, сосредоточенно замерли, с серьезным видом смотрят вперед, и только несколько ярких шарфов игриво покачивается на ветру. Слева за площадями и парой кварталов едва заметны слепящие огни транспортной станции.
Выпал снег, и мир из дождливого, унылого и глянцево-серого наконец-то стал светлым, уютным и, как мне кажется, по-особому неряшливо белым.
– Да, есть такое.
Я тоже улыбаюсь в ответ. Не весело, а скорее кисло, будто только что проглотил дольку лимона. Мадс на автомате отправляет в рот часть обеда: в его контейнере сегодня что-то полезно невообразимое. У меня же стандартный салат, свежий, сочный, хрустящий, и второе.
– А что Марта?
Он усмехается. Я знаю, он не передумал считать мой поступок глупым.
– Ничего.
Пожимаю плечами. Сегодня я мельком видел ее в общем пространстве, и она даже не обернулась. Мне горько, обидно и больно, но я держусь. Как бы. По крайней мере, перестал постоянно проверять наш Поток, и это – достижение.
– Угу…